– Больше ты, Гамард,
гордиться не будешь,
тебе отомщу я
за злобные клятвы!
Узнаешь ты вскоре
Альвмунда руку:
ходить за скотиной
тебя я заставлю!
И тогда два войска встретились возле Ньёрдова камня. Его называли так, потому что там в древности было святилище Ньёрда. Кораблей было так много, что из-за них не было видно воды во фьорде. Об этом говорится так:
Плыли «драконы»
в обители Эгира,[5 - То есть по морю.]
луны бортов[6 - То есть щиты, повешенные на борта.]
стояли стеною.
Вспенили весла
волны, как в бурю,
мачты над морем
выросли лесом.
Альвмунд и Гамард встретились у Ньёрдова камня и принесли жертвы. Гамард принес жертвы Одину, и Один дал ему свое копье, и никто не мог одолеть его, когда он бился этим копьем. Они оба были великие воины. Они стали биться, и вышло так, что Гамард поразил своим копьем Альвмунда и тот умер.
Альвкара была с братом в том походе. Велико было горе Альвкары, когда она увидала его мертвым. Горько она заплакала и сказала так:
– Горе мне, деве
в уборах из золота,
тяжкую участь
мне норны судили!
Я брата лишилась,
павшего в битве,
одна я осталась,
как ель над горою!
Брат мой рожден был
вместе со мною,
каждой дорогой
мы шли неразлучно.
О боги благие!
Ответьте несчастной:
кто же защитой
теперь мне послужит?
И тогда Альвкара увидела, что брат ее открывает глаза и приподнимается. И он сказал ей так:
– Слезы горячие
жгут меня, мертвого,
сжалились боги
над участью девы.
Если, Альвкара,
богам ты послужишь,
станет защитой
сам Один от Гамарда.
Альвкара сказала:
– Рада я выполнить
волю Властителя,
если защитой
мне он послужит.
Дух твой пребудет
спокойным, о брат мой!
Убийце отмщу я,
как воин отмстил бы!
Тогда с неба спустились восемь прекрасных дев на конях цвета пламени, и девятого, свободного коня они привели с собой, и он был самым лучшим. Альвкара села на этого коня, и он умчал ее в небо. С тех пор она стала валькирией и носилась в битвах над землею и морем.
Так кончается первая песнь об Альвкаре.
Когда сказитель окончил, в гриднице еще некоторое время стояла тишина. У женщин на глазах блестели слезы, на лицах мужчин отражалось волнение.
– Это очень хорошая песнь, – сказал Хельги, стягивая с пальца золотой перстень и подавая его певцу. – Прими это от меня в награду за твое искусство.
– Хорошая песнь! – поддержал Торвард ярл и украдкой подмигнул своему другу Халльмунду, который все время силился подавить зевок. – И не слишком длинная…
– Но это, выходит, первая песнь об Альвкаре? – стал расспрашивать воспитатель Хельги, Аудольв по прозвищу Медвежонок. Мощной фигурой, широким низколобым лицом, заросшим темной бородой, он и правда отчасти напоминал медведя. – Так ты сказал, да? О мудрый колебатель арфовых волос! – А значит, где-то есть и вторая? Не пропоешь ли ты нам и ее? Хотелось бы знать, чем же кончилось дело. Отомстила она за своего брата или нет?
– В этом не приходится сомневаться! – холодно вставила кюна Ульврун. – Она отомстила, да так хорошо, что мы с тех пор пять веков не можем помириться с кваргами! И некоторые даже сомневаются, в удачный ли день родилась эта славная женщина!
Сомневалась в первую очередь сама кюна Ульврун.
– Кварги первые начали! – загомонила гридница. Рауды были рады получить лишнее подтверждение, что их древние и вечные враги сами во всем виноваты.
– Гамард первый начал!
– Он угрожал конунгу Халльмару!
– Грозил истребить его род!
– Наши конунги должны были защищаться!
– Так как же насчет второй песни? – не отставал Аудольв Медвежонок, отличавшийся истинно медвежьей настойчивостью. – А может, есть и третья?
– Вторая песнь есть, она сложена еще в древности, – ответил наконец певец. – Она повествует о мести Альвкары за Альвмунда. Но только я ее не знаю, – вынужден был он сознаться под настойчивым взглядом медвежьих глазок Аудольва – маленьких, глубоко посаженных, темных и жадноватых. – Ее знал старый Видкунн, мы с ним певали вдвоем, но он умер уж лет десять назад. И едва ли тут есть хоть один человек, который ее знает.
