Тимур Бельский "Триста миллионов спартанцев"

Триста миллионов спартанцев
Тимур Бельский

«Триста миллионов спартанцев» – этико-философский роман в формате серии художественных новелл и философских очерков, посвященных проблемам этики.

Триста миллионов спартанцев

Тимур Бельский

Юлии – любящей, нежной, преданной,

чьей красоты не хватает этой книге.

© Тимур Бельский, 2023

ISBN 978-5-0060-0645-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Был искристый декабрь, и в городе царила рождественская, предпраздничная атмосфера. Заснеженные площади и улицы, витрины магазинов и кафе, соборы, церкви, дома и изгороди, суда, ошвартованные у причала Южной бухты, ограды памятников и даже деревья – все было с заботой подготовлено к празднику, одето в гирлянды, красиво украшено.

Уже меньше недели оставалось до Сочельника, и этим субботним вечером на Сенатской площади и нарядных старинных улочках, прилегающих к ней, было очень оживленно. Стояла приятная, почти безветренная погода, площадь была ярко освещена, и крупными, слегка мокрыми хлопьями падал снег, дополняя собой картину, достойную рождественской открытки.

Осторожно ступая по заснеженной мостовой, через площадь шли двое – мужчина и женщина. Миновав памятник императору Александру II, они вышли на Алексантеринкату и далее направились на запад, от моря; пройдя еще сотню шагов, они вошли в небольшое итальянское кафе, уютно расположившееся на углу.

– Привет, – поздоровалась с ними по-русски официантка, едва они переступили порог.

– Привет, – мужчина ответил в тон ей.

Они выбрали столик у окна. Когда он помог своей спутнице снять пальто, она спросила:

– Вы знакомы?

– Нет. Я раньше не бывал здесь, и ее вижу впервые.

– Я заметила, тебя часто принимают за местного, когда мы приезжаем сюда.

– Финны – да; но она русская.

– Она еще так простецки это сказала.

– Очень милая, да.

Они присели за столик, и девушка принесла им меню; он внимательно посмотрел на ее лицо – и, заметив это, она улыбнулась в ответ.

– Спасибо, – он перевел взгляд на свою спутницу, и, прочитав упрек в ее глазах, в свою очередь, улыбнулся ей. А та – по всей видимости, сочтя эту эстафету забавной, – улыбнулась официантке.

– Рина, я просто подумал, что, может быть, действительно знаю ее, – сказал он, когда они остались вдвоем.

Вместо ответа Рина долго смотрела в окно за его спиной. Прошло не меньше минуты, прежде чем она заговорила снова:

– Знаешь, сегодня он не похож на город с населением в полмиллиона человек. Мне кажется, только я видела целый миллион.

– Я очень люблю его – особенно, в это время года. Он какой-то… потусторонний зимой.

– Когда придут твои друзья?

– Они уже здесь.

– Что?..

– Позади меня, в самом конце зала. Они нас не видели. Похоже, здорово увлечены разговором.

– Дмитрий, а почему мы здесь? Это некрасиво, ты не думаешь?

– По правде говоря… я думал, они появятся позже, и хотел кое-что сказать тебе, пока мы одни. Но теперь уже скажу после. Пойдем, а то я действительно некрасиво себя веду.

– Ты странный, – сказала Рина, поднимаясь из-за стола.

Друзья наконец заметили их, и, осторожно пробираясь к ним между столиками, Дмитрий помахал им рукой. Затем – после приветствий, объятий и поздравлений с приближающимся праздником – он представил их Рине.

Она познакомилась с Артуром, смуглым молодым человеком с добрыми глазами, который когда-то был коллегой Дмитрия, а в последние годы стал одним из самых близких его друзей; с высоким худощавым Антоном, которого Дмитрий знал с раннего детства, и с его очаровательной женой Наташей.

