– Ну, у каждого свои предпочтения. – Ржевский пожал плечами.
– А может, всё же позволите мне посмотреть? Хоть один акт.
Поручика даже немного смутила настойчивость незнакомца, желающего понаблюдать половой акт.
– Нет, я предпочитаю без зрителей. – Ржевский решительно помотал головой.
– Как досадно! – Крестовский-Костяшкин, кажется, был непритворно огорчён. – Я бы не отказался перенять ваш опыт.
– Думаю, у вас его тоже достаточно. – Поручик снисходительно улыбнулся.
– Однако он не такой, как ваш. – Визави покачал головой и продолжал: – Я завидую вашей решительности. Я всегда в тайне мечтал, вот как вы, устроить что-нибудь на военную тему…
– Так в чём же дело?
– …Но мне никогда не хватало смелости. Я не настолько уверен в себе. Ведь если уж браться за такое, это должно быть грандиозное действо.
– Не обязательно.
– Как же не обязательно! Обязательно! И оно потребует много сил от всех участников. И от постановщика – в первую очередь.
Поручик кивнул.
– Да. Сил уходит порядочно. Бывает, что после отсыпаешься до самого полудня.
– И длиться это должно весьма долго, – заметил гость. – У вас сколько актов? Три? Четыре?
Ржевский удивился. Про количество половых актов, происходящих в течение ночи, его раньше никто прямо не спрашивал.
– Когда как, – ответил поручик. – Обычно – два. Но бывает и три, и четыре. А иногда и пять.
– О! – Крестовский-Костяшкин посмотрел на Ржевского с уважением. – Пять актов! Потрясающе!
– Да ничего особенного, – отмахнулся Ржевский. – Вот когда я служил в Мариупольском гусарском полку, у нас один рядовой…
– Так вы продадите мне вашу Аполлинарию? – нетерпеливо перебил гость. – Как я уяснил из ваших слов, она ваша основная актриса, поэтому предлагать малую цену бессмысленно. Но я готов раскошелиться.
– Полуша у меня, – поручик задумался, выбирая слово поточнее, – одна из основных, но…
– Понимаю ваши обстоятельства, – снова перебил Крестовский-Костяшкин. – Однако мне для нового спектакля необходима актриса с хорошим голосом. Без этого никак! Так что предлагаю вам за Аполлинарию сто рублей серебром.
– Барин! – Полуша, по-прежнему стоявшая возле стола, упала на колени и закрыла лицо руками.
Ржевский оглянулся на неё и произнёс:
– Подождите, Владислав… э…
– Казимирович.
– Вы меня как-то не так поняли, Владислав Казимирович, – проговорил поручик. – Я вообще не намерен продавать Полушу. Она мне самому нужна.
– Несомненно нужна. Поэтому предлагаю сто пятьдесят рублей серебром.
– Нет.
– Двести рублей серебром.
Ржевскому однажды уже называли эту сумму. Купцы из близлежащего города Ржева предлагали именно столько, чтобы поручик больше никогда не приезжал в город и не беспокоил их жён и дочек. Помнится, сумма не сильно впечатлила поручика, а теперь и подавно:
– Нет.
– Двести пятьдесят.
– Владислав Казимирович, я понимаю ваше стремление, но…
– Вы слышали? Двести пятьдесят.
– Владислав Казимирович…
– Это отличная цена.
– Нет, не продам.
– Но вы же понимаете, что обычная цена дворовой девке – двадцать пять рублей? А я вам предлагаю двести пятьдесят.
– Нет, Владислав Казимирович, не продам. – Когда речь шла о женщинах, Ржевский не мог и не хотел думать о деньгах.
– Очень жаль, – сказал Крестовский-Костяшкин.
Его левая рука, успевшая стиснуть деревянный подлокотник кресла, теперь начала медленно сжиматься в кулак, попутно оставляя на полировке бороздки от острых ногтей.
– Позвольте откланяться, – сказал гость, взял перчатки, шляпу, трость, поднялся с кресла, небрежно кивнул Ржевскому и направился к выходу.
Ржевский проводил странного посетителя до крыльца, а когда вернулся, то увидел, что кухарка Маланья подняла Полушу с колен и утешает:
– Ну что ты, Полушка? Чего ревёшь-то? Не продал тебя барин этому упырю. Не продал.
– Упырю? – испуганно спросила Полуша. – Разве он упырь?
