Последняя принцесса
Дарина Ладорская
Волей судьбы или рока простая девушка Лиссарина Эйнар становится воспитанницей в семье богатого графа и получает пропуск в мир блистательного дворянства. Но оказавшись во дворце могущественного Эрцгерцога, она понимает, что ее жизнь больше никогда не будет прежней. Она узнает, что благородные могут лгать, сильные – страдать, а равнодушные – любить.Как узнать тайну своего рождения, не позабыв настоящее?Как удержать свое сердце, когда любовь под запретом?Как танцевать с тенями, если пляска требует жертв?В игре элит, где лицемерие правит бал, а любовь диктуется выгодой, найти себя почти невозможно. Если только твою судьбу не предопределили свыше…
Дарина Ладорская
Последняя принцесса
Часть I. Пляска Теней
Глава 1. Не женское дело
С самого утра поместье Армаш, в котором проживала семья покойного графа Гердейса, сотрясали пронзительные звуки бьющейся посуды и ломающейся мебели. Напуганные слуги сновали туда-сюда, выполняя приказы графини, но едва подходили к столовой, становились тихими, бесшумными, как мыши, боясь попасть под горячую руку дочери госпожи, которой сегодня сообщили волнительную новость. Сказать, что юная Ровенна де Гердейс обрадовалась – не сказать ничего. Никогда еще посуда не видела столько смертей своих товарищей в один день. Да, бывало, кто-то разбивал тарелку или стакан, но в этот особенный день кара настигла многих.
– Я не какая-то курица-несушка, которую можно продать! – кричала Ровенна, отправляя очередную тарелку летать. Кусочек омлета описал в воздухе дугу, приземлился на зеленую штору и медленно сполз на пол.
– Не смей со мной спорить! Это прекрасная партия и точка! – надрывалась графиня Кассимина де Гердейс, сопровождая каждое свое слово ударом ладони по столу, чем создавала еще больший шум.
Забившаяся в угол Лиссарина Эйнар, воспитанница графини, прикрыла голову подносом, на котором принесла горячие пирожки. Эти самые пирожки пошли в ход в первую очередь и оказались разбросаны по всем углам, а какие-то части тарелки валялись в общей куче осколков вазы, чашек для чая, блюдец, ложек, вилок и ножей, раритетного хрустального графина, который граф с трудом раздобыл у одного коллекционера. Все это украшала прелестная лужа из молока, воды и кофе.
За завтраком, который обещал быть ничем не примечательным, графиня сообщила дочери, что через две недели она выйдет замуж за старшего сына главного человека в государстве. Это выгодный брак, блестящая партия, хорошие связи, сказала она. Но Ровенна начала кричать уже на слове выгодный, так что, скорее всего, не услышала всех плюсов будущего мужа. Кассимина, не терпящая отказов и неповиновения, начала кричать в ответ. В конце концов, их перепалка затянулась на двадцать минут, в результате которых погибло столько дорогой посуды, поцарапался стол из красного дерева, испачкались шторы, и, кажется, на обоях алел след от вина. И хотя они так и не пришли к согласию, Лиссарина видела, что постепенно силы обеих истекают, и, наконец, графиня не выдержала и бессильно опустилась на стул. Схватилась за сердце и поморщилась.
– Нечего притворяться, что вам дурно, маменька, – Ровенна сложила руки на груди, и, надувшись, опустилась на стул, не замечая мокрого следа от кофе.
– Я и не притворяюсь! – рявкнула графиня и повернулась к Лиссарине. – Нюхательную соль.
Лиссарина вылезла из своего укрытия и бесшумно скрылась за дверью, а когда вернулась через пять минут с мутно-зеленой склянкой, Ровенна сидела на коленях перед матерью, плакала, уткнувшись в ее колени. Кассимина легонько поглаживала ее по голове. Кажется, соль больше не требовалась.
Через час даже самому большому бездельнику в поместье нашлось свое дело. Подготовка к отъезду началась неожиданно, а графиня настаивала, чтобы все было готово к утру. Медлить было нельзя, сказала она, жених уже ждет, а такую влиятельную семью заставлять ждать нельзя.
– Монтфреи, – фыркнула Ровенна, когда вечером перед сном Лиссарина расчесывала ей золотые волосы перед зеркалом. – Отвратительная фамилия.
