Глава 1
Мария Селеста
– Эй, Петрович! Сигаретка есть?
Шершавый, некогда покрашенный синей масляной краской металл парапета приятно холодил ноющий локоть правой руки мичмана. Когда-то, в годы послевоенной молодости, Иван Петрович на спор нырял с борта сторожевого катера Севморфлота СССР в ледяные воды сурового Белого моря; из всей компании таких же сорванцов-юнг, служивших тогда срочную, только ему одному посчастливилось раскроить локоть и почти все предплечье о торчащий из борта катера какой-то обломок болта или заклепку, и теперь, спустя почти тридцать пять лет, травма давала о себе знать, – впрочем, как и всегда в межсезонье или при перемене погоды. Но сентябрьское небо сегодня было на редкость чистым и пронзительно-голубым, как бывает только ранней осенью, когда большинство лесных пожаров уже отгорели, а местные угольные ТЭЦ еще не пущены.
Иван Петрович, облокотившись о парапет причала военно-морской базы Севморфлота 03—11, молча глядел в серо-зеленые, сегодня почти малахитовые воды Баренцева моря. Этот неспокойный, мятежный пейзаж уже давно стал для него ежедневной рутиной, и когда пришло время уйти на заслуженную флотскую пенсию, Иван Петрович, крепко подумав, все же отказался, несмотря на бурные возражения жены Натальи – «А на даче-то кто копать будет – Брежнев, что ли?». Здесь, на пирсе технического причала Морских частей погранвойск, мичман чувствовал какую-то щемящую родственность, какую-то общность с бескрайним океаном, как Крис Кельвин с его Солярисом, чувствовал пульс, дыхание воды, ее бессонную, бесконечную, безграничную то ли любовь, то ли умиротворение; это внезапное родство не отпускало его, тянуло сюда каждый день, и Иван Петрович совершенно точно знал – он любит свою работу.
«Нынче почти штиль», – привычно отметил для себя мичман. Все так же поскрипывал пирс, все так же тихонько шипели гребни мелких волн, разбиваясь о камни, все так же гортанно вскрикивал в настежь открытом окне узла связи динамик рации, и прибывшая в начале лета по распределению из института связистка Тонечка привычно отвечала «Это три-одиннадцать, прием». На горизонте, сегодня поразительно чистом, ясно-синем, как Натальины глаза, серебрилась какая-то легкая пелена – то ли тучки, то ли дым.
– Петрович! Закемарил, что ли?
Мичман досадливо поморщился. Витек, грузчик-разнорабочий, слегка раздражал его – то ли своей вечной хитрой ухмылочкой, то ли масляно блестящим левым глазом, который, в отличие от правого, желтоватого и испещренного красными прожилками, никогда не двигался, то ли бледными наколками на беспокойных пальцах левой руки, складывающимися в слово «ВИТЯ».
– Угомонись, Витек. Чем вымачивать якоря, лучше бы набросы с пирса убрал. Как на прошлой неделе штормило – насыпало водорослей, мусора всякого, уже сколько дней лежит. – Иван Петрович достал из кармана слегка помятую пачку «Памира». Сам он курил в последние годы очень редко: Наталья со свойственным ей усердием принялась за его здоровье, стоило только перешагнуть пятидесятилетний рубеж, и Иван Петрович смирился – ему была приятна такая активная, хоть порой и докучающая забота. Сейчас, почти год спустя после смерти жены, он по-прежнему выкуривал едва ли пару сигарет в день, – то ли из уважения к ее памяти, то ли, стыдно признаться, из опасения, что, встреться они, когда придет время, на том свете, Наталья хорошенько пропесочит его, как нередко бывало за тридцать лет брака.
– Да почищу я, почищу! Че ты заводишься, мичман? У меня еще в доках работы невпроворот. Как разгрузили «пять-ноль-восемь», так и минуты присесть нет, носишься, как савраска без узды.