– Он вас очень любит, – нарочито доверительным тоном сказала им Рина, в шутку прикрыв ладонью лицо так, чтобы Дмитрий не мог его видеть, и сделав едва заметный жест в его сторону. – Последние несколько дней только и говорил, что о вас, и о том, как сильно хочет познакомить меня с вами.

– И мы его. Жаль, при такой большой любви нечасто удается увидеться, – ответил за всех Антон. – Вот и теперь – мы едва приехали, а вы уезжаете утром.

К ним подошел официант – на этот раз, это был местный парень, который говорил по-фински и по-английски; они заказали вина и пять порций пасты, которую он настойчиво рекомендовал как наивкуснейшую по эту сторону залива.

Когда молодой человек скрылся на кухне, Дмитрий сказал, продолжая прерванный разговор:

– Я все же не перестаю питать надежды, что, так или иначе, но однажды мы все будем жить в одном городе. Это просто ужасно глупо, если задуматься – проживать единственную жизнь на расстоянии от семьи, от друзей… Друзья, к слову, все равно, что семья.

– Я бы с удовольствием перебрался к вам в Петербург, – заметил Артур.

– Выберем лучше другое место, – кисло улыбнулся Дмитрий.

– Он не очень-то любит Петербург, – повторив тот же самый жест, сообщила Артуру Рина.

– …Вы расскажите лучше, как ваши дела? – Дмитрий сменил тему; аккуратно расправил салфетку у себя на коленях, поднял глаза и вопросительно посмотрел на Артура. – Какие планы на грядущий год? Что на работе?

Артур подумал немного.

– Меня уволили, – ответил он после небольшой паузы – и с таким безразличием, что Дмитрий невольно расхохотался.

– А чем ты занимался? – поинтересовалась Рина, мельком бросив на Дмитрия укорительный взгляд.

– Продавал страховки. Дерьмовая работа – совсем не жалко.

– Что же, хорошо, что так, – несколько неуверенно сказала она.

– А у меня ни в последнее время, ни на горизонте – ничего, заслуживающего внимания, – включился в разговор Антон. – Наташа будет защищать диплом.

– И мы еще хотели бы летом, после всего, ненадолго приехать к вам в гости, – добавила Наташа.

– Конечно, – Дмитрий кивнул ей; было заметно, что он очень обрадовался.

– Ну, а как вы сами? – в свою очередь, спросил их с Риной Артур.

– Я тоже подумываю уволиться, дружище, – ответил ему Дмитрий, также после небольшой паузы – и почти столь же безэмоционально.

Все, кроме Рины, посмотрели на него с удивлением.

– Но тебе же нравилось преподавать, – осторожно заметил Антон.

Дмитрий замялся – и Рина ответила вместо него:

– У него конфликт на кафедре.

Повисло неловкое молчание.

– А… что случилось? – Наташа наконец прервала эту паузу.

Дмитрий не сразу отреагировал; с полминуты он, собираясь с мыслями, сосредоточенно крутил в руках вилку, осторожно пробуя ее зубцы подушечкой большого пальца – так, словно хотел проверить их остроту; наконец, отложив ее подальше и глядя куда-то в сторону входной двери, ответил:

– Им не нравится, как я освещаю историю войны. Понимаете… у тех же студентов, которым я читаю историю, я веду еще курс общей философии. Иногда случается, что я смешиваю лекции – например, могу на каких-нибудь исторических примерах пояснить какие-то моменты, касающиеся, скажем, философии этики. Но война – это всегда сложная тема, а отношение к той войне – совершенно особенное; вы сами знаете.

– Я надеюсь, ты не подался в ревизионисты? – все в той же осторожной интонации поинтересовался Антон.

– Нет, нет, – Дмитрий покачал головой. – Но я, например, имел неосторожность сказать на одной из лекций, что на Нюрнбергском трибунале одни военные преступники судили других – имея в виду и союзников, и советскую сторону обвинения; вообще всех. И, пожалуй, наговорил еще немало других – не менее неосторожных – вещей.