– Эх, вы! – упрекнул Торвард ярл. – Забыли славу своего племени! А теперь кварги все будут петь наоборот, и выйдет, что вы во всем виноваты! А вам и защититься от напраслины будет нечем!
– Это потому что наша кюна не любит песен об Альвкаре! – шепнула Торварду на ухо служанка. Молодая, проворная девица с кошачьими зелеными глазами весь вечер потихоньку липла к знатному гостю, видно надеясь поживиться не только рассказами. – Потому что из-за нее, когда она в последний раз появлялась, рауды пошли в поход и голова Ульвхедина ярла украсилась золотыми рогами. Вот она ее и не любит, и у нас про это не пели.
– Рога – всегда обидно! – хохотнул в ответ Торвард ярл. – Даже золотые!
– А он и женат-то не был! – Служанка тоже рассмеялась. Она была слишком молода и никогда не видела Ульвхедина ярла, пропавшего двадцать семь лет назад, поэтому не жалела о нем.
– А где я могу найти человека, который знает эту вторую песнь? – спросил между тем Хельги. Песнь об Альвкаре понравилась ему больше, чем он показал.
– Я хотел бы тебе ответить… – Сказитель развел руками. – Но у нас такого человека нет. Поищи на Квиттинге, раз уж ты все равно туда плывешь. Там ее видели в последний раз.
Хельги молча кивнул. Он намеревался поискать на Квиттинге не столько песнь об Альвкаре, сколько саму Альвкару.
* * *
Дней пять или шесть погостив у кюны Ульврун, четыре корабля двинулись дальше. Еще несколько дней они плыли вдоль побережья на юг; миновав область Квиттингского Севера, теперь занятую раудами, они приблизились к рубежам Квиттингского Востока. Здесь начинались владения Дага хёвдинга, но до усадьбы его, которая называлась Тингваль – Поле Тинга, предстояло еще несколько дней дороги.
Вид берега быстро менялся, за обрывистыми склонами вдалеке вставали новые и новые горы. Эти горы уже принадлежали Медному лесу, внутренней области Квиттинга, и Альвкара завладела воображением Хельги с новой силой. Теперь она была уже где-то рядом – от этой мысли сердце начинало сильно биться. Горы Квиттинга, поросшие лесом, темно-зеленые с голубоватой дымкой, выглядели загадочными, скрывающими множество тайн, почти живыми. Низкие серые тучи пасмурного дня лежали, казалось, прямо на вершинах гор; как знать, что они скрывают под своим густым покровом? Не видно было ничего похожего на площадку, окруженную бурным пламенем, да Хельги и не ждал ее увидеть. Не может быть, чтобы для колдовского сна валькирии Один выбрал гору, которую можно увидеть с любого проходящего корабля. Ее гора подальше… «Как ее найти?» – снова и снова задавал он себе вопрос. Придется расспрашивать, и надо быть готовым к тому, что собеседник посмотрит на тебя с сомнением и ответит что-нибудь вроде: «Ты ничего не путаешь, ярл? Сорок лет тут живу, никакой Альвкары у нас в округе не бывало. Альва одна есть, Альвдис была, да померла зимой… А, у Хринга Рябины младшая дочь Альвхильда. А Альвкары никакой у нас нет и не было».
Что людям до древних сказаний? У них и своих забот хватает.
Песнь, услышанная в усадьбе Островной Пролив, все еще звучала в памяти Хельги. Образ Альвкары, прежде расплывчатый – он ничего-то не знал о ней, кроме того, что у нее пышные рыжие волосы, – теперь стал очень живым и ярким. Как горда, как отважна, как горяча сердцем была эта девушка! Как была она привязана к брату!
