На этот раз надолго замолчал я.
А трудовой день на участке уже в разгаре. Издали все это напоминает мирные полевые работы, а еще больше – какую-то детскую игру.
…Участок разбит на индивидуальные ячейки. На каждой – по одному солдату. На голове – наушники, за спиной ранец, а в руках длинная палка искателя с большой, почти круглой рамкой на конце. И щуп. А за поясом – связка белых и красных флажков. Бредет солдат, словно лунатик, а подойдешь – видишь, как внимательно вслушивается он в писк сигнализатора. Даже пот выступил… Иногда звук меняется, густеет. Солдат останавливается и долго, будто танец какой танцует, топчется на месте. Потом несколько раз осторожно ткнет впереди себя щупом и идет дальше – осколок, а может, консервная банка попалась ему на пути…
Вот так и ходят с утра до вечера – и в дождь, и в жару, и в холод. Проводником у них – совесть, главным контролером – тоже совесть солдатская. Тяжело, нудно и очень напряженно. Зато так приятно бывает сказать какому-нибудь мальчонке: «Давай иди! Здесь уже можно тебе и поиграть и побегать…».
Командира и комиссара на работе даже трудно узнать. Подобранные, строгие… Не то, что вчера.
– Прибыли, товарищ капитан, – коротко доложил Виктор.
Мы сразу же приступили к делу. Не могу сказать, чтобы оно оказалось чересчур сложным. Проверяя местность, разминеры отряда обнаружили несколько крупных боеприпасов в непосредственной близости от железной дороги, линий сигнализации и связи… На такие случаи закон требовал создавать особую комиссию, в состав которой обязательно, кроме офицеров отряда, вводился специалист по боеприпасам. Комиссия решала, что можно аккуратно вынести и взорвать на безопасном расстоянии, а что вообще нельзя трогать. В последнем варианте взрывоопасный предмет уничтожался на месте обнаружения. Но это требовало сложных, а часто и дорогостоящих подготовительных работ.
На этот раз те два или три десятка снарядов, мин и бомб, которые мне показали, оказались в удовлетворительном техническом состоянии, и я разрешил их вынести с соблюдением повышенных мер предосторожности. Некоторые оттащили мы с Виктором, другие – командир с замполитом и солдаты.
– Это еще не все, – весело сказал капитан Гришин после того, как мы вынесли по кочкам и рытвинам последний снаряд. – «В расходную» вам оставили одну интереснейшую вороночку… Дашлыков! – строго позвал он высокого сутулого солдата. – Показывай, где твое «железное бревно». Не солдат, а индикатор дальнего обзора! Честное слово! На такой глубине унюхал!
Воронка как воронка… Только большая, заполненная водой и заросшая вокруг кустами так, что не подсунуться. Очень длинным щупом мы обнаруживаем на дне что-то солидное, круглое, гладкое. Я осторожно стучу – звук металлический, звонкий: или крупнокалиберный снаряд, или бомба. Еще и еще раз легонько вожу концом щупа вдоль скользкого тела. Чу, цепляет… Снова цепляет… И сразу же обрыв…
– Похоже, снаряд, товарищ капитан, – говорю я. – Калибр… около двухсот трех. Бетонобойный или фугасный. Скорее всего фугасный. Так его не достать – давайте «кошкой» попробуем… Оцепление можно выставить?
– А если взорвется? – спрашивает замполит и показывает провода над головами.
– Не взорвется. А взорвется, что вам волноваться: отвечать все равно мне, – парирую независимо.
– Ну да, вам отвечать, а нам все лето краснеть перед железнодорожниками, – иронизирует комиссар. – Милая ситуация: с одного – стружку за полчаса, а целому отряду – миллион терзаний…
– Даже если и взорвется, – по-школьному четко и раздельно начинаю объяснять я,– почти трехметровый столб воды задержит осколки и погасит волну. Проводам ничего не будет.
– Тогда зачем тащить? Взорвать на месте – и все… Ни риску, ни мороки…
Я даже вспотел от его неумолимой логики.
