Теперь настал черед Ровенны колдовать. Она могла сделать конфетку даже из чудища болотного, а Лиссарина была не настолько плохим материалом для работы. Через десять минут Рин не могла поверить, что девушка, отраженная в зеркале, это она сама. Обычно в Геттенберге она никогда не наряжалась, тем более в платья Ровенны, но здесь ей хотелось соответствовать красоте и богатству дома. В противном случае она бы просто потерялась на фоне всеобщего великолепия.
Она была чуть ниже Ровенны, но это не помешало ей уместиться в платье (Ровенне оно все равно было слегка коротковатым). Только утянуть его пришлось потуже, потому что там, где у Ро была грудь, у Лиссарины была практически доска. Что-то в ее теле дало сбой, и когда все девушки становились мягкими и округлыми, походя на женщин, она осталась в теле ребенка. Ее единственная радость заключалась в том, что отвратительно тонкие ноги-спички не видно за подолами платьев.
Это платье было совсем новым, Ро его даже не надевала. Темно-синее платье, вырез которого покрывали такого же цвета кружева, закрывая отсутствие важной части ее тела и оставляя в качестве изюминки небольшой вытянутый овал белой кожи. Длинные пышные рукава заканчивались кружевами на запястье. По всему подолу и корсету тянулась тонкая, очень нежная и ненавязчивая вышивка, выполненная серебряной нитью. Это серебро потрясающе гармонировало с волосами, которые, несмотря на недавно исполнившиеся семнадцать лет, были полностью седыми. Кассимина говорила, что в детстве, когда родители Рин погибли, она очень сильно испугалась, и ее волосы поседели. Как, что, где и когда совершенно стерлись из ее памяти, и только серебро волос напоминало, что когда-то давно она пережила серьезное потрясение.
– Никогда не замечала, что у тебя такие глаза, словно расплавленное серебро, – Ровенна поцеловала ее в щеку, обняв со спины. – И прическу я тебе сделала потрясающую.
Забрала их назад в низкий воздушный узел с пробором на левую сторону и оставила две крупные прядки по обе стороны от лица. Конечно, на лучшее рассчитывать не приходилось, ее волосы достигали всего лишь лопаток, так что многого с ними не сотворишь. В плане красоты Ровенна была куда одареннее. По всем пунктам.
– Если уведешь у меня жениха, – улыбнулась она, щипая бледные щеки Лиссарины, – буду очень признательна.
Столовая походила на произведение искусства черно-белого цвета. Белые стены, украшенные пейзажами, мраморный пол с серебристыми разводами, напоминающими рябь на воде, высокий потолок с очередной фреской, на этот раз изображающей сюжет из народной сказки. На двух смежных стенах расположились большие окна, из которых сочился мягкий солнечный свет. Две другие стены заменили мраморные колонны; в самом верху они превращались в хитросплетение рук, которые словно бы помогали потолку не обрушиться. Вся комната, казалось, была слегка ниже уровня всего остального этажа, потому что под колоннами находились три ступеньки, и ты словно бы спускался к столу с высоты. Мебель была черной: и длинный прямоугольный стол, и буфет, и тумбочки с журнальными столиками, но несмотря ни на что ощущение мрачности не чувствовалось.
Графиня с дочерью шли впереди, Лиссарина за их спинами. Стук маленьких каблучков отскочил от стен, едва они ступили на мраморный пол и спустились по ступеням. На столе уже поставили закуски и семь приборов, три с одной стороны и четыре с другой. Тому, кто должен был восседать во главе стола, прибор не поставили.
В столовой их уже ожидали. Едва они вошли, как высокая женщина с идеально ровной осанкой и строгим лицом, до этого смотрящая в окно, повернулась к ним и пошла навстречу, протягивая руки вперед. На лице Ваэри Монтфрей промелькнуло радушие гостеприимной хозяйки, она сжала ладони Кассимины и поцеловала ее три раза в обе щеки. Создалось ощущение, что они уже давно знакомы друг с другом.
– Добро пожаловать в Рашбард, милая моя, – она перевела взгляд проницательных черных глаз на Ровенну. – Боги, как вы чудесно выглядите, леди Ровенна. Правда, Ромаэль?