Иван Петрович не ответил, вновь отвернувшись к парапету и примостив больной локоть так, чтобы касаться им холодного металла поручня. Заявления Виктора Малых о трудовых победах можно было смело делить на два, а то и на три. Володя Горбунов как-то заметил, что в один из дальних складов Витек ныряет уж чересчур часто. Беглый осмотр выявил, что горе-работяга организовал там «шхеру», тайный штаб – Володя обнаружил лежанку из списанных морфлотских матрацев, банки из-под консервов и початую бутылку водки. Был большой шум, начбазы в очередной раз грозился уволить Витька по статье, но ограничился выговором, после которого Витек три недели ходил как шелковый – начальник базы Юркаускас, по-армейски жесткий, прошедший почти всю войну от Ворошиловграда до Варшавы, мог пригвоздить человека к стене одним взглядом.
– А кстати, Петрович. Тоня-то наша, она ж незамужняя? – Витек, смоля сигарету короткими, суетливыми затяжками, тоже пристроился на парапет. Ветер донес запах легкого перегара, и мичман инстинктивно поморщил нос, шевельнув седыми усами.
– Тебе-то что с того, Витек?
– Ну, как «что». Я мужчина свободный, – Витек дурашливо приосанился, – Антонина тоже, что ж нам мешает-то?
– Вроде есть у нее какой-то ухажер, – задумчиво протянул Иван Петрович, пригладив редеющие волосы на висках; на затылке давно уже блестела лысина, но мичман отказывался брить голову наголо «под фантомаса», с пренебрежением отзываясь о современной моде: «Словно какие-то бильярдные шары на плечах».
– Да ну? Видел его?
– Ну, видеть не видел… Так, разговорились с ней как-то, да сама и рассказала. Хорошая она девушка, Тоня. Куда тебе, обалдую, до нее. – Мичман слегка улыбнулся, одними лишь глазами: Тоня ему нравилась; в минуты, свободные от работы, они иногда болтали обо всяких мелочах, и Иван Петрович полушутя-полусерьезно называл ее дочкой. Тоня смеялась и картинно отмахивалась: «Иван Петрович, если я ваша дочь, то тогда ваш неуловимый Сережка – мой брат, получается? Не-не-не, не в этой жизни, упаси боже!»
– Вода, вода, кругом вода-а… Да не, брешет она, – убежденно констатировал Витек. – Что это за хахаль такой, что даже ни разу к подруге на работу не заявился.
Иван Петрович вновь поморщился.
– Хорош балагурить, Витек. Докурил – иди дело делай, нечего время тянуть. Тоже мне, герой-любовник.
Витек, что-то обиженно бурча себе под нос, ушел в сторону доков. Из окошка кабинета узла связи вновь донесся выкрик рации и легкий, ясный, как велосипедный звонок, голос Тонечки: «Это три-одиннадцать, прием».
* * *
– Иван Петрович!
– Да, Тонечка, бегу!
Стукнула рама, и в окно кабинета связи выглянула Антонина – худенькая, черноволосая, улыбчивая, с ямочками на щеках и модными нефритовыми клипсами на мочках ушей. Бело-голубое легкое платье в легкомысленную полоску не скрывало округлостей ее фигуры. Тонины темные, слегка раскосые глаза, казалось, ничего не отражали, – ни синевы осеннего неба, ни малахитовой глади волн. В таких глазах и утонуть недолго, порой ловил себя на мысли мичман. Из белого пластикового ящика радиоточки на стене Тониного кабинета слышалась приглушенное пение – «я был словно мальчишка глуп, мне казалось, что схожу с ума-а».
– Тут Григорий Юрьевич Вас вызывает.
– Ох ты ж. Хорошо-хорошо, передай, уже бегу.
Из окна послышалось Тонино «Да, он сейчас подойдет» и стук трубки телефона, положенной на рычаг. Тоня вновь выглянула в окошко. Отошедший было от окна мичман, вдруг что-то вспомнив, обернулся:
– Кстати, Серега не звонил?