Стяг вышивала
светлая дева,
шлем и кольчугу
герою вручала,
победы желала
брату в сраженьях,
сплетала заклятья,
чтоб был невредим он…
Как хорошо! Хельги как наяву видел все это – и стяг, вышитый белыми руками конунговой дочери, и ее саму, подающую блестящий шлем воину, готовому в поход, – и воином этим был он сам, Хельги. Он видел ее, простирающую руки к небесам перед обагренным кровью жертвенником, молящую богов о защите для брата от вражеского оружия. И волосы ее точь-в-точь такого же цвета, как бурное жертвенное пламя, такой же неистовой волной вьются по ветру… «Она всегда сопровождала брата в походах…» Должно быть, она с детства все хотела делать вместе с ним, и копье валькирии, врученное Одином, не показалось ей новостью…
Брат мой рожден был
вместе со мною,
каждой дорогой
мы шли неразлучно…
Сердце сжималось при мысли, как велико было ее горе – хуже самой смерти стала для нее смерть того, кто был неотделимой частью ее самой. И как велика была любовь брата к ней, если он, даже мертвым, нашел в себе силы утешить ее… Хельги видел высокую, стройную деву, стоявшую на коленях, в горести склоненную над мертвым, видел ее белые руки, закрывшие лицо, видел слезы, капающие сквозь тонкие пальцы на грудь павшего… Он бы тоже встал, если бы над ним проливала слезы та, что умеет любить так горячо и самозабвенно… И сейчас Хельги готов был сделать что угодно, пройти через подземные миры и морское дно, повернуть реки и сдвинуть горы, лишь бы только найти ее. Разбудить ее от колдовского сна, дать ей новую жизнь… Любовь такой девушки – величайшее сокровище, ради которого не жаль ничего и больше которого не будет никакая слава, никакие богатства! Ей даже необязательно быть такой уж красивой…
Нетерпение Хельги передалось и кораблю: «Железный ворон» шел первым, хотя разумнее было бы пропустить вперед «Длинногривого волка», гребцы и кормчий которого гораздо лучше знали здешние воды. Хельги стоял на носу и благодаря этому первым увидел, как из-за низкого, каменистого, лишенного растительности мыса выходит навстречу корабль. На штевне его возвышалась бычья голова, выкрашенная в черный цвет и увенчанная огромными белыми рогами. На мачте пламенел, как кровавая луна, красный щит, знак войны. Хельги не сразу опомнился: этот корабль выплыл как бы из его собственных мечтаний и в то же время напоминал о разговорах, слышанных наяву. И не далее как у кюны Ульврун несколько дней назад…
Мгновенно все мысли об Альвкаре, о любви, страдании и огненных горах исчезли из головы Хельги.
– Да это Бергвид! – Аудольв Медвежонок подбежал сзади и ударил Хельги по плечу, словно хотел разбудить. – Черная Шкура! Да возьмут его тролли! Вот так встреча! Хельги ярл! Сам Один нам его послал! Только что ведь говорили! Давай ключи!
С «Длинногривого волка» затрубил рог, предупреждая об опасности; с «Лебедя» Торвард ярл немедленно ответил боевым призывом и первым стал спускать парус, готовясь к бою. Фьялли, хоть и уступали прочим дружинам числом, по части боевого задора могли подать пример кому угодно: для них не стоял вопрос, сражаться или не сражаться, и они уже забегали, сворачивая парус и укладывая мачту, чтобы облегчить передвижение корабля. Торвард ярл уже сидел возле оружейного ящика, отпирая замок, и тут же мечи и секиры пошли по рукам; фьялли снимали щиты с бруса, где они висели во время плавания, сбрасывали плащи. Оруженосец Торварда уже держал наготове его щит и копье; мельком перехватив взгляд Хельги, Торвард что-то весело крикнул, и вид у него был такой, словно он получил неожиданное приглашение на пир.
На остальных трех кораблях разворачивалась похожая суета. Встречу с Бергвидом Черной Шкурой именно сейчас следовало посчитать большой удачей: едва ли каждый из троих – Даг хёвдинг, Торвард ярл и Хельги ярл – смог бы найти себе боевых товарищей лучше, чем двое других.
– Пойдем вперед! – не оборачиваясь, распорядился Хельги. – Ключи!
Отцепив от пояса ключ от оружейного сундука, он протянул его назад, не оборачиваясь; ключ перехватили, кто-то загремел замком.
– Это будет песня! – приговаривал Аудольв Медвежонок, резво бегая по кораблю и раздавая оружие. – Это да! Вот это подарок! Возьми его тролль!
«Железный ворон» замедлил ход. «Черный бык» уже целиком вышел из-за мыса, за ним показался еще один корабль. Воображение рисовало, что вражеские корабли так и будут идти сплошной цепью, один за одним – «так что по их бортам можно было перейти от одного берега до другого, как по суше». «Железный ворон» медленно двигался вперед. Три других корабля догоняли его, выстраиваясь в ряд для битвы.
Хельги напряженно вглядывался в «Черного быка»: ему страстно хотелось увидеть Бергвида Черную Шкуру, взглянуть ему в лицо. К нему приближалось живое сказание, кровавое и страшное, ставшее неотделимой частью семи морей за последние десять лет. Каков же он, то ли человек, то ли злой дух, наводящий страх на Морской Путь, возбудивший к себе ненависть даже самих квиттов, конунгом которых он себя звал? Под передним штевнем «Черного быка» стоял довольно рослый темноволосый человек в блестящем шлеме, в кольчуге под черным плащом. Это мог быть только он.
