Поручик Ржевский и дама-вампир
Иван Гамаюнов
Летом 1826 года к поручику Ржевскому, скучающему в деревне, приезжает бледный господин, похожий на упыря. Этот «упырь» очень хочет купить у поручика дворовую девку Полушу и весьма обижается, услышав отказ, а вскоре Полуша исчезает.Время начинать поиски! И очень кстати, что у соседей Ржевского гостит его давняя знакомая – девица Тасенька, которая рада помочь в раскрытии новых тайн. В упырей Тасенька не верит и готова разоблачать мифы даже после того, как Ржевский знакомится с женой бледного господина. Кожа у этой дамы так же бледна, как у мужа, а зубки очень остры. Однако, несмотря на зубки, дама эта приятна во всех отношениях, чарует своей красотой, будто колдунья, и в таких обстоятельствах Ржевскому очень трудно вести расследование.
Иван Гамаюнов
Поручик Ржевский и дама-вампир
Глава первая,
в которой герой, скучая в деревне, вдруг сталкивается с чертовщиной
Летняя ночь в тверском краю тиха и безмятежна. Молчаливо и задумчиво глядит с небес месяц, заливая серебряным светом дремучие леса и широкие поля. Бесшумно струится извилистая речка, мирно спит деревня Горелово. До поры ничто не нарушает всеобщего безмолвия. И даже в барской усадьбе, стоящей неподалёку от деревни, как будто тишина.
Время давно перевалило за полночь. Петух в барском курятнике раздумывает, пора ли петь первую песню. Вот он встрепенулся, расправил крылья, но в последнее мгновение поперхнулся собственным криком, потому что в ночной тишине раздался громовой мужской голос:
– Ну что, неприятель, сдаёшься?!
Ему отвечал женский, полный сладкой истомы:
– Ой, сдаюсь!
Барская кухарка Маланья, разбуженная этими криками, зевнула и повернулась на другой бок – досыпать. Ей вставать только со вторыми петухами, чтобы тесто ставить. А пока можно дрыхать, ведь не происходит ничего из ряда вон.
С тех пор, как барин вышел в отставку и поселился в усадьбе, крики и стоны разносятся по округе чуть не каждую ночь. А кто из дворовых девок в этот раз ночует у барина, по голосу легко понять. Это Полушка, бесстыдница! Видать, опять в Наполеона и Кутузова играют.
Меж тем поочерёдные стоны Наполеона и Кутузова никак не давали Маланье заснуть. Уж очень было громко.
– Что, неприятель? Мирного договора хочешь? – спросил Кутузов.
– Ой, хочу! – воскликнул Наполеон.
– А вот нет! – ответил Кутузов. – Будем дальше воевать.
– Ой, пощади! – повизгивая от удовольствия, кричал Наполеон. – Ой, сил нету!
Наконец всё успокоилось. Серебристый месяц побледнел, готовясь спрятаться за кромку тёмного леса. На востоке небо посветлело. Запели вторые петухи, которым никто не мешал. Приближался новый день, от которого владелец деревни и усадьбы, отставной поручик Александр Аполлонович Ржевский, не ждал ничего особенного. А напрасно!
* * *
Поручик Ржевский проснулся по обыкновению поздно – только когда солнце, светившее в окно, угодило лучом прямо в глаз. Второй глаз был скрыт чёрной повязкой, которую Ржевский, ночью изображая Кутузова, позабыл снять – так и уснул в ней.
Избавившись, наконец, от повязки и кинув её на стул, стоявший возле кровати, поручик обнаружил, что Полуша уже ушла. На спинке стула висел аккуратно сложенный серый сюртук Наполеона, а на сиденье лежала наполеоновская шляпа. Самой Полуши и обычной её одежды нигде не было.
Ржевский потянулся и крикнул:
– Ванька!
Дверь приотворилась и в комнату просунулась белобрысая голова лакея. На загорелом лице светлые брови и намечающиеся усики казались совершенно белыми.
– Чего изволите, барин?
– Одеваться.
Ржевский, хоть и будучи в отставке, предпочитал носить военную форму, поэтому Ванька помимо чистой рубашки подал барину синие рейтузы с жёлтыми лампасами и начищенные до блеска сапоги.
