– Ну, тогда опрашивай всех, кто мог что-то видеть. Бабушки, дети, ремонтники, жители, любящие посидеть и поглазеть в чужие окна.
– Время потребуется.
– Его нет. Завтра за тобой РГГУ. Оттуда надо выудить что-нибудь полезное для нас.
Карандаши и ручки в стаканчике на столе мечтали, чтобы кто-нибудь их взял. Но Елисеев давно к ним не прикасался.
* * *
После очередного визита к врачу, ради которого пришлось подняться ни свет ни заря, Вера Колесникова отправилась в центр города. Сразу возвращаться домой тяжело. Болезнь быстро приучила к себе, и, чтобы избыть её, требовалось нечто большее, чем просто воля. Ещё требовалось движение, иные энергии, сочетаясь с которыми она дополнила бы свою силу до той, что хватит и для борьбы с недугом, и для осуществления её плана.
День выдался нечёткий, мокрый, хлюпающий.
В Самаре центральная часть не декоративная в отличие от многих городов Поволжья. До сих пор на перекрёстках, в перспективе улиц, в лепнине, в стрельчатых окнах костёла, в напряжённой повадке православных храмов, в частоте и разнообразии витрин сквозило купеческое чайно-самоварное величие.
Вера, высоко подняв воротник зимнего пальто, неспешно шла по Самаре. Вот всё и прояснилось. Судьба решила не томить её безвестностью. Жизненный план теперь определён. Завтра начнутся процедуры в местной больнице, а через две недели ей предстоит улететь в Париж и продолжить лечение в Институте Кюри, если Александру удастся всё же оформить кредит. Его одноклассник, ныне банкир, взялся помочь, но ничего не обещал. Сумма слишком велика. Доктор после согласия на лечение во Франции резко потеплел к ней, общается не как с пациенткой, а как с родной.
Как она себя чувствует сейчас? Готова ли к тому, что её ждёт? Ни муж, ни сын, ни, как ни странно, даже лечащий врач об этом не спрашивали. Это немного обижало её, хотя она и сомневалась, нужны ли эти вопросы. Говорят, после химиотерапии состояние ужасное: слабость, тошнота, аппетита нет, депрессия. Скоро она это испробует на себе сполна.
Она робко спросила у доктора, почему именно Франция. Она слышала о Германии и Израиле как о лидерах в области онкологии. Тот отозвался почти зло: «Тот вид рака, что у вас, как я уже вам объяснял, очень редкий, и самая эффективная методика пока у французов. Но если вы хотите в Германию или Израиль, я не могу противиться. Но тогда вам придётся сменить доктора. Да и процент тех, кто поправился, во Франции выше, чем в той же Германии или Израиле».
Вера пристыженно пролепетала, что согласна на всё, что доктор считает нужным.
Вера не была таким любителем чтения, как младший брат, но ей было приятно, что Самара связана с Алексеем Толстым. Читая первую часть «Хождения по мукам», она наслаждалась почти ощутимым тёплым паром, поднимающимся от каждой строки. Никогда больше она с таким не сталкивалась. Самара в романе описана во времена Гражданской войны, и ужас перехода городов от красных к белым и назад так явственен, что хочется молиться, чтобы такое не повторилось.
Улица Алексея Толстого притягивала, но Вера не поддалась – она задумала спуститься к Волге. Самара за те годы, что она прожила здесь, не затмила, конечно, Москву, но вошла в неё глубоко, обрела голос и характер, и теперь Вера советовалась с городом, как с человеком, искала сочувствия и поддержки. А без Волги тут не обойтись. Волга в этом городе главнее всего.
От воды дул сильный, обжигающий, но при этом не злой ветер. Где начало этого ветра? Где-то далеко-далеко в приволжских полях он закрутился и полетел, или он разгонялся в бескрайних русских лесах, набирая силу в борьбе с могучими стволами, прорываясь сквозь упругие преграды ветвей? Здесь в нём пела в полный голос надежда на свободу, на то, что мир – это простор, который исцелит от всего, который больше и сильнее всех горестей и болезней.