– Ты сошел с ума, – заметил Антон. – Впрочем, за твое место на кафедре я бы не переживал.

– Почему это?

– Да не уволят они тебя. Во всяком случае, для этого тебе следовало бы стараться лучше. Я что-то не слышал про очередь из желающих делать эту работу за те деньги, что вы за нее получаете.

– Да, но дело ведь не в этом. Ты сам понимаешь: невозможно работать, когда отношения уже испорчены.

– Да, я понимаю.

В этот момент их снова отвлекли от беседы: официант принес заказ, разлил вино по бокалам – и они чокнулись и выпили за встречу и за наступающий праздник; казалось, разговор ушел в сторону от затронутой темы, как вдруг Дмитрий – по всей видимости, чувствуя, что на душе у него остался неприятный осадок и ощущая острую потребность объясниться до конца – неожиданно вернулся к ней.

Они уже поставили бокалы и принялись за еду, когда он, обращаясь к Антону, спросил:

– А между прочим… почему это я сошел с ума?

Антон с удивлением посмотрел на него.

– А ты действительно считаешь так, как сказал своим несчастным студентам? – ответил он вопросом на вопрос.

– Как историк и просто как человек, знакомый с фактами – да, – Дмитрий пожал плечами. – Я ведь писал диплом по Нюрнбергу. Но, разумеется, я и не отношусь к числу тех коллег, которых в последнее время стало так много и которые взяли моду выливать целые ведра грязи именно на советскую сторону, ставя абсолютный знак равенства между большевиками и национал-социалистами – хотя я и признаю, что у этих режимов было немало общего. Нет, просто у меня есть простейшее, на мой взгляд, убеждение, которое состоит в том, что если уж такая чудовищная бойня имела место в нашей истории, то людям следует хотя бы правильно воспринять ее уроки – чтобы миллионы жертв не остались напрасными. А для этого, по меньшей мере, необходимо говорить о преступлениях каждой стороны конфликта, и делать достаточные акценты на всех фактах, вне зависимости от того, кого мы обвиняем по каждому конкретному пункту – победителей или побежденных. Нужно всех, без исключения всех окунуть головой в их собственное дерьмо, понимаете? Нужно назвать поименно всех поджигателей войны – как выражался герой одного старого рассказа Томаса Шерреда. Назвать поименно всех этих ублюдков – а их было очень, очень много. Одни вместо спасения жизней занимались грязной политикой – и, в том числе, стравливанием своих оппонентов; другие не торопились освобождать оккупированные неприятелем территории, поскольку хотели выигрывать битвы за чужой счет; третьи давали своим союзникам гарантии безопасности, а после не выполняли их; четвертые и пятые делили между собой целые страны так, словно это были куски пирога; наконец, шестые не щадили гражданского населения ради достижения военных целей – а порой и вовсе лишь ради акта устрашения и демонстрации силы, преследуя цели сугубо политические.

Но ничего подобного я не наблюдаю – не вижу, чтобы люди стремились к объективному восприятию истории. Пока я наблюдаю только, как все исступленно обвиняют в совершенных преступлениях друг друга – причем, как в имевших место в действительности, так и в вымышленных, – и, при этом, наотрез отказываются признавать вину за свои собственные. И все вышесказанное не касается, разве что, только немцев; уж они-то за прошедшие годы бессчетное количество раз посыпали головы пеплом и раскаялись во всем, в чем только было можно – и то лишь потому, что проиграли ту войну…

– Может быть, мы не будем говорить сегодня об истории, о политике? – перебив Дмитрия и прервав его монолог, твердо, почти без вопросительной интонации сказала Рина.

– Этот спор быстро не кончится, – обреченно заметила Наташа; затем она посмотрела на Артура, в ее взгляде угадывалась немая просьба вмешаться и спасти вечер – но он только пожал плечами и молча подлил вина сначала девушкам, а затем и себе – спорщики почти не притронулись к своим бокалам.