– А по-моему, красивая, – улыбнулась Лиссарина, снимая с гребня выпавшие длинные волоски. – Ты придираешься, потому что не хочешь выходить замуж.
– Нечего во всем обвинять меня, ясно? Я не обязана выходить замуж. Кто вообще сказал, что девушке обязательно нужно выйти замуж?
– Общество так сказало. Это обычные нормы. Лучше, если девушка выходит замуж еще молодой, чтобы не засидеться в девках. Давай признаем, что могло быть и хуже.
– Куда уж хуже? – Ровенна сверкнула своими очаровательными зелеными глазами.
– По крайней мере, дождались, когда тебе исполнится семнадцать. Могли бы и в пятнадцать выдать, когда ты еще в куклы играла. Я слышала про такие случаи, – Лиссарина положила гребень на туалетный столик, взяла флакончик с маслом для рук, специально выписанным из-за границы, и принялась натирать руки Ровенны.
– Рин, но он же старый, – девушка сморщила носик. – Мама сказала, что ему двадцать один.
Лиссарина на секунду замерла, чтобы посмотреть в лицо Ро и понять, серьезно ли она говорит. Оказалось, серьезно. Не выдержав, издала смешок.
– У вас разница в четыре года. Не в сорок четыре, а в четыре. Ты что, хочешь, чтобы твоему мужу было семнадцать, и в вашем доме был настоящий детский сад? – она втерла остатки масла в свои собственные руки и убрала флакончик в ящик стола. – Мужчина должен быть старше своей жены, он ведь будет в доме хозяином, ему нужно быть ответственным. Если честно, я считаю, лорд Монтфрей слишком молод для тебя.
– Какая ты зануда, Рин, умереть можно, – Ровенна отпихнула руки подруги и встала со стула, тряхнув копной волнистых золотисто-пшеничных волос. – Говоришь, как моя мать. Ты должна меня поддерживать. Даже могла бы придумать, как от него избавиться. Я хочу быть сама себе хозяйкой, а не зачахнуть в тени мужчины, воспитывая неблагодарных детей.
– Что плохого – иметь мужа и собственную семью? Разве твой отец не был идеальным образцом мужчины? Разве твоя мама была в его тени? – Лиссарина начинала злиться. Ей было жаль, что Ро не выйдет замуж по любви, как всегда мечтала, но считала все решения графини мудрыми. Все это пойдет только на пользу.
– Нет, не была, но и не была свободной в полной мере! Она расправила крылья только тогда, когда отца не стало. Сейчас она, наконец, хозяйка сама себе! А ты предлагаешь мне смириться… знаешь, что? Ты говоришь так, только потому, что это не тебе надо будет делить постель с незнакомым мужчиной, которого ни разу в жизни не видела. Тебя вообще никто и никогда не позовет замуж, потому что ты безродная!
К горлу Лиссарины подступил комок, как случалось всякий раз, как ей напоминали об ее происхождении. И хотя в глазах Ровенны стояли слезы, девушка видела, что она ничуть не сожалеет о сказанных словах. Потому что это правда, никуда от нее не денешься. Сироте без гроша за душой всегда указывают на место, и Лиссарине давно пора бы привыкнуть, но всякий раз слезы наворачиваются, а горло сжимается от рвущегося наружу рыдания.
Она молча повернулась, расправила подушки на кровати Ровенны, сделала небольшой учтивый поклон, сказав на прощание:
– Доброй ночи, миледи.
Молча развернулась и выбежала за дверь прежде, чем первые слезы скатились по щекам.
На рассвете следующего дня женщина и две юных особы выехали в закрытой карете, колеса которой успокаивающе трещали, соприкасаясь с землей. Позади ехала еще одна повозка, доверху забитая сундуками «самого необходимого», которые графиня лично отобрала в поездку. Дорога от Геттенберга до Эденваля, столицы страны Лидэи, была ухабистой, петляющей, но совершенно скучной – лес сменялся лесом, снова лесом, и еще раз лесом. Лишь раз им встретилось крохотное озеро, прежде чем снова выросли ели, а когда Лиссарина под конец дня разглядела поле, засеянное кукурузой, радости ее не было предела. Это означало, что скоро они сделают остановку на постоялом дворе на целую ночь, и ноющую спину, наконец, можно будет уложить в постель.