– Упырь, – уверенно ответила Маланья. – Я сразу приметила, когда он в комнату вошёл. Вон в углу икона висит. А этот упырь зыркнул на образ святой и не перекрестился. А уши его видела? А ногти?
– А отчего же он днём ходит?
– Так, небось, белилами аглицкими вымазался, очки зелёные нацепил, вот и спрятался от солнца-то.
– А-а-а! – ещё сильнее заревела со страху Полуша.
Ржевский сдвинул брови:
– Маланья, что ты мелешь?
– Зря ты, батюшка, его в дом пригласил. – Кухарка покачала головой. – Зря. Теперь надобно дом освятить, чтоб упырю сюда хода не было.
«Так вот кого этот субъект мне напомнил», – вдруг подумал поручик, но кухарке возразил:
– Да почему упырь?! Обычный человек. Хоть и оригинал. Всё порывался на наши с Полушей ночные забавы посмотреть.
Кухарка неодобрительно вздохнула и стала убирать со стола посуду, ведь зарёванная Полуша ещё не скоро вспомнила бы о своих обязанностях горничной.
– Полуша, хватит, – мягко сказал Ржевский. – Этот господин сюда больше не приедет.
– А-а-а! – снова заревела Полуша и уткнулась поручику в грудь. Тот принялся утешать, и в итоге так получилось, что сегодня он выгулял своего жеребца, не выезжая со двора.
* * *
Время было уже далеко за полдень, когда Ржевский снова вышел на крыльцо, раздумывая, чем бы заняться до обеда, ведь выезжать на прогулку казалось уже поздно.
Рассеянно оглядываясь по сторонам, поручик вдруг увидел, что у забора в тени раскидистой яблони стоит чья-то гнедая кобыла под старым потёртым седлом и развлекает себя тем, что хватает с нижних веток крохотные недозрелые яблочки. Конюх, проходя мимо, крикнул, обращаясь к кобыле:
– Эй! Вон наш барин, – и только тогда стало ясно, что кучка соломы возле яблони – это голова какого-то малого. Он лежал под деревом, а теперь проворно вскочил и кинулся к Ржевскому, на ходу оправляя рубаху, подпоясанную верёвочкой.
– Барин, вам письмо, – с поклоном проговорил малый, доставая из-за пазухи мятый конверт.
– Ты сам чей? – спросил поручик.
– Бобричей, – в рифму ответил малый.
Бобричи были соседями Ржевского. С главой этого семейства – Алексеем Михайловичем Бобричем – поручик познакомился так же, как и с половиной своих соседей: случайно столкнулся по пути куда-то, обругал и вызвал на дуэль. Однако Бобрич оказался человеком миролюбивым, извинился и угостил шикарным обедом.
Позднее Ржевский посетил имение Бобричей, где был представлен жене Алексея Михайловича и двум дочкам, девицам на выданье – Машеньке и Настеньке.
Жена Бобрича показалась поручику очень даже ничего, но она явно хранила верность мужу, потому что обе дочки выглядели копией отца – настоящее бобриное семейство с той лишь разницей, что у бобров на мордах есть шерсть, а у Бобрича с дочками её не было.
Правда, дочки унаследовали не только черты отца, но и очарование матери. То, что в отце удивляло, в дочерях выглядело вполне мило, но поручик всё же не настолько любил бобров, чтобы плениться.
Сам Бобрич при всяком случае говорил, что на бобра почти не похож, хотя Ржевский, разглядывая его и портреты его предков, думал, что Бобричи своим видом поставили бы в тупик всех поклонников новомодной идеи, будто человек произошёл от обезьяны[1 - Научные работы Ч. Дарвина появились в середине XIX века, но ещё в XVIII веке многие учёные и философы начали делать догадки.].
Бобрич меж тем уверял, что фамилия его никак с бобрами не связана. Основатель дворянского рода Бобричей приехал в Россию на службу к Петру Великому откуда-то из немецких земель, а в тех землях до сих пор течёт река Бобрич. «И с бобрами это не связано!» – неустанно повторял глава семейства.
…Вспоминая всё это, Ржевский вскрыл конверт и хотел уйти в дом, когда услышал за спиной:
– Барышня велели не только письмо передать, но и ответа дождаться.
– Которая барышня? – спросил поручик, обернувшись. – Мария или Анастасия?