Тот, кого она назвала Ромаэлем, стоял рядом со своим стулом, держась руками за спинку, и мысли его витали далеко. Если бы мать не окликнула его, он бы, наверное, так и не выбрался из своих фантазий, но, услышав свое имя, вздрогнул и поспешил поприветствовать гостей.
– Леди Ровенна, – он взял девушку за руку и легко коснулся губами тыльной стороны ладони. – Вы очаровательны. Я очень рад вашему приезду.
Ровенна, краснея от смущения, смотрела на него настороженно, но все же пересилила себя, едва заметно улыбнулась и сделала реверанс. Как только обмен любезностями состоялся, Рин вдохнула воздух: до этого боялась дышать, словно ее дыхание могло испортить встречу. А когда напряжение немного спало, она с удовольствием отметила, что Ромаэль очень красив. Не тот лопоухий уродец, которого они с подругой рисовали в своем воображении.
На две головы выше Ровенны, он был строен и крепок, как скала. Широкие плечи, узкий таз – идеальная форма фигуры, отметил маленький художник внутри Лиссарины, которая сейчас как раз-таки пыталась изучать пропорции человека в рисовании. Гладкие черные волосы, унаследованные, судя по всему, от матери, были пострижены коротко на висках и оставлены достаточно длинными на макушке, чтобы зачесываться назад. Когда он отвернулся, чтобы отодвинуть для Ровенны стул, Лиссарина, питающая неподдельный интерес к всякого вида прическам, как к женским, так и к мужским, отметила, что длина достигает шеи. Интересная стрижка, в Геттенберге она не видела ничего подобного. Должно быть, сказывалась столичная мода. Одет в военный мундир темно-синего цвета с серебряными эполетами и шнурами, белые узкие брюки и высокие сапоги с серебряными пряжками. Очевидно, у Ромаэля Монтфрея имелся какой-то воинский чин, но Лиссарина практически не разбиралась в этом.
Еще один человек, маленький мальчик лет двенадцати до ужаса похожий на мать и волосами и глазами, приветливо улыбнулся Лиссарине, сверкнув белизной зубов и завоевав ее сердце двумя очаровательными ямочками на щеках. Он был единственным, в чьих глазах читалась неподдельная радость и дружелюбие. Он отодвинул стул, помогая ей занять свое место, и Лиссарина благодарно улыбнулась ему в ответ.
– Мама, разрешите мне занять место отца? Не хочу сидеть в одиночестве, – попросил он у Ваэри, глядя на свое неудачное место.
– Конечно, любовь моя, – она щелкнула пальцами, и слуга, взявшийся невесть откуда, переставил его прибор во главу стола. Мальчик радостно засмеялся и опустился на большой стул между Ваэри и Кассиминой, очевидно, принадлежащий его отцу. – Кстати, простите мне мою забывчивость, я не представила вас. Это мой младший сын Цирен.
Таким образом, когда все расселись, Лиссарина заметила, что не только главы семейства не хватает. Кассимина сидела напротив Ваэри, они обменивались пустыми любезными фразами о погоде и красоте дворца, Ровенна напротив Ромаэля, и оба избегали смотреть друг другу в глаза, а Лиссарина сидела перед пустым местом, для которого поставили тарелку. Ее распирало от любопытства, но спросить сама не решалась – рассудок напоминал ей, что в ее положении раскрывать рот без спроса крайне неучтиво.
– Мы кого-то ждем? – ненавязчиво поинтересовалась Кассимина как бы между дел, но лицо Ваэри, бросившей взгляд на пустой стул, исказила гримаса недовольства.
– Мой муж, Фабирон, к сожалению, не может присутствовать, он будет к ужину. Его задерживают какие-то срочные дела в Элитарии. Он очень извинялся, что не смог лично поприветствовать гостей.
– А Лулу всегда опаздывает, – пожал плечами Цирен, но под убийственным взглядом матери стушевался, взял вилку и стал усердно очищать салфеткой пятнышко, которого там не было.
– Лулу? – переспросила Ровенна, и теперь пришел черед Кассимины кидать угрожающие взгляды, но разве возможно остановить Ро? Лиссарине ужасно хотелось пообедать в другом месте, может на постоялом дворе, где она смотрелась уместнее, чем среди богатого убранства этого дома и недомолвок членов этой семьи.