Положение усугублялось тем, что всю дорогу никто не проронил ни слова. Графиня, выпив пару рюмок коньяка с капелькой снотворного средства, прописанного доктором, уснула, подложив под голову крошечную подушечку. Она выглядела очень мило, когда съежилась на сиденье в позе младенца (только ноги остались на полу), но Ровенна все равно смотрела на нее как на главного врага своей жизни.
Она читала книгу, настолько интересную, что то и дело взгляд ее перемещался к окну, и, не находя там ничего занимательнее, возвращалась к потускневшим страницам. Лиссарина разглядела там слова «экономический подъем», и это напрочь отбило у нее всякое желание заглядывать туда снова. Она-то в свою очередь пыталась что-нибудь нарисовать, но неожиданно поняла, что не может сосредоточиться, а уголек бесцельно бродит по бумаге, оставляя хаотичные линии.
На постоялом дворе, наконец, графиня впервые заговорила с дочерью, когда спросила, что она хочет на ужин. Это немного сняло напряжение, завязалась небольшая унылая беседа о плохо приготовленной телятине и горьковатом вине, которое испробовала Кассимина. Между Лиссариной и Ровенной по-прежнему зияла пропасть, образованная вчерашней ссорой. Несмотря на все, Лиссарина с блеском выполнила свои обязанности воспитанницы и по совместительству гувернантки леди: подготовила Ровенну ко сну, оказав помощь в принятии ванны и расчесывании волос, но даже во время этого они молчали, причем Ровенна то и дело рассерженно поджимала губы, а Лиссарина отводила глаза.
На рассвете, позавтракав вкуснейшей горячей яичницей и отвратительным кофе, они отправились в путь и к обеду должны были оказаться на месте. Чем ближе они приближались к Эденвалю, тем интереснее становились места: проехали мимо деревень, рядом с которыми паслись стада коров. Видели большую разноцветную повозку циркачей, около которой скоморох с колокольчиками на шапке сделал сальто, увидев в окошке кареты хорошенькое личико Ровенны. А когда они въехали в город, Кассимине приходилось дергать девиц за подолы, чтобы они прекратили высовываться из окон и глазеть по сторонам, как невоспитанные дикарки.
Ничего общего с Геттенбергом Лиссарина найти не могла. Эденваль был прекрасен во всех отношениях. В три раза больше Геттенберга, он словно весь состоял из дворцов и богатых домов даже у самых ворот, хотя здесь, по мнению Рин, должны были быть дома для нищих. Она не знала, что дорога, по которой они ехали, проходила по главной, Королевской улице, и заканчивалась она Алмазным дворцом, где еще десять лет назад жила королевская семья Дейдарит, а теперь заседала Элитария.
Люди здесь словно бы куда-то спешили. Хорошо одетые, опрятные, кто-то проезжал в открытых повозках мимо них, не удостаивая даже мимолетным взглядом, кто-то шел по каменным тротуарам. Дамы держали под руку своих кавалеров, некоторых сопровождали гувернантки, чтобы мужчины не позволяли себе лишнего. Знатные джентльмены носили шляпы-цилиндры и опирались на трости, барышни блистали роскошными платьями, броскими украшениями, шелковыми перчатками, сверкающими заколками в волосах. Чепцы, бывшие в моде около пяти лет назад и которые в Геттенберге еще продолжали носить, здесь исчезли вовсе, уступив место высоким прическам с воздушными локонами. Лиссарина разглядывала их с большим интересом, ведь ей предстояло делать что-то подобное каждое утро для Ровенны.
Здесь не было мелких лавок и торговцев, отметила про себя Лиссарина, никто не кричал, призывая купить фрукты, овощи или рыбу. Наоборот, тут царила потрясающая чистота и порядок, даже мальчишек, продающих газеты, и то не было видно. Когда Рин спросила об этом у Кассимины, та коротко объяснила, что они заехали с Главных ворот, куда пропускают только особ, чьи фамилии есть в книге «Знатные дома Лидэи». Им не пришлось предъявлять документы, подтверждающие личность, так как на карете изображен герб их семьи, а у кучера – особое разрешение от Эрцгерцога. Бедняки, странники и нищие могут войти через Дальние ворота, там же располагается район бедняков. А купцы обычно проезжают через Боковые ворота, потому что так им ближе всего добраться до Рыночной площади и дорога шире и лучше, проходит больше повозок.