Одевшись, поручик отправился на речку купаться, чем доставил немалое удовольствие деревенским бабам, как раз полоскавшим там бельё. Засмотревшись на купающегося барина, одна даже упустила мужнины порты, и они так и уплыли, став своеобразной жертвой Амуру.
Пусть Ржевский был рыжим, что по деревенским меркам считалось недостатком, но высокая статная фигура и прочие мужские достоинства производили на женский пол просто неизгладимое впечатление.
Именно поэтому все те барские поступки, которые в иных деревнях крестьянки считали бы произволом, в деревне Горелово назывались «баловство», и многие такому баловству потакали.
Зная об этом, поручик вылез из воды, поздоровался с бабами, а затем оделся (если сначала одеться, а после поздороваться, то эффект не тот) и отправился в усадьбу.
После купания его, как обычно, ждал завтрак, а после – конная прогулка, хотя никто из дворни не мог наверняка сказать, что подразумевал барин, когда говорил, что ему надобно «выгулять своего жеребца». В седло-то барин садился, но далеко от деревни не отъезжал – кружил по ближайшим полям и лугам, высматривая что-то.
И вот тогда, когда Ржевский, окончив завтрак, вытер усы салфеткой и вышел на крыльцо, намереваясь сесть в седло, к воротам барской усадьбы подкатила незнакомая коляска с поднятым верхом. Никаких гостей поручик не ждал, однако подумал, что приехавший (кто бы он ни был), возможно, привёз важные новости.
– Отворите ворота, – велел Ржевский, издали пытаясь разглядеть, кто же сидит в коляске.
Поручик с некоторых пор начал интересоваться политикой. С тех самых пор, как отправил на имя нового императора Николая Павловича прошение о своём возвращении на военную службу. Прошение пока оставалось без ответа, но молчание не означало «нет». Если верить слухам, доходившим из Петербурга, государь всё время посвящал допросам заговорщиков, устроивших восстание в декабре прошлого года. То есть прошение наверняка лежало в куче других пыльных бумаг, ожидавших, пока расследование завершится. Государь был слишком занят! И вот теперь Ржевский надеялся узнать что-нибудь новое о ходе расследования.
Между тем коляска остановилась у крыльца барского дома. Поручик, стоя на ступеньках и глядя на неё сбоку, по-прежнему не видел, кто сидит в экипаже. Видел только, что это некий господин.
Наконец из густой тени, образованной поднятым верхом, показалась трость с золотой ручкой в виде бегущего волка, вслед за ней – рука в чёрной перчатке, а далее – фигура в сюртуке бурого цвета и чёрном цилиндре.
Незнакомец носил очки с зелёными стёклами, защищавшими глаза от яркого солнца, из-за чего лицо, гладко выбритое, казалось зеленоватым. Это выглядело странно, как и форма ушей – со слегка заостренными кончиками, которых не могли скрыть короткие чёрные кудри.
Увидев Ржевского, гость снял шляпу и кивнул. Поручик кивнул в ответ, а незнакомец улыбнулся – приветливо, но как-то хищно.
Ржевский вдруг подумал, что эта улыбка, острые уши и бледное лицо о чём-то напоминают, но так и не смог вспомнить, о чём.
– Позвольте представиться, – с лёгким акцентом проговорил незнакомец. – Владислав Казимирович Крестовский-Костяшкин.
– Александр Аполлонович Ржевский, – в свою очередь представился поручик.
– Прекрасно! – воскликнул гость. – Значит, я приехал туда, куда нужно. У меня к вам есть одно дельце. Позволите войти?
– Проходите, – ответил поручик, хотя у него мелькнула мысль, что приглашать странного субъекта в дом, возможно, не следовало.
Хозяин и гость вместе прошли в столовую, которая служила ещё и гостиной. Возле стола, за которым Ржевский только что завтракал, суетилась Полуша – переставляла посуду на поднос, чтобы унести.
Ржевский вспомнил её в костюме Наполеона: серый сюртук на голое тело, который не сходился ни на груди, ни на бёдрах; растрёпанная коса, спускавшаяся из-под шляпы. В сравнении с этим рубаха, синий сарафан и платок выглядели скучновато, но Полуша, не подозревая о недостатках своего наряда, бросила на барина лукавый взгляд.