– Речь о моем брате, миледи, – Ромаэль говорил спокойно и вежливо, напоминая размеренное журчание воды в ручье. Вот уж кто не терял самообладания ни на секунду. – Вообще-то, его имя Люциен, но домашние зовут его Лулу. И он действительно опаздывает, мы приносим свои извинения…
– Какой ты сладкий, Ромаэль. Слаще пирожного со сливками, – раздался чей-то насмешливый голос со стороны коридора.
Секунда и у колонны показался невысокий юноша восемнадцати лет, на ходу завязывающий белый шейный платок. Он был без фрака, в одной белой сорочке с широкими рукавами-фонариками и манжетами на запястьях, и песочного цвета брюках с завышенной талией. На ногах сверкали начищенные черные туфли, и хотя все на нем было как с иголочки, но в целом выглядел он неряшливо. То ли из-за того, что одевался на ходу, то ли потому что не доставало жилета и фрака для полного образа. Лиссарина не была уверена до конца (ведь она еще не видела Эрцгерцога), но, похоже, он единственный в семье был русоволосым.
Он прошел к своему месту напротив нее, небрежно отодвинул стул и буквально упал на него, положив ногу на ногу. Льдисто-голубые глаза сверкнули на заостренном и осунувшемся лице, когда он безучастно рассматривал гостей. Взгляд задержался на Ровенне, точнее на декольте, перешел на Лиссарину, и девушка разглядела огромные синяки под глазами, словно он не спал несколько дней.
– Что? – вызывающе спросил он, глядя на нее, и она с ужасом поняла, что слишком долго на него смотрела и засмотрелась.
Он был красивым, красивее своего старшего брата, но это не могло скрыть ненависть ко всем окружающим его людям. А людей, которые ненавидели все вокруг, Лиссарина недолюбливала.
Она не ответила, перевела взгляд на тарелку. Он перевел взгляд на дворецкого, остановившегося на второй ступени и ожидающего приказаний.
– Долго мне ждать обед? – он подпер голову рукой. – Я что, зря так спешил?
– Мог бы вести себя… – начала герцогиня, сжимая и разжимая кулаки, – не как обычно. Все-таки у нас важные гости. Леди Ровенна – невеста твоего брата, и ты…
– Не моя же невеста, – хмыкнул Люциен.
– Да из-за твоего характера леди Оделия откажется выходить за тебя замуж, – вскипела Ваэри, не в силах держать себя в руках.
– К сожалению, она круглая дура, поэтому не откажется, – пока Ваэри подбирала ответ на эту реплику, он вдруг спросил: – Где отец?
– Не придет.
– Ясно. – Люциен закинул обе ноги на подлокотник стула, задействовал еще и соседний стул, чтобы устроиться поудобнее. Больше за весь вечер они не услышали от него ни единого слова.
Лиссарина осталась под впечатлением от происходящего. Конечно, а Армаше они принимали знатных гостей, но все они вели себя невероятно воспитанно, культурно. То, как пренебрежительно вел себя сын Эрцгерцога, главного человека в стране, перевернуло всю ее картину мира и заставило задуматься, а так уж ли правильно судить о воспитанности и интеллигентности человека по его происхождению. Она и представить не могла, что люди высшего круга могли так относиться к своим гостям. Но Люциену, похоже, было плевать, что про него подумают. Остаток вечера он молчал, пока другие обсуждали музыку, общих знакомых, новые литературные веяния, столичные сплетни, только смотрел отрешенно из-под полуопущенных век и так и не притронулся к еде, которую настойчиво требовал. И хотя Лиссарина тоже не произнесла ни слова, ведь ее мнения никто не спрашивал, она чувствовала, что они стоят по разные стороны одной стеклянной стены. Его и ее семьи – здесь и сейчас, а он где-то далеко, в прошлом, в себе. И чтобы не поддаться желанию узнать тайну человеческой души, Лиссарина заставила себя представить, что его вообще не было в этой комнате. Получилось весьма успешно.
Глава 3. Разговор с пустотой
– Ну и что ты о нем думаешь? – Ровенна положила голову на бортик ванной. – О Ромаэле?
Лиссарина добавила пару капель экстракта розы, чтобы вода приняла специфичный запах, который закрепится в коже Ровенны. Ей тяжело было сказать что-то определенное: лорд Монтфрей, хоть и старался принимать участие в беседе, все же не сказал ничего определенного, а голубые глаза трепетно охраняли мысли, роящиеся в его голове.