– Неудобно здесь, Максим Николаевич, – выручает меня капитан. – Чуть что не так – завалим воронку, ищи его тогда под землей…
– Потом дополнительный заряд… – подхватываю я.
– Ясно, – улыбается комиссар. – Люблю научно обоснованные решения… Старшина, принес «кошку»?
– Есть!
– Давай.
Зацепили… Отошли метров на тридцать в обвалившийся блиндаж… Впятером налегли на упругую веревку… Тянули, тянули – никакого результата! Потом «кошка» – раз и соскользнула. Еще зацепили… Снова сорвалась.... Еще… Еще…
– Ну, так можно до завтрашнего утра тянуть, – недовольно сказал комиссар. – Давайте-ка, братцы, еще раз подумаем. Голова не дурна, если к делу она…
Неотступно ходивший за нами Дашлыков, видимо, решил, что пришел, наконец, и его черед вмешаться в разговоры начальства.
– Подвязать бы, – робко начал он.
– Ага, скинь портки – и прямо в воду, – разозлился Гришин. – А в воде большущий рак… Тоже мне водолаз-любитель нашелся. И так дрожишь весь!
– Да я не дрожу, – обиделся парень. – Подумаешь, две минуты в воде! В воронке она завсегда теплая, – закончил он убежденно.
– Может, попробуем? – задумчиво предложил комиссар и, почему-то с сомнением измерив меня взглядом – от новенькой фуражки до новеньких полуботинок, – вздохнул: – Кто только в эту жижу полезет…
– Я и полезу, – опять подал голос солдат.
– Во неймется человеку! – окончательно рассердился Гришин.
– И я могу… – не слишком настойчиво предложил свои услуги старшина.
– Нет, уж если нырять, то мне, – счел своим долгом заявить я.
– А чего вам-то? Я еще в это лето ни разу не купался. Хоть бы осенью разок, – озорно заявил Виктор и стал раздеваться.
Мы со старшиной и еще два солдата последовали его примеру. Шел нудный мелкий дождик. Было довольно-таки холодно…
– Так я готов! – выскочил из-за кустов рядовой Дашлыков.
– Трусы-то сыми! Тут женского персоналу нет, – сказал старшина. – Чего зря мочить?
– А рак-то! – засмеялся командир. И все засмеялись вместе с ним.
– Значит, так, Дашлыков, – начал я, – первый раз вы просто нырнете. Аккуратно пощупайте – от середины влево, где взрыватель. Потом доложите… Ясно?
– Есть! – радостно откликнулся солдат и, мигом выпрыгнув из трусов, булькнул в мутную, покрытую ряской воду.
Через минуту он вынырнул, весь облепленный тиной, и, тяжело отдуваясь, сказал:
– В голове… Рваный какой-то… Чуть руку не разодрал… Давайте веревку…
– Веревку ему! Привязывай ближе к донной части. Понял?
Дашлыков кивнул и снова исчез в грязи.
– Замерзнет малый, – сказал комиссар. – Доктор, – резко окликнул он сержанта-фельдшера, – готовь спирт…
– У меня же нет!
– Найди, говорю. Быстро!
Дашлыков нырял несколько раз. Скользкий тяжелый снаряд никак не поддавался коченеющим рукам. Наконец солдат выдавил посиневшими губами:
– Готово…
В шестнадцать часов этот, как и другие обнаруженные за день снаряды, мы взорвали неподалеку в карьере.
Вечером дождь прекратился. В палаточном городке бодро играла музыка. Редактор «боевого листка», гримасничая от творческого вдохновения, усердно выводил цветными карандашами на подмокшей бумаге: «Товарищи воины! Берите пример с комсомольцев, с рядового Дашлыкова и с рядового Мамедова! Они сегодня отличились!» Старшина шумно отчитывал кого-то за небережливое отношение к резиновым сапогам. В ленинской комнате несколько энтузиастов читали, до конца используя поблекший свет уходящего дня. Звонко шлепал мяч. Трещали и шипели под огромным закопченным котлом дрова. Где-то громко спорили, Где-то вели солидный неторопливый разговор о сегодняшних достижениях в области автомобилестроения…
Я побеседовал с солдатами о некоторых особенностях устройства немецких снарядов и взрывателей. Меня сменил приглашенный замполитом агроном, рассказавший о перспективах развития совхозного хозяйства. Потом офицеры пошли в штабную палатку, и командир ознакомил меня с выполнением плана по очистке и разминированию местности.