Уборка не могла закончиться скоро, а летом оставлять объедки на столе нельзя – налетят мухи, а то и осы, поэтому Ржевский, чтобы звон посуды не мешал разговору, предложил гостю пройти в другой угол комнаты, где возле камина (конечно, нетопленного) стояли два кресла.
Крестовский-Костяшкин уселся, прислонил трость к ручке кресла, положил шляпу на колени и принялся стягивать перчатки.
Ржевский, сидя рядом, невольно обратил внимание, что у гостя длинные острые ногти, и эта деталь опять будто о чём-то напомнила, но поручик не придал ей значения.
Меж тем Крестовский-Костяшкин, положив перчатки поверх цилиндра, начал рассказывать:
– Я, знаете ли, скромный помещик. Живу в имении, никуда почти не выезжаю, поэтому соседи меня знают плохо. Вы наверняка обо мне не слышали.
– Нет-с, не слышал, – признался Ржевский.
– А между тем, – сказал гость, – моё имение не так далеко от вашего. Поэтому до меня дошёл слух, что есть у вас дворовая девка по имени Аполлинария, которая поёт изумительно. На всю округу славится.
– Аполлинария? – озадаченно спросил Ржевский и оглянулся на Полушу. Та отчего-то перестала звенеть посудой, но продолжала стоять возле стола, рассеянно вертя в руках серебряную ложку.
Гость тоже посмотрел на Полушу и хищно прищурился.
– Это она?
Поручик вспомнил, что Полуша в самом деле красиво поёт, хотя он её ценил не за это.
– У меня среди дворовых только одна Аполлинария. Других нет.
– Значит, она. – Гость ещё сильнее прищурился и цыкнул зубом. – Продайте мне её, Александр Аполлонович. Хорошие деньги дам.
– А зачем она вам? – спросил Ржевский.
Гость мечтательно вздохнул.
– Я – скромный помещик. Живу скучно, почти никуда не выезжаю. Одно у меня развлечение – мой крепостной театр. Вот для театра мне ваша певунья и нужна. На одну из главных ролей в новом спектакле.
Поручик ещё ничего не ответил, а Крестовский-Костяшкин уже смотрел на Полушу, как смотрят на крендель, только что купленный у уличного торговца, – с которой бы стороны откусить.
Полуша уронила ложку и вскрикнула, умоляюще глядя на Ржевского:
– Барин! Не продавай меня!
От этого возгласа даже оконные стёкла зазвенели, а гость опять вздохнул мечтательно.
– Голос сильный, звонкий. Для театра – самое то.
Полуша уже чуть не плакала.
– Барин, не продавай меня! Неужто у меня здесь ролей мало?! Я тебе Наполеона играю, маршала Мюрата играю, маршала Нея играю, маршала Понятовского играю. Разве плохо играю? Ты же всегда довольный.
Ржевский вспомнил, как Полуша изображала Наполеона минувшей ночью, и это воспоминание заставило встрепенуться.
Что же это такое? Ведь поручик спросил, зачем гостю Полуша, просто так, из любопытства. И не собирался продавать её! Однако голос у гостя имел странное свойство – усыплял, убаюкивал, и только поэтому Ржевский не сказал «нет», а сидел словно в полузабытьи.
Поручик уже собрался заявить своему визави, что продавать Полушу не намерен, но беседа продолжилась в другом ключе – как будто сделка возможна.
– Так у вас здесь тоже театр?! – воскликнул Крестовский-Костяшкин, когда Полуша кончила причитать. – Не знал, что вы – тоже любитель.
Поручик замялся:
– Ну как вам сказать…
– И роли у вашей актрисы такие занятные, – продолжал рассуждать гость. – Вот бы посмотреть.
Ржевский решительно отверг эту инициативу.
– Нет-с. Мы привыкли без зрителей играть.
– Вы сказали «мы»? Вы сами участвуете в спектаклях? – не поверил гость.
– Конечно, участвую, – сказал поручик. – Если самому не участвовать, то что за удовольствие?
– А я, знаете ли, нет, – признался Крестовский-Костяшкин. – Я только смотрю. Если всё идёт гладко и, что называется, естественно, то смотреть на это – истинное наслаждение.