– Хельги ярл, возьми! – Кто-то сзади подал ему шлем и кольчугу, Аудольв Медвежонок помог надеть ее. Хирдман встал рядом с ним со щитом наготове, другой подал Хельги копье.
– Кто смеет плавать тут, возле моих берегов! – закричал тем временем человек в черном плаще, приставив ладони ко рту. – Я, Бергвид сын Стюрмира, конунг квиттов, требую ответа!
– Я – Даг сын Хельги, хёвдинг восточного побережья! – крикнул в ответ ему Даг Кремневый. – Ты мог бы меня узнать, хотя мы давно не виделись. Десять лет назад ты был гостем в моем доме и мог бы знать, что здесь вокруг – моя земля. И мне никогда еще не приходилось просить разрешения, чтобы плавать возле моей собственной земли! И я посоветовал бы тебе, Бергвид сын Стюрмира, в память о нашем родстве не затевать ссоры, которая плохо кончится!
– Он с ума сошел – мириться вздумал! – охнул Аудольв Медвежонок. – Чего еще не хватало!
– Иначе нельзя, – бросил Хельги, понимавший, что миролюбивый нрав Дага, его родство с Бергвидом и привычка поддерживать спокойствие на своей земле не позволяли ему поступить иначе. – Он не согласится, не волнуйся.
– Я не признаю никакого родства с тобой, слэттинский прихвостень! – закричал в ответ Бергвид. – Ты предал законного конунга, как твой отец предал моего отца! Раз уж мы встретились в море, защищайся!
– Если тебе чем-то не нравятся слэтты, можешь спросить ответа у меня! – крикнул Хельги. – Я, Хельги сын Хеймира, конунга слэттов! И я давно хотел встретить грабителя наших торговых кораблей!
– Ты – сын Хеймира, конунга слэттов?! – вскрикнул Бергвид и повернулся к Хельги.
Если с Дагом хёвдингом он был знаком уже десять лет, то с Хельги они встретились впервые. В голосе Бергвида прозвучало изумление и злобное торжество, как будто он не сразу мог поверить в такую удачу. Быстрым движением он подался вперед, положил руку на борт, словно ему не терпелось скорее добраться до противника. Корабли уже настолько сблизились, что можно было разглядеть лица, и лицо Бергвида неприятно подействовало на Хельги: в этих резких чертах отражалось какое-то нездоровое оживление. Возможно, он берсерк, отметил про себя Хельги, хотя об этом, помнится, ничего не рассказывали. С берсерками драться можно, но приятного в этом мало.
– Давно я мечтал об этой встрече! – горячо продолжал Бергвид. – Ты, трус, сидишь среди женщин и никогда не показываешься на морях! И отец твой такой же! Давно я хотел повстречать кого-нибудь из вас! Вы предали мою мать и оставили ее… чтобы Торбранд Тролль мог захватить ее в плен и продать как рабыню! Твой отец клялся ей в верности и нарушил клятву! Ты мне ответишь за него! Вы мне ответите за позор моей матери! Подлецы! Предатели! Трусы! Мерзавцы!
Все это была ложь и клевета: за последние десять лет едва ли выдался хоть один год, когда Хельги летом не выходил бы в море, и в пленении кюны Даллы, матери Бергвида, Хеймир конунг никак не был виноват, и никаких клятв верности он ей не давал. Но несправедливое оскорбление не перестает быть оскорблением, и сейчас уравновешенный Хельги сын Хеймира ощутил твердое и непреклонное желание сбросить наглого разбойника в море вниз головой.
– Ты, раб и сын рабыни! – с негодованием заорал со своего корабля Торвард ярл. – Нечего клеветать на людей! Твоя мать сама продала себя в рабство! Она сама тебя пристроила в свиной хлев! И там тебе самое место, судя по твоим подлым повадкам! И туда я тебя верну! Я – Торвард сын Торбранда! И если ты чем-то недоволен, то сейчас мы за все и посчитаемся! Не тебе угрожать нам! От тебя еще несет навозом!
Бергвид взвыл от ярости: судьба как нарочно привела ему навстречу трех злейших его врагов. Ухо Хельги дрогнуло, но от сердца тут же отлегло: это не был вой приходящего в исступление берсерка, который ему уже приходилось слышать. Бергвид сбросил свой плащ, выкроенный из черной бычьей шкуры, и взмахнул мечом.