Заглянул на огонек председатель сельсовета. Я вспомнил, что мне поручено поинтересоваться взаимоотношениями отряда с местными органами власти.
– А ничего у нас нет, никаких таких взаимоотношений, – сказал председатель, – хорошо работают товарищи. У нас к товарищам претензий нет. И во всех бригадах у них хорошие товарищи. Помогают нам. Спасибо. Уже вот много землицы нам освободили. Убраться помогли, автотранспорт дают… Мы ими довольные. Вот и бабонек наших, которые вдовые и безмужние, выручают…
Все рассмеялись.
Перед отъездом я пошел с командиром проверять хранение и охрану взрывчатых веществ. Возвращаясь, мы услышали через тонкий брезент палатки, как комиссар отчитывал Виктора:
– …Подробнее это ты на партсобрании расскажешь. Не забудь, кстати, поделиться там, что тебе говорил этот приезжий «профессор». Про триста шариков и про то, как она рвется… Понял? Для острастки любителям «непроторенных» дорог…
* * *
– Говорят, вы сегодня убедились, что не всякая прямая короче кривой? – шутливо спросил меня Гришин.
– Да как вам сказать… Было дело. Виктор все-таки проговорился?
– Исповедовался… Такие вещи скрывать нельзя. И вам теперь запомнится, что семь верст для солдата не крюк. Начальству будете докладывать, какие у нас тут безобразия творятся, или повремените?
– Повременю, наверное…
– Ну ладно, давай тогда, – снова переходя на «ты», по-дружески сказал капитан, – через час поезд. Машина уже ждет. Эй! – крикнул он в палатку. – Хватит любезничать. Хорошего человека хорошо и проводить надо…
Я уезжал в ночь, полную летних шорохов и голосистых девичьих песен.
Пока горит шнур…
Есть в Ленинграде, за Нарвской заставой, завод «Красный химик». В блокаду линия фронта проходила близко от него, и немцы его часто обстреливали. Больше всего досталось цеху пыльных камер. Мне рассказывали, будто только в этот цех попало четыреста тринадцать снарядов. В основном, очевидно, эти снаряды были не очень крупного калибра, потому что стены у цеха все-таки сохранились. Уцелела и большая кирпичная труба.
В 1954 году помещение решили восстановить и переоборудовать. Начали, естественно, с самого тщательного осмотра. И тут в трубе, на высоте крыши, обнаружили большой неразорвавшийся снаряд. Он влетел сверху, проломил на своем пути прочную кладку трубы и, сделав солидную брешь, застрял…
Заняться этим снарядом поручили мне.
Вечерело, когда с помощью рабочих я полез по ржавым, шатающимся скобам к крыше бывшего цеха пыльных камер. Сквозь причудливые рванины в кровле внутрь помещения падали лучи затухающего солнца. Мы поднимались все выше и выше, а они где-то внизу растекались большими туманными пятнами.
Наконец уже крыша.
– Вот он, товарищ лейтенант. – Рабочий осторожно посторонился и пропустил меня к пролому.
…Бурый от пыли, гладкий, холодный снаряд удобно лежал над черным провалом и, казалось, никому ничем не угрожал. Он покоился на мягкой подушке кирпичной пыли, а от этого представлялся совсем легким и безобидным…
Я только чуть касаюсь его изголовья… Из-под снаряда тотчас выбегает тоненькая струйка пыли. Вижу, отчетливо вижу, как струйка на глазах может превратиться в ручей, ручей в лавину и…
Больше никакой лирики! Простая констатация фактов. Скрытый кирпичными стенками, высоко в цехе висит снаряд. Калибр – двести десять миллиметров. Фугасный. Вес – свыше ста килограммов. Взрывателей два, и оба по внешнему виду вполне исправны. Особых причин, повлиявших на действие снаряда, не замечено.