«Вот я и пришла», – почему-то подумалось. Дальше между парапетом и водой начинался небольшой пляж. Сейчас он был обильно засыпан снегом. Его пересекала дорожка чьих-то неведомых следов. «Такие маленькие! Неужели здесь ребёнок бегал один? Кто же его отпустил сюда?» – удивилась Вера.
Когда была помоложе, она любила летом, в жару, прийти сюда, быстро раздеться, сложить вещи, войти в воду и поплыть, забывая обо всём, отдаваясь мерному ритму гребков.
После замужества её жизнь многие годы тождественна заботе о близких. Работать Саша ей никогда не разрешал, пребывая в уверенности, что женщину работа преждевременно старит. Даже когда жили совсем скудно и она рвалась устроиться хоть куда-нибудь, он упирался. И побеждал. Для него это принципиально. Он глава семьи, он кормилец. Вот и сейчас, если бы не муж, никакой надежды не было бы. Доктору она пока не сообщила, что денег на лечение, даже на первый взнос, ей пока не наскрести. Она привыкла верить, что Александр со всем справится. Он не всегда справлялся, но её веру это не подрывало.
Иногда Вера жалела, что образование – она окончила биофак МГУ – ей не пригодилось. Порой читала в Интернете о новых биологических исследованиях, и сердце её замирало. Она могла бы проявить себя в науке! Совершенно точно могла бы… Её биофак – это не филфак Артёма. Филологи не очень-то нужны в таком количестве, если посмотреть правде в глаза. Хорошо, что он благодаря папе на таком хорошем месте очутился. Папа всю жизнь о нём пёкся как ни о ком другом. И понятно почему. Но Артём словно не замечал этого. Воспринимал как должное. Теперь у него и зарплата приличная, и работа не самая тяжёлая в мире. А иные его однокурсники, поди, и забыли давно про своё образование. Занимаются всем подряд, лишь бы семьи прокормить. Жаль, что Артём с отцом так и не преодолели то давнее, ни разу не поговорили начистоту, отчего всё так. Отец не решился, а Артём не нащупал. Отец боялся, а Артёма некому было подтолкнуть, сделать так, чтобы он вылез из своего спасительного кокона, рискнул порвать его. Вместе с отцом они бы горы свернули. Но они были порознь. Вина… Вина – это самое долгое и самое страшное, особенно если по большому счёту никто не виноват. Теперь, когда она в таком положении и никто не знает, как всё сложится и сколько ей ещё отмерено, только младший брат способен распутать этот застарелый узел, который никто уже не берёт в расчёт, но который так много сдерживает. С его характером выдюжит ли он? Не слишком она жестока к нему? И не превратится ли это в спусковой крючок? Не вернётся ли то страшное? Шансов на самом деле немного. Но она попробует. Тот вариант, что она избрала, – самый сложный, но единственный. Один старый писатель, друг Александра, как-то во время застолья признался, что раньше начинал каждый роман с ощущением, что вся жизнь впереди и он всё успеет. А когда старость пристроилась рядом – в любом тексте, за который он принимался, жил страх. Страх этот питался предчувствием скорого конца. Примерно то же самое теперь испытывает она.
Вера ещё долго стояла, облокотившись на холодные перила, глядела на замёрзшую Волгу, но не видела её. Чему-то улыбалась.
Лизе они пока ничего не сообщат. Так они с мужем сегодня договорились. Она такая импульсивная, что её реакция может быть непредсказуемой. А этого им сейчас не надо. Всё должно идти по плану.
* * *
Артём проспал до часа дня. Сразу, как попал после поезда домой, – залёг. Похмелье изнурило его. Проснулся от телефонного звонка.
– Боже мой, я звоню, звоню, а ты не отвечаешь! – Майя едва не захлёбывалась словами.
– Я спал. – Артём ещё не в полной мере пришёл в себя.
– Уф, слава богу. А то я чего себе только не напридумывала.
– Ну прости.
– Ты ведь помнишь Вику? Блондинку, внучку генерала полиции. Ну, одну из наших? Я тебе рассказывала про неё? Ты её, наверное, запомнил тогда…
– Да, – ответил он устало; воспоминания о сборище в библиотеке не добавляли ему положительных эмоций.
– Она погибла. Её убили. Представляешь? Просто кошмар. – Она заплакала.