– Это твой последний бой, Хельги сын Хеймира, клянусь Медным лесом, последний! – кричал он. – И твой тоже, Торвард сын Торбранда! Сын ведьмы и тролля!
Дикая ярость и ненависть до неузнаваемости изломали его лицо, и сейчас он воистину походил на злобного и кровожадного духа.
Против четырех кораблей стояло всего три Бергвидовых, притом один из них, снека весел на двенадцать, не мог быть достойным противником даже для «Лебедя», самого меньшего из четырех, имевшего восемнадцать скамей и сорок человек дружины. При таком явном превосходстве сил мысль о поражении не могла прийти в голову, и не пришла бы, будь тут какой-нибудь другой противник. Но Хельги держал в уме то, что уже десять лет лучшие воины Морского Пути ничего не могут поделать с Бергвидом, а этого не может быть просто так, и решил быть осторожнее. А горячее безумие в лице морского конунга говорило о том, что при любом соотношении сил тот не сомневается в своей победе; для Бергвида встретить врага уже означает победить, и этому должны быть причины!
«Черный бык» и «Железный ворон» совсем сблизились; с другой стороны к «Быку» подходил «Лебедь». На «Быке» поднялось лихорадочное движение: разделившись на две части, его дружина готовилась отражать нападение сразу с двух сторон. Сквозь гул ветра и плеск волн, грохот оружия и шум долетали лихорадочные выкрики Бергвида, имена богов и морских великанш: то ли бранится, то ли заклинает.
Последним взглядом Хельги окинул свои корабли: «Длинногривый волк» выгребал навстречу квиттингскому кораблю, примерно равному ему по размеру, и хирдманы Дага хёвдинга уже держали наготове железные крючья, чтобы метнуть их на вражеский борт. Рингольд Поплавок на своем «Кольценосном змее» гнался за маленькой снекой, которая боя принимать не хотела, предвидя верную гибель. Не все люди Бергвида, как видно, обладали его одержимостью.
А дальше Хельги уже ни о чем не думал: опыт и голос Одина в глубине души подсказали, что пора пришла, рука сама метнула в сторону «Быка» приготовленное копье, и знак к началу битвы был подан.
Рядом свистнули крючья, борта двух кораблей с громким треском столкнулись, волны боевых кличей взмыли и рядом с ним, и напротив, и Хельги прыгнул на борт с мечом в руке, увлекая за собой дружину. Волна слэттов, волна кольчуг и блестящих шлемов хлынула на «Быка» и тут же столкнулась с волной квиттов; клинки с лязгом скрестились, вскрикнули первые раненые. Волна нападавших сразу уперлась в ряд разноцветных и разнородных щитов. С кормы «Быка» тоже долетали крики: там уже был Торвард ярл. Слэтты вдруг после нескольких мгновений боя заметили, что противников гораздо меньше, и с удвоенной силой стали теснить их. Тела живых и мертвых летели за борт, над кораблем стоял крик и лязг железа.
Перепрыгнув на «Быка», Хельги сразу наткнулся на Бергвида. Тот еще в прыжке встретил его острием копья, но Хельги на лету отбил его щитом и тут же обрушил удар меча на голову врага, тот успел уклониться. Они бились под передним штевнем, когда основная часть дружины уже переместилась ближе к мачте. Бергвид дрался с горячей яростью, как берсерк, с хрипом и даже взвизгами на каждом ударе, но силы его не превышали обычные человеческие, и Хельги еще раз убедился, что настоящего «боевого безумия» его противнику Один не дал. Перед ним мелькали горячие, дикие, как у бешеного коня, темные глаза Бергвида с лихорадочным огоньком, его оскаленные белые зубы; он отдавал битве всего себя, как будто настала Последняя Битва при Затмении Богов, бился с бешеной самозабвенной страстью, словно ему было больше не для чего беречь себя. Хельги кожей ощущал страшную ненависть своего противника, ненависть, копившуюся годами. Но ведь они никогда не встречались, а значит, эта ненависть не могла быть предназначена именно Хельги; казалось, что эта ненависть текла в жилах Бергвида вместе с кровью и легко просыпалась по первому зову, обращалась, как на главного виновника всех бед, на любого, кто подворачивался. Хельги ощущал, что Бергвид видит в нем не его самого, а «врага своего вообще», и с этим-то вечным, неизменным, нередко убиваемым и вечно возрождающимся многоликим врагом Бергвид сейчас и имеет дело. Чуть ли не весь мир слился для Бергвида сына Стюрмира в одно расплывчатое ненавистное лицо, и с целым миром он сражался, вкладывая в каждый удар самозабвенную ярость Последней Битвы.