– Нет, Иван Петрович.
– Вот ведь обалдуй, – он досадливо сморщился. – Совсем запропал, ни ответа, ни привета. – Сергей, сын Ивана Петровича и Натальи, после смерти матери перестал выходить на связь с отцом; пара звонков из Ленинграда и Куйбышева – и с тех пор уже почти полгода тишины, ни письма, ни телеграммы.
А репродуктор все выводил: «без тебя, без твоей любви богатства всей земли мне будет ма-ало-о»… «Эх, Наташенька», – тихонько вздохнул мичман, слушая песню, словно вплетавшуюся бронзовой магнитофонной лентой в синеву тихого сентябрьского дня над мелкими барашками волн студеного Баренцева моря.
* * *
– Поступил сигнал о постороннем судне в непосредственной близости от транспортных линий нашей базы.
Григорий Юрьевич Юркаускас, уперев серые, жилистые руки в большой, по-довоенному массивный письменный стол, внимательно разглядывал пожелтевшую от времени бумажную карту. На ней тонкими карандашными пунктирами когда-то красного, а теперь бледно-кирпичного цвета были нанесены размашистые линии. Форменный китель с двумя звездами на погонах – капитан второго ранга – болтался на высоком, под два метра, худом, каком-то словно высушенном теле Григория Юрьевича как на вешалке. Письменный стол был почти пуст, не считая карты, черного телефона с затертым диском и селектора связи, монотонно помигивающего двумя желтыми лампочками по очереди. Почти пуст был и сам кабинет капитана – кроме огромного стола, пары старых, видавших виды деревянных стульев и окрашенного тусклой серо-синей краской железного ящика-сейфа можно было отметить разве только портрет Ленина на стене да репродукцию Айвазовского напротив окна, – впрочем, такие портреты и репродукции украшали почти все кабинеты здания управления.
– Что за судно?
– Нет информации. Вот в этом секторе, – капитан указал пальцем в левый верхний край карты, – борт 12—07 попал в туман.
– Туман? Сейчас? В сентябре? – Мичман, подняв очки на лоб, внимательно изучал карту.
– Да, именно сейчас. Я сам удивляюсь. Не должно быть там никакого тумана. Но оснований не доверять полученной информации нет, – сухо отчеканил Григорий Юрьевич. – Двигаясь в условиях недостаточной видимости, борт 12—07 едва не наткнулся на незнакомый корабль.
– Опознавательные знаки?
– Надписи на борту есть, но прочитать их не удается. Кормового флага нет. На радиовызовы по гражданским и военным каналам судно не реагирует, молчит.
– Чертовщина какая-то, Гриша, – хмыкнул Иван Петрович.
– Есть немного, – выдохнул капитан, проведя ладонью правой руки по жесткой щетине на подбородке. На кисти не хватало двух пальцев, отчего она слегка напоминала скрюченную инопланетную клешню. – Ребята с 12—07 сообщают, что корабль… Как бы это сказать… Странный.
– Странный?
– Незнакомый. Мы, говорят, таких не видели. И это не какое-то современное советское или там, к примеру, норвежское судно, а что-то более старое. Ну, конечно, не парусник Петра Первого, но… 12—07 сообщает, что на борту много различных надписей на неизвестном языке. Абракадабра какая-то. Ни на латиницу, ни на русские буквы не похоже. И корабль такой… Ободранный. Потрепанный. Как будто в сотне штормов без ремонта побывал.
Иван Петрович пригладил волосы на висках. Юркаускас негромко кашлянул и вновь перешел на официальный тон.