Неожиданно кучер свернул вправо. Поначалу богатые дома еще радовали глаз своей архитектурой, но неожиданно они выехали на площадь, на которой не было ничего красивого. Карета вдруг остановилась, и Лиссарина, с трудом подавив рвотный позыв, прошептала:
– Смотрите.
Ровенна с энтузиазмом перелезла через ее колени и высунулась в окно, но тут же вскрикнула. Прямо в центре площади, под стенами очень неприглядной и пугающей черной крепости, от которой так и разило смертью, установили эшафот, а на нем виселицу. В петле болталось тело молодого юноши, не больше двадцати лет от роду, с открытыми глазами, в которых навечно застыл страх, впалыми щеками и фиолетовым лицом. Его рубашка была в крови, и ветер слегка трепал широкие рукава, словно белье на веревке. Некоторые люди еще смотрели на него, но большинство уже расходилось по домам, ведь представление закончилось. И только одна женщина, стоя на коленях перед эшафотом, рыдала во весь голос и то и дело дергала себя за волосы. Какой-то человек невысокого роста в черном пальто и шляпе-цилиндре опустился рядом с ней на колени и обнял.
Лиссарина закрыла рот рукой. Она никогда не видела казнь через повешение, тем более такого молодого человека. Один раз в Геттенберге пришлось наблюдать, как вору отрубили руки. И, кажется, еще один раз, в далеком прошлом, она тоже видела смерть, даже находилась на волосок от нее, но не могла вспомнить, где и когда.
– Кидмарская площадь, – графиня смотрела на происходящее печальными глазами, – зря мы здесь поехали. Очень зря. Эй, вы, подойдите!
Она подозвала старика, неспешно проходящего мимо их кареты. Тот услышал ее и, хромая, подошел. У него не хватало зубов, но, поклонившись и сняв шапку, он широко улыбнулся.
– Не могли бы вы сказать, что здесь произошло? – спросила графиня и показала старику золотой грифон. Тот заулыбался еще шире.
– А чего ж не рассказать-то такой богатой леди? Расскажу. Повесили мальчонку. Сказали, будто выдавал он себя за принца мертвого. За Симиэля Дейдарита. Меткой королевской хвастал. Людей на бунт подстрекал против господ во дворце. Ну, так его люди добрые и выдали, когда он чего-то выкрасть из быбливатеки хотел. Н-да, народец-то у нас с гнильцой, что десять лет назад молча смотрел, как детишек королевских перебили, так и сейчас помалкивает… – Старик на мгновение замолчал, пососал оставшиеся зубы. – А это вона мать его заливается. Сразу ж было понятно, что никакой он не принц. Обычный вояка. Откуда ж Дейдаритам взяться на нашей земле-то, эти ироды ведь всех поубивали. Н-да, нет у нас уж теперь царской крови, нет… только богачам брюхо набиваем да брата родного готовы предать за монету. Ой, прощеньица просим, сударыня, – опомнился старик, еще раз поклонился, прижав шапку к груди. – Старый, мелю уж не знай чего. Пойду я.
Графиня опустила в протянутую мозолистую руку золотую монетку и повернулась к девочкам, когда старик похромал прочь:
– Поступим так. Вы обе сейчас же забудете увиденное. Нас все это не касается. У нас другая цель. Через десять минут будем в Рашбарде, дворце Монтфреев, и ты, Ровенна, должна блистать, чтобы понравиться жениху, а не ходить, как бледная поганка с кислым видом. Этот мальчик сам виноват, он в лучшем мире, а нам нужно продолжать жить. В любом случае, это не наше дело. Политика – не женское дело.
Она глубоко вдохнула, словно убеждая себя в верности своих же слов, и постучала в стену кучеру, приказывая ехать дальше.
Глава 2. Добро пожаловать в Рашбард
Лиссарина и Ровенна действительно забыли обо всем на свете, как только оказались перед Рашбардом. Раньше Рин считала, что Армаш – это очень богатое поместье, почти королевский дворец, таким он был большим и красивым. Но по сравнению с Рашбардом Армаш был маленьким пряничным домиком из сказки, с которого осыпалась глазурь и покосились стенки. Настолько огромен и блистателен был дворец Монтфреев.