– Думаю, что он недоволен.
– Я ему не понравилась?
– Нет, не в этом смысле. Такое ощущение, что ему в принципе не нравится идея брака с кем-то. Может, он еще не нагулялся?
– Не нагулялся? – Ровенна вопросительно изогнула бровь, на что Лиссарина только улыбнулась: конечно же, она не знает такого простонародного выражения.
– Это значит, что он не готов остепениться. К серьезным отношениям, то есть. Может, ему хочется ходить по балам да играть в карты с друзьями. Мы ведь не знаем, что у него на уме.
– А его брат? – Ровенна ухмыльнулась и подалась вперед, обхватив колени. – Он тебе понравился?
– Цирен-то? Да, очень милый мальчик. И всесторонне развитый, кажется. Такой интересный собеседник. Он потом подсел ко мне и начал рассказывать, как в его комнате недавно нашли…
– Ой, не прикидывайся, что не понимаешь, о ком я говорю.
Лиссарина поморщилась. Вообще-то, едва только все разошлись после обеда, как она приказала себе выбросить все жалкие мысли, закравшиеся ей в голову. Иногда лучше не знать, что на душе у другого человека, решила она, и даже если ей показалось, что ему нужна помощь, это вовсе не значит, что нужно вызваться помощницей. К тому же, прозвучало имя «Оделия», следовательно, у него есть невеста, которая может помогать ему, сколько ей заблагорассудится. Лиссарина умывает руки, выключает свою сердобольность и любопытство и сосредотачивается только на одном: сделать так, чтобы Ровенна все же нашла в Ромаэле что-то хорошее и не ссорилась с матерью из-за свадьбы.
– Думаю, у него сегодня плохое настроение, – наконец ответила она.
– Я спрашивала не это, – Ровенна хитро прищурилась, но все же откинулась на стенку ванной и погрузилась в воду так, чтобы она закрывала грудь. Коленки вылезли наружу.
Лиссарина посмотрела на нее долгим взглядом, настаивая на смене темы, но, похоже, Ровенна уже перестала об этом думать. Закрыла глаза и мурлыкала какую-то песенку.
– Все мужчины отвратительны, – вдруг сказала она, не открывая глаз. – Однако, наверное, Ромаэль все же не худший из них. Красив, богат, не глуп. И если тоже недоволен этим браком – хорошо. Значит, мы практически ничем не будем друг другу обязаны и можно надеяться на дружбу. Я где-то читала о такой вещи, как свободные отношения. В нашем обществе они неприемлемы, но я считаю, что нечего бояться неизвестного. Нужно пробовать. Ты так не считаешь?
– Плевать, что я считаю, Ро. Главное, чтобы ты все же нашла в нем достоинства и не перечила матери. Может она и притворялась, что у нее прихватило сердце, когда вы ругались, но доктор сказал мне по секрету, что она действительно больна, и лучшее лекарство – это спокойствие.
– Не делай из меня чудовище, – она строго посмотрела на Лиссарину. – Я все это знаю. Доктор сказал по секрету всему свету. И я не сбежала из Армаша только по этой причине. Мне жаль маму. Не хочу свести ее в могилу. Поэтому сюда меня привезли без трудностей, а не связанную по рукам и ногам. Я хочу фруктов, принеси, пожалуйста.
Понимая, что беседа закончена, Лиссарина вздохнула и поднялась на ноги. Покинула ванную комнату, плотно затворив за собой дверь, чтобы не выветривалось тепло, расправила домашнее темно-серое платье с узкими рукавами до локтя и вышла из комнаты Ровенны.
Она еще плохо ориентировалась в таком большом доме. Когда идешь за дворецким или еще кем-то, всегда хуже запоминаешь дорогу, чем если бы разбиралась самостоятельно. Вроде бы, если идти направо и в нужном месте свернуть, можно выйти к главной лестнице, спуститься на первый этаж и поискать кухню. И хотя все заняты приготовлением ужина, можно взять пару яблок или бананов, которые Ро очень любит. Но эта дорога длинная, и девушка не знала, куда свернуть, поэтому решила пойти влево: вдруг там есть кто-то, у кого можно спросить, или боковая лестница, ведущая в правое крыло дворца.