– Не, – ответил малый. – Другая. Таисия Ивановна.
Ржевский удивился. Тасенька?! Это от Тасеньки письмо?
«Здравствуйте, Александр Аполлонович, – так оно начиналось. – Простите, что долго не сообщала о себе, но мне не удалось уговорить папеньку, чтобы пригласил Вас к нам в имение. А когда я решила настаивать, он запретил мне с Вами переписываться!
Папенька полагает, что если я стану водить с Вами дружбу, меня каждую минуту будут сопровождать скандалы, и я совершенно точно не смогу выйти замуж. Но не беспокойтесь: я папенькиного мнения не разделяю, да и замужество меня не прельщает.
Однако папенька не оставляет надежд выдать меня хоть за кого-нибудь. Раз ничего не вышло, пока я гостила в Твери, он решил отправить меня погостить к другой родне. Предложил мне на выбор несколько семейств, и я выбрала Бобричей, потому что их имение расположено недалеко от Вашего.
По приезде меня ждала нечаянная радость. Оказалось, что Алексей Михайлович Бобрич, глава семейства, в отличие от моего папеньки не имеет против Вас предубеждений и даже называет приятелем. Я объявила, что мы с Вами тоже приятели, но Алексей Михайлович мне не поверил и сказал, что поверит, только если я сумею заманить Вас к нему в имение на семейный обед. Сегодня или завтра в три часа дня, как Вам будет удобно.
Пожалуйста, приезжайте. Буду очень рада повидаться.
Ваш друг, Т.
P.S.
У Бобричей я пробуду не меньше месяца и надеюсь, что мы с Вами успеем увидеться не один раз.
P.P.S.
Также мой долг предупредить Вас о возможной опасности. У Алексея Михайловича есть две дочери на выданье, каждая из которых не прочь выйти за Вас замуж. Но Вы наверняка и сами это знаете».
Судя по содержанию письма, «друг Т.» – это была та самая девица Тасенька, которой Ржевский полгода назад предложил дружбу, чего никогда прежде ни женщинам, ни девицам не предлагал.
Полгода назад случай и вправду был особый. Это не то предложение, которое делаешь в порыве страстей, а после жалеешь, так что теперь послание от Тасеньки пробудило в поручике те же чувства, как если бы старый полковой приятель приглашал заехать в гости. Даже если новых предметов для разговора не найдётся, то с приятелем всё равно есть, что вспомнить.
– Передай барышне и Бобричам, – сказал Ржевский, – что сегодня к ним на обед я уже не успеваю, а вот завтра буду непременно.
С этим ответом посланец уехал.
* * *
Усадьба Бобричей была большая – отнюдь не бобровая хатка, хоть и стояла у реки в окружении леса.
Барский дом, двухэтажное каменное строение жёлтого цвета, появился здесь во времена Екатерины Великой, когда богатые дворяне начали строить в своих деревнях дворцы не хуже городских. Но у Бобричей, погнавшихся за модой и тоже отстроивших себе дворец, судя по всему, не хватило денег на «антураж»: цветники, фонтаны, статуи, искусственные гроты и прочее. Следующие поколения Бобричей тоже почему-то не стали тратиться на антураж, так что дом окружали беспорядочно растущие кусты и деревья, ухоженные на манер английского парка.
По центру фасада, затейливо украшенного лепниной, помещался широкий полукруглый балкон, подпираемый толстыми белыми колоннами. С этого балкона хозяин, сидя в кресле и прикрываясь зонтиком от солнца, обычно высматривал гостей.
Так было и на сей раз. Стоило только Ржевскому, сидящему в коляске, запряжённой серым в яблоках рысаком, проехать в ворота усадьбы, как Бобрич вскочил, откинул зонтик и закричал, размахивая руками:
– Александр Аполлонович! Эгей! А мы вас ждём!
Меж тем коляска гостя подъехала к главному входу, спрятанному где-то в тени под балконом за колоннами.
Со стороны конюшни к гостю побежал расторопный малый, чтобы взять рысака под уздцы, но ещё раньше, чем этот слуга достиг цели, к коляске сбежалось семейство хозяев: Бобрич, его супруга и обе дочки.
– Здравствуйте, Александр Аполлонович! – воскликнул хозяин. – А я, честно сказать, сомневался, приедете ли вы. И ещё раз прошу прощения за давнюю шутку своих дочерей.