Дворец словно бы стоял на небольшом отдалении от основной улицы, названия которой Лиссарина, конечно же, не знала, а большая площадь перед входом была окружена кованной оградой с воротами, на которых, вся в вензелях, красовалась буква «М». Широкая тропа, ведущая ко входу, была каменной, а ее границы, словно выверенные линейкой, сначала украшали маленькие прямоугольные клумбы с мелкими голубыми цветочками, переходящие в кустарнички повыше, и, наконец, в кусты с редким сортом синих роз. Их практически невозможно достать. У парадного входа дорога расширялась, образовывая небольшую площадь для того, чтобы кареты могли развернуться и выехать с территории, а еще две дорожки тянулись под окнами первого этажа и прятались за углами, уходя во внутренний двор. Сам дворец, высотой в три этажа, был выполнен в бело-синих тонах, окна сверкали в лучах полуденного солнца, а с крыши безучастно смотрели в небеса белые статуи горгулий. Остроконечные башенки по бокам отбрасывали причудливые тени. Однако, несмотря на все внешнее великолепие, что-то подсказывало Лиссарине, что с внутренней стороны, скрытой от посторонних глаз, будет в сто раз красивее.
Их подвезли к парадному входу, и едва кучер помог им выбраться из кареты, дубовые двери распахнулись, и им навстречу поспешило сразу несколько человек. Первым – дворецкий в черно-белой форме с иголочки; на солнце блеснула цепочка его карманных часов. Он сразу же поклонился и заявил, что герцогиня ждет их к обеду, но любезно соглашается отложить его еще на полчаса, дабы дать гостям возможность переодеться и освежиться после дороги.
Слуги, вышедшие вместе с ним, немедленно принялись вынимать вещи из повозок, и уносить в дом. Не зная, куда себя деть, Лиссарина и Ровенна прятались за спиной графини, которая выясняла подробности их проживания. Оказывается, им выделили три разных комнаты. Две на втором этаже, где располагаются комнаты для гостей, одну – на цокольном, для воспитанницы графини. Однако если графиня настаивает, ей могут выделить комнату на том же этаже. Благодарности Лиссарины не было предела, когда графиня действительно начала настаивать. Ей не хотелось жить одной, среди слуг, хотя фактически она и была служанкой. Но жалкие остатки гордыни, не дававшие ей покоя время от времени, заставляли ее думать, что она не какая-то жалкая прачка или кухарка, она все-таки нечто вроде гувернантки Ровенны и ее подруга, а это совсем другое дело. И хотя рассудок пытался заикаться о том, что ничем она не отличается от обычных слуг, Лиссарина отказывалась к нему прислушиваться.
Их, наконец, пропустили внутрь, и сердце в груди девушки словно остановилось. Кругом царила роскошь, холл был выдержан в золотисто-янтарном цвете, поэтому казалось, что и стены, и потолки, и колонны – все здесь из янтаря. Маленькие диванчики с крохотными подушечками для тех, кто ожидает в холле кого-то из хозяев, аккуратные резные столики, на которых стоят статуэтки, часы, свежие цветы в богатых вазах.
Прямо напротив входа расположилась лестница с винного цвета ковром на деревянных, покрытых лаком, ступенях. Стены – в картинах известных художников, а на потолке невероятная фреска с изображением религиозного сюжета. Лиссарина поймала себя на том, что стоит, с открытым ртом, и захлопнула его так быстро, что клацнули зубы. Ровенна сохраняла больше достоинства, но по глазам было видно, что она поверить не может в происходящее. Одна графиня безразлично взирала на все это убранство.
– Позвольте вас проводить.
Дворецкий поспешил вперед, а троица – следом за ним. Пока они осматривались, торжественно поднимаясь по ступеням, слуги быстро перетаскали самые важные сундуки с одеждой и украшениями через грузовые лифты, расположенные в стенах. Лиссарина не знала об этом, поэтому очень удивилась, когда в комнате Ровенны уже стояли два сундука.
Перед тем, как скрыться за дверью собственной спальни, где ее уже ждала служанка Монтфреев, графиня сказала:
– Поторопитесь. И надень зеленое.