Она шла мимо портретов, следивших за ней умными глазами, с грустью думая, что никогда не достигнет таких успехов в рисовании. Махать шпагой и скакать на лошади получалось у нее гораздо лучше, чем размахивать кистью. Но больше ей не с кем было этим заниматься, поэтому графиня запретила такое времяпрепровождение, предложив, как альтернативу, рисование.
Лиссарина свернула за угол, попав в очередной коридор, шире и просторнее. За одной дверью доносилась игра на скрипке, весьма приятная, но не виртуозная. За второй – ничего, тишина. Третья была приотворена, но девушка, разумеется, не стала туда заглядывать, хотя очень хотелось. Закрытые двери привлекают, но гораздо сильнее манят чуть приоткрытые.
Коридор быстро закончился, незаметно перетек в открытое пространство, и она оказалась на небольшом балконе второго этажа. Впереди показалась деревянная лестница, и девушка стремительно направилась к ней, как вдруг чей-то знакомый голос заставил ее замереть на месте. Внизу кто-то был.
Сама не зная, почему прячется, она укрылась за небольшой колонной из красного дерева и взглянула вниз. В центре зала, засунув руки в карманы брюк, стоял Люциен в прежнем обеденном наряде. Он был совершенно один, но все же с кем-то разговаривал.
– Я умолял его, унижался, он даже не взглянул на меня. Так надо и все тут, вот что он сказал. Разве отцы так поступают?
Молчание. Он смотрел в определенную точку, словно видел кого-то. Того, кого там не было и быть не могло. Ему никто не ответил, но он все же продолжил:
– Я не смогу его простить. Никогда. Я его ненавижу. Если бы он сдох там, вместо него, я бы только обрадовался. О, не перебивай, дай я выскажусь! Мало того, что я ему как кость в горле стою, он всю жизнь на меня косится, так еще и решил лишить меня единственной радости в жизни? Как будто это не было в его силах. Он мог помочь. Он просто не захотел. Преследует только свои интересы, потому что он эгоистичный ублюдок, которому не только до сына нет дела, но и до своей страны…
Он вдруг замолчал. Лиссарина так испугалась, что ее заметили, что опасалась высовываться еще раз. Кажется, она явно не должна была стать свидетелем этого разговора с самим собой. Она прикрыла рот рукой, чтобы участившееся дыхание не выдало ее присутствия.
Послышались медленные шаги. Люциен поднимался по лестнице. Девушка глубоко вдохнула, вышла из укрытия на свет и пошла уверенной походкой вперед, словно бы и не останавливалась на минуту. Моля богов, чтобы сию же минуту наделили ее актерским даром, она старалась делать невозмутимый вид, и когда на последней ступени лестницы она столкнулась с Люциеном лицом к лицу, приготовилась смело взглянуть ему в глаза и невинно улыбнуться. Мол, здравствуйте, первый раз вас вижу, ничего не слышала…
Но он молча прошел мимо, даже не удостоив ее взглядом. Оставил после себя запах сигарет и мяты и скрылся за поворотом. Не останавливаясь, с каменным лицом Лиссарина преодолела все ступени и оказалась в небольшом зале. Ее не покидало ощущение, что кто-то наблюдает за ней, но в зале никого не было, что только подтвердило один странный и пугающий факт: Люциен Монтфрей разговаривал с пустотой.
Глава 4. Бедная Эрейн
Ужин, на который графиня с дочерью и воспитанницей были приглашены, оказался не вполне семейным. По крайней мере присутствующие здесь пятьдесят человек уж точно не были близкими родственниками Монфтреев. Лиссарина чуть не ослепла от блеска бриллиантов на платьях дам, решивших нарядиться как на бал. Может, такое было в порядке вещей в столице, но в Армаше к ужину одевались неброско. Именно поэтому элегантные, но скромные платья Кассимины, Ровенны и Лиссарины тускнели в общей яркости и роскоши.
Несмотря на все, Лиссарина была твердо убеждена: Ровенна оставалась здесь самой красивой. Молодость, здоровье и естественность редко могут быть некрасивы, особенно если вокруг чересчур напудренные лица и вычурный, старящий макияж. Очень модный в столице, опять же.