– Как?
– Никто ничего не знает. Но точно убили. – Голос дрожал. – Не своей смертью умерла. Я вот думаю… Может, заедешь за мной? Мне очень тягостно. Места себе не нахожу.
– Да, конечно.
Артём быстро привёл себя в порядок, вызвал такси на Студенческую. Определённость, пусть и на короткое время, всегда придавала ему сил.
Шалимов любил начало зимы, когда холодные запахи свежи, все ощущения новы и щёки после прогулок горят. А вот февраль ему никогда не нравился. Вроде бы всё в нём почти так же, как в декабре. Но при этом всё не так. Москва напоминает уставшую женщину, ничего в жизни так и не познавшую, кроме забот, холод не бодрит, а утомляет, и мир почти ничем не пахнет.
Майя вышла из подъезда, вид у неё был смятенный, её высокая фигура в густом мареве зимнего дня словно не могла сопротивляться давлению пространства.
Поговорив с Артёмом по телефону, она вдруг задумалась о том, а не сдал ли кто-то их и не предупреждение ли от соответствующих органов смерть Вики? А если донёс Артём? Ведь она доверилась ему весьма опрометчиво. Нет, конечно, так нельзя. Так и до паранойи недолго. Никто их не предавал. Смерть Вики с их деятельностью никак не связана. Но…
Она отгоняла от себя это тягостное, но оно возвращалось и где-то внутри прорывало крошечные норки.
– Пойдём куда-нибудь? – Она обняла его, но не поцеловала. – Я сама не своя. Трясёт всю. Я бы выпила.
– Куда хочешь?
– Только не в «Европейский». Это пошлятина.
Иногда Майя весьма придирчиво выбирала рестораны, а порой они заходили в первое место, что встречалось по пути. Сегодня их занесло в паб с вызывающим нелепым названием «Аляска». Оттуда недалеко до библиотеки, где вечером соберутся вольнодумцы, друзья Майи. Соберутся без Вики Крючковой.
В такси, пока ехали со Студенческой на Чистопрудный бульвар, Майя пыталась рассказывать Артёму, какой классной была Вика, но всё время прерывалась на всхлипывания.
В «Аляске» было не шумно, просторно.
– Что-то поешь? – Артём пока не втягивал Майю в свои переживания о здоровье сестры. Ей явно не до этого.
– Кусок в горло нейдёт.
– Вы много общались с Викой?
– Как сказать. – Майя отпила «Куантро». Однажды попробовав этот напиток, она теперь его предпочитала всем другим. – Мы учились вместе больше двух лет, но по-настоящему сблизились весной. Почти случайно. И сразу поняли, что о многом судим одинаково. Я её свела с нашими. Она была цельная, даже жестковатая. Умная. Много читала. Не выносила тупиц. Не болтала зря. Ты же помнишь, как она на прошлой встрече ратовала за нашу активность в соцсетях, за создание новых групп, каналов? Её волновало дело, а не пустой трёп. Дико жаль её. Я всё ещё не верю… Будто кто-то вот-вот скажет, что это ошибка.
– Если она из такой семьи, откуда в ней столько протеста?
– Я не спрашивала. – Майя посмотрела на Артёма испытующе. – Может, возьмёшь себе что-то алкогольное? Помянем.
При мысли о спиртном живот сводили судороги, но Артём решил не обижать Майю.
В кафе, на специальных стойках у выхода, можно было взять разные газеты. Пока Артём заказывал пятьдесят граммов «Мартеля», Майя поднялась со своего места, направилась к стойкам и взяла последний номер «Молодёжки». Вернулась, нетерпеливо полистала, покачала головой:
– Что-то Вероники Трезубцевой сегодня нет. Обычно по четвергам всегда.
– А кто это?
– Ничего себе! Ты не читаешь её? А ещё учёный человек…
– Нет. Просвети.
– С этой осени она пишет в «Молодёжке». У неё куча поклонников. Почитай, тебе понравится. У неё всё как бы впроброс. Ничего не оценивает, предоставляет это читателям. Но всё остро и правдиво. У неё аккаунты и в Инстаграме, и в ФБ, и в Телеге, везде. Подписчиков немало. Она в топах.