Комната Ровенны была в меру богатой, но не броской и вычурной, как, скажем, холл. Стены темно-фиолетовые, зато мебель – белая. Высокая кровать стояла справа от входа, ее высокие столбики украшал воздушный прозрачный нежно-розовый балдахин. На стене, противоположной входной двери, были открыты два окна с закругленным верхом, а легкий ветерок играл на белых занавесках. Рядом с окном стояла мягкая софа с подушками, там, словно кем-то забытая, лежала книга. Ро, конечно же, сразу бросилась полистать ее. Лиссарина же продолжала осматриваться.
В стене, что слева от входа, было еще две двери, а между ними письменный стол с красивой резной табуреткой. На столе – несколько листов бумаги, чернильница и перо. Рин по очереди заглянула в каждую дверь: первая – просторная ванная комната с железной ванной посередине, вторая – гардеробная, где на вешалке висело изысканное зеленое платье. Вышла, прислонилась к стене, и ее взгляд упал на туалетный столик рядом с входной дверью.
– Они подготовились. Посмотри, сколько баночек и косметики.
– Да плевать, не буду наряжаться, – Ровенна хлопнула книжкой. – Это любовный роман. Как будто я их читаю. Кстати, мы разговариваем?
Лиссарина посмотрела на нее, сощурив глаза, Ро сощурилась в ответ, и Рин протянула вперед мизинчик. Девушка засмеялась, сцепила свой мизинец с ее, заключая перемирие. Они повалились на кровать в обнимку, все еще глупо хихикая.
– Как думаешь, почему здесь оставили эту книгу? – спросила Ровенна, поднимая подбородок вверх, чтобы заглянуть в глаза Лиссарине.
– Не знаю, – честно ответила та. – Может быть, твоя мама писала им, что ты любишь читать, вот они тебя и решили порадовать.
Ровенна вздохнула и прижалась щекой к плечу Лиссарины. Они все еще были в скромных дорожных платьях и казались нищенками, случайно попавшими во дворец короля. Когда Рин сказала об этом подруге, Ро вдруг проговорила:
– Может и правда не наряжаться? Он посмотрит, что я деревенская уродина и передумает. Наверное.
– Сомневаюсь. Боюсь, если он тоже повинуется воле родителей, то женится и на одноглазой деревенской уродине. А ты, к сожалению, будешь красавицей даже в костюме бродяги с бородавкой на носу. Волосатой бородавкой.
– Фу!
Девушки снова рассмеялись. Лиссарина заставила себя встать на ноги и пойти в гардеробную за приготовленным заранее платьем. Наверное, графиня и это рассчитала и заказала его с доставкой сюда. Ровенна, словно дитя малое, крутилась на кровати, наслаждаясь мягкостью покрывала. Рин сдернула с нее туфли и еле-еле заставила подняться. И хотя Ровенна стояла, будто тряпичная кукла, Лиссарина принялась колдовать с ее одеждой, волосами, кожей, дабы превратить деревенскую нищенку в столичную светскую львицу.
Через двадцать минут усердного труда Лиссарина осмотрела свое творение и хитро улыбнулась.
– Думаю, у тебя все-таки будет брак по любви. По крайней мере, этот Монтфрей сразу же влюбится в тебя, как только увидит такую красоту.
Ровенна была довольно высокой, статной, худой, но с отличной фигурой, за которой ее мать трепетно следила, запрещая есть сладости. На такой фигурке, к тому же затянутой в корсет, малахитовое платье с рукавами до локтя и лифом, украшенными черными кружевами, смотрелось невообразимо эффектно. К тому же, цвет подчеркивал яркость раскосых зеленых глаз. Достаточно глубокий вырез платья оголял то, что должен был оголить, но не вульгарно, а скорее игриво. На шею она надела золотой медальон, который никогда не снимала, а на палец кольцо с крупным черным агатом. Золотистые волосы убрали от лица назад, оставив только две волнистые прядки, соорудили воздушный пучок, украшенный гребнем с такими же черными агатами, в тон кольцу, а нижнюю часть волос длиной чуть ниже талии оставили распущенными. Все было хорошо, кроме ее бледности.
– Иди сюда, – Лиссарина пощипала ее за щечки, вызывая румянец. – Перед входом покусай губы. Пусть лорд Монтфрей упадет в обморок от твоей красоты.
– Ты перечитала любовных романов, – грустно улыбнулась Ровенна. – А сама пойдешь так?
– Нет, если ты позволишь, я надену одно из твоих платьев. Они не должны были помяться, я старалась хорошо их сложить. Ты не против?