Прежде чем отправить ужинать, герцогиня Ваэри Монтфрей собирала гостей в небольшой, но уютной гостиной, чтобы все приглашенные успели подойти. Лиссарина не знала никого из присутствующих, но судя по внешнему виду, это были не последние люди Лидэи. Возможно, даже представители Элитарии – высшего органа управления, куда входили самые знатные и достойные люди дворянства. Их предводителем считался Эрцгерцог, должность которого занимал сейчас герцог Фабирон Монтфрей, опоздавший к обеду.
Ваэри увела графиню с Ровенной знакомиться с гостями, оставив Лиссарину в полном одиночестве. В этом не было ничего удивительного: повезло, что ей вообще разрешили присутствовать в таком изысканном обществе. И хотя Лиссарина презирала такие общественные установки, ей было очень любопытно посмотреть на самых влиятельных людей в стране, даже если ей ни разу не представится возможность с кем-то заговорить. Она выбрала очень выгодную позицию для наблюдения: небольшое одиночное кресло, стоящее в углу, за камином, где на нее вообще никто не обратит внимания, зато сама она могла беззастенчиво рассматривать каждого.
Незнакомые люди ее интересовали мало, она обращала внимание на их наряды, но на этом изучение заканчивалось. В конце концов, как ей пригодится информация о том, что у кого-то дергается глаз, а кто-то смеется слишком громко? Она даже имен не знала. Поэтому предметом ее наблюдения стали более-менее знакомые люди.
Ромаэль в парадном мундире выглядел невероятно привлекательным. Если за обедом его что-то беспокоило, то сейчас от волнений и тяжких дум не осталось и следа. Он разговаривал с молодым юношей лет двадцати и его спутницей. Лиссарина видела ее благородный профиль с едва вздернутым носиком и пухлыми губами. Она смотрела на Ромаэля широко раскрытыми глазами и смеялась его шуткам, откидывая голову назад так, что рыжие локоны подпрыгивали. Присмотревшись, Лиссарина увидела морщины вокруг глаз и рта, что выдавало ее возраст – ей было около сорока. Возможно, молодой мужчина был ее сыном, но разве ж разберешь с такого расстояния?
Пара человек, загораживающих обзор противоположной стены, подвинулась, неожиданно открыв взору Лиссарины милую сцену. На диванчике, закинув ногу на ногу, сидел Люциен в потрясающем черном фраке с золотой вышивкой на рукавах, белой сорочке с жабо и шейным платком. Он покачивал ногой в такт музыкантам, играющим ненавязчивую, расслабляющую мелодию, и смотрел куда-то поверх головы своей спутницы. Он был совершенно расслаблен, не чета утренней резкости и надменности, совершал жалкие попытки улыбаться, когда девушка шутила, и даже что-то говорил ей в ответ.
Его спутница была по-своему красива. Это не тот тип внешности, который нравился лично Лиссарине (она почему-то ценила природную бледность лица и легкий румянец на щеках), но то, что девушка была явной красавицей, неоспоримо. Ее кожа была смуглой, загорелой, без единого изъяна. Губы пухлые и очень изящные, яркие блестящие глаза очень приятного, орехового оттенка, тонкая шея и миловидные ручки, сложенные на коленях. Иногда она брала Люциена за руку, но через некоторое время отпускала, сомневаясь, можно ли допускать такую вольность. Лиссарина не была столь глупа, чтобы не догадаться, что видела перед собой ту самую упомянутую за обедом Оделию.
Девушка вдруг повернула голову, заставив высокий волнистый хвост насыщенного каштанового цвета колыхнуться, и в упор посмотрела на Лиссарину. Улыбнулась и отвела глаза, что-то шепнула Люциену, и тот тоже посмотрел на Рин. Скользнул взглядом, как по пустому месту. Волна гнева прокатилась по всему телу девушки: если уж сплетничаете, делайте незаметно, черт возьми. Но, разумеется, сказать что-то вслух она не могла, поэтому сделала вид, что ничего не заметила. Уж что-что, а умение держать лицо она тренировала с детства.
Ее взгляд все блуждал по комнате бесцельно, иногда цепляясь за новоприбывших гостей, как вдруг совсем рядом на еще один диванчик опустилась пожилая дама в строгом, темно-бордовом платье, с аккуратным узлом на голове