– 12—07 задерживаться не стал, пошел прежним курсом. Твоя задача – взять малый патрульный катер, выдвинуться в сектор Б-114, – капитан вновь направил палец на карту, – и выяснить, что это за «Мария Селеста» такая. Лейтенант Горбунов выведет «Аист». Я уже распорядился, чтобы снабженцы заправили его топливом и наполнили запасные канистры. Бери своего подшефного Малых и приступай. Постарайтесь вернуться до темноты. Экипируйтесь потеплей – мало ли что. Оружие на всякий случай тоже возьмите, две единицы, тебе и Горбунову. И держите связь с базой.
– Добро.
Мичман вышел. Юркаускас проводил его настороженным взглядом, устало опустился на шаткий стул, жалобно застонавший под его весом, зажмурил глаза, потер виски. Свалиться с приступом гипертонии не входило в его сегодняшние планы. Он открыл выдвижной ящик стола, достал пузырек темного стекла и вытряхнул из него маленькую белую таблетку.
* * *
– Антонина, что вы делаете сегодня вечером? – дурашливо рисуясь, Витек выписывал кренделя ногами под окном кабинета связиста.
– А тебе какая разница? – весело прозвенело из окна.
– Да вот, думаю, не хотится ли пройтиться-с…
– С тобой, что ли? Держи карман шире!
– Экая бойкая девка! – одобрительно хмыкнул Витек. – Люблю таких.
– Люби себе, любилка, да где-нибудь подальше отсюда! – в голосе Тонечки появилось плохо скрываемое раздражение.
– Че ты ломаешься? Я нормально с тобой говорю. Че, раз комсомолка, то с простым парнем уже ни-ни?
– Вот именно, комсомолка. И у меня уже есть парень. Тоже, между прочим, комсомолец, чтоб ты знал.
– Малых! – послышался сердитый окрик. Витек вздрогнул, но тут же расслабился – приближался Иван Петрович, в руках его был коричневый кожаный саквояж с помутневшими от времени латунными застежками – пухлый, изрядно потертый и явно тяжелый. Стекла очков мичмана сердито сверкали. – Витек, ты опять к Тоне подкатываешь? Сколько тебе говорено…
– Да к ней на кривой козе не подкатишь! – нагловато парировал Витек, делая недвусмысленный жест пальцами.
– Ну-ка, цыц! – Иван Петрович хлопнул Витька по рукам. Тот как-то сразу сник, сгорбился, даже как будто стал меньше ростом. – Собирай обмундировку, выезжаем, надо до темноты успеть.
В окне появилась любопытная Тонина макушка.
– Что сказал Григорий Юрьевич? Отправил искать бригантину?
– Бригантину? – заинтересовался Витек. Тоня не обратила на него внимания.
– Да, Тонечка. Ну, то есть, не бригантину, а неопознанное судно.
– Лучше бы – бригантину! – Тоня, улыбнувшись, мечтательно прикрыла глаза. – Представляете, быстроходный фрегат! С белыми как снег парусами и названием «Мечта».
– Разберемся, что там за фрегат! – Витек повернулся на каблуках и, чуть сутулясь, направился на склад. Мичман сурово посмотрел ему вслед.
– Одолел он меня, Иван Петрович, просто сил никаких нет! – Тоня, слегка закатив глаза, жалобно вздохнула. – Проходу не дает, Тоня то, Тоня се, а поехали-ка до Мурманска, а пойдем-ка в кино на «Пиратов ХХ века»… Ну скажите вы ему, а?
– Да уж говорил. Толку никакого. Не верит он в твоего Васю, дочка, не верит. Придумала себе ухажера, говорит. Может, у тебя хотя б фотокарточка есть?
– Васина? Эм-м… Н-нет. – Тоня отвела глаза и вновь вздохнула.
– Так позови его как-нибудь сюда, на базу. Пропуск сорганизуем. Глядишь, поговорит по-мужски с Витьком – тот и угомонится.
– Да мой Васенька придет – от этого вашего Витька и мокрого места не останется!
– Тем более зови, – усмехнулся мичман.