По всем техническим данным, он еще может взорваться и причинить много бед.
Законы у нас тогда были жесткие, и инструкция не допускала никаких исключений. Все, что было уже «выстрелено» и не разорвалось, считалось особо опасным. Это сейчас опытным специалистам разрешили иногда принимать решения, исходя из обстановки. А тогда – ни-ни: вылетел снаряд из ствола – не смей к нему прикасаться, уничтожай прямо на месте. В таком духе мы и писали все акты осмотра, а там уж взрывать на месте или вывозить – это как совесть позволит. Словом, на свой страх и риск.
Акт я составил по всей форме и понес его на утверждение начальству.
Дело прошлое, встретили меня не очень любезно. Пожилой полковник внимательно прочитал мою бумагу, отодвинул ее и с откровенной иронией спросил:
– Так, говорите, в Ленинграде «фейерверк» будем пускать?
– А что делать? – вежливо вздохнул я.
– Что делать… – раздраженно повторил полковник. – А я, брат, не знаю, что вам делать… Ясно?
– Ясно, товарищ полковник, – сказал я, ровным счетом ничего не понимая.
Но тот уже смягчился. С дотошностью знатока он расспросил меня обо всех подробностях и даже, не слишком заботясь о петушином самолюбии молодого специалиста, которому всегда кажется, что уж теорию-то он знает не хуже «отставшего» начальства, основательно проэкзаменовал меня по устройству немецких боеприпасов и знанию мер безопасности при обращении с ними. Кажется, экзаменом он остался доволен. Я почувствовал это по его тону, ставшему вдруг деловитым и доверительным, и незаметному переходу на «ты».
– Ты вот что, – сказал он медленно, подбирая слова, – ты пойми, пожалуйста, помочь я тебе сейчас ничем не могу. Если и дальше будешь у нас этим заниматься, узнаешь, что каждый такой случай – единственный. И будь ты хоть семи пядей во лбу, каждый раз будешь решать такую закавыку заново. Могу послать другого специалиста, но ему так же придется.... А знания у тебя есть и сметка вроде бы… – он усмехнулся. – Думаешь, я не в курсе, как ты на кирпичном заводе в ротор лазил? Все, брат, знаю. И про Кировск тоже знаю и про Батецкую… Нарушаешь инструкцию! А она хотя и с перестраховкой, да не нами с тобой написана… Ты член партии?
– Кандидат…
– Ну, давай пока по партийному закону, а инструкцию, глядишь, изменят. Только я тебе этого не говорил, а ты этого не слышал… Понял?
И засмеялся, довольный. С позиции сегодняшнего времени его можно было бы понять: шел только пятьдесят четвертый год…
Он проводил меня до двери. И несколько раз предупредил:
– О каждом шаге докладывать! Где хочешь разыскивай… Ясно?
* * *
Наутро, для того чтобы решить, что делать с неожиданной находкой, директор завода собрал совещание. Шло оно долго и бурно. Мы много спорили и многое предлагали, с тем… чтобы сразу же отвергнуть предложенное. Когда в прокуренном кабинете становилось совсем уж невмоготу от едкого дыма, все с удовольствием и дружно принимали решение «пройти на место», где, как известно, всегда все виднее… И снова начинались бесконечные дискуссии.
Наконец появился первый заслуживающий обсуждения проект: соорудить в цехе нечто вроде лесов. Предлагалось установить их около трубы, подняться по ним и вытянуть снаряд. Проект предъявили специалистам и плановикам для грубой оценки. Те вылили на нас ушат холодной воды – очень дорого и сложно оказалось его осуществить.
Тогда появился второй: зацепить тросами и свалить снаряд внутрь трубы, в огромный бетонный бункер, который находился под ней. Опасно и ненадежно…
– Какие еще будут предложения? – в который уже раз терпеливо спросил директор.