– Прямо Моргенштерн от прессы.
– Видишь как… Моргенштерна ты знаешь, а Веронику Трезубцеву нет. Кстати, интересная у неё модель поведения. Лично нигде не появляется, не светится. Тексты её есть. А самой её нет. И фотографий тоже нет. Неуловимая… невидимая… Круто! Это только подогревает публику. Молодец она. Ладно, давай помянем Вику. Пусть земля ей пухом…
Они выпили, не чокаясь. До дна. Несколько картинно получилось.
– Она прямо как Пелевин. Тот тоже нигде не показывается.
– Мы прямо как богатые люди. «Куантро», «Мартель»… – Она слабо и невесело улыбнулась. – Как ты съездил? Извини, я не спросила сразу. Меня так потрясла гибель Вики…
– Плохо. У Веры рак.
– Как? У твоей сестры? Боже, боже, боже! Что же за день такой? Что говорят врачи?
– Ситуация сложная. Надо лечиться за границей.
– Возможность есть?
– Сейчас решается. – Делиться с Майей болью не получалось.
– Это, наверное, ужасно дорого.
– Да. Недёшево. Верин муж достанет денег, я уверен. Я помогу, чем могу.
– Обязательно сделайте что-нибудь. Здесь её загубят. Тут медицина – на уровне племени.
– Я так привык, что она всегда есть. Всегда незыблема, счастлива. Такого даже с родителями не было. К их уходу я был готов.
– Не хорони её раньше времени. Пойдём прогуляемся? Вроде не холодно. – Майя потянулась за висящей на соседнем стуле курткой. – Мне что-то не сидится. Прости.
Артём подозвал официанта. Рассчитался.
Потом они бродили по переулкам вокруг Чистых прудов. Бродили бесцельно. Майя держала его руку в своей и непривычно много говорила.
– Вера просила тебя приехать, чтобы сообщить о болезни?
– Да. Выходит, так.
– Ты поддержал её? Она ведь за этим тебя вызвала. О болезни можно и по телефону сказать…
– Как мог.
– У тебя есть какие-нибудь накопления?
– Представь себе, нет.
– Чёрт! Где же они достанут деньги? Банки станут их мурыжить. Я слышала, сейчас проценты грабительские.
– Разберутся.
– Ладно! Будем надеяться на лучшее. Ты знаешь, я уверена, что смерть Вики закономерна. Я всегда, глядя на неё, думала, что такие люди здесь не нужны. Она почти идеальная… А вокруг всё неправильно.
– Да. Очень жаль её. Кто же поднял на неё руку? – Артём вел себя неуместно, осознавал это, но продолжал.
Непоправимость внезапной смерти людей, с которыми был знаком, хоть и шапочно, превращает человека в неуклюжую бесчувственную куклу.
– Нам, пожалуй, пора создавать ячейки в других городах. Я права? А то топчемся на месте.
Артём невероятно удивился, что она спрашивает это именно у него. Он даже остановился и изумленно уставился на неё. Чудом уцелевший в московском строительном бесчинстве Кривоколенный переулок удивлялся вместе с Артёмом.
– Ты примерно представляешь себе, что с вами будет, если вас накроют? – Он наконец произнёс то, что долго вынашивал. – Или ты не в себе?
– Ты ведёшь себя так, будто ты мой папа, – зло отреагировала Майя.
– Ты слышала что-нибудь о пытках?
– Не знала, что ты такой трус. Может быть, ты не за меня, а за себя боишься? Ты ведь теперь наш сообщник. – Она зло рассмеялась.
Артём с досады сплюнул на асфальт:
– Просто поразительно! Ты же умная девушка. А несёшь чушь.
– Естественно, я умная. А чушь несёшь ты.
Майя прошла несколько шагов, не оборачиваясь, потом всё же оглянулась:
– Пойдём! Без тебя нас в библиотеку не пустят. Я умная. Хочешь поссоритьcя? Давай оставим на потом.
Мясницкая улица недомогала от обилия машин. Окна изысканных домов с сожалением рассматривали то, что творилось под ними.
Она быстро, не оглядываясь, пошла по улице.
Он вскоре догнал её.