– Не могу, – чуть помолчав, ответила Тоня. – Он в тайге, железную дорогу строит. Добровольцем вызвался, от комсомольской ячейки.
– Странно это, Тонечка. Уехать от любимой женщины в тайгу и не оставить ей своей фотокарточки.
Тоня промолчала в ответ. Со стороны склада приближался Витек. Он сменил засаленную парусиновую робу на черные непромокаемые брюки, тельняшку и темную суконную тужурку со множеством карманов, набитых, без сомнения, чем-то нужным. Из под тужурки весело выглядывали яркие оранжевые края спасательного жилета – современного, с баллончиком автоматического надувания. На форменном кожаном поясе висели короткая кирка-молоток и шестивольтовый фонарь «Заря». В руках у Витька было четыре небольших бумажных пакета – суточные сухпайки.
– Эка ты экипировался. Зачем тебе пайки, Витек? В кругосветку собрался на бригантине? – покачав головой, хмыкнул мичман.
Из окна кабинета связиста послышалось приглушенное хихиканье.
– Зачем-зачем. Мало ли, пригодятся. Все по уставу. Сам сказал – «собирай обмундировку». Я все предусмотрел. Я хозяйственный! – чуть повысив голос, почти выкрикнул Витек, чтобы Тоня, спрятавшаяся в кабинете, наверняка услышала. – Ну что, Петрович, двинули? Где Володька запропастился?
Глава 2
Борт к борту
Двигатель «Аиста» покашливал, подхрипывал, заикался, но все же работал. Приезжие мотористы, командированные весной из Мурманска, проверяли его и так, и эдак, но бело-синий «Аист», словно заранее зная о приезде спецов с Большой земли, будто бы оживал, брал себя в руки и все проверки проходил без замечаний. «Ребята, но ведь дохлый он! Так вот уйдешь километров на пятьдесят и застрянешь, а потом ищи тебя, свищи! Да и дизеля жрет немерено!» – ругался завгар порта Макарычев, по прозвищу «Макар», низенький, круглый и суетливый. Он, активно жестикулируя короткими полными руками, размахивая ими, как ветряная мельница, чуть ли не на коленях умолял мотористов все же перебрать злополучный ЗД-20 «Аиста», но те только отмахивались: не положено, – двигатель работает исправно, а что расход великоват, так топлива в стране хватает.
– Володя, сбавь малость обороты, а то опять перегреем! – Иван Петрович внимательно прислушивался к нестабильному стенокардическому кряканью дизеля.
– Хорошо, мичман, будь-сделано! – послышалось из кабины.
Иван Петрович, докурив, выщелкнул окурок в волны. Сняв с коленей старый саквояж, он поднялся и, широко, по-морфлотски, расставляя ноги, перешел с кормы к открытой задней двери рубки. Внутри, у штурвала, сидел Володя Горбунов – молодой, статный, чуть щеголеватый парень в идеально отутюженных форменных брюках и спасжилете поверх тельняшки. Его слегка длинноватые волосы были привычно взъерошены, лихой вихор на затылке воинственно топорщился кверху. Рядом с Володей, на правом сиденье, сгорбившись, притулился Витек, лицо его было бледным.
– Малых, ты чего такой смурной?
– Мутит меня, мичман. Сколько раз уже говорил нашему кап-два, не отправляй меня в море, я уж лучше на берегу поработаю, – отозвался Витек. – Морская болезнь, слыхал?
Иван Петрович усмехнулся.
– Какая морская болезнь? Так и скажи, принял лишку вчера, а сегодня страдаешь. Я этот винный дух еще с утра от тебя почуял.
– Вот вечно ты, Петрович, принижаешь человека. – Витек обиженно отвернулся.
Володя улыбнулся:
– Ладно, матрос, не вешай носа. На обиженных воду возят, а на таких, как ты, – целый океан!
– Какая скорость, Володя? – мичман указал пальцем на приборную доску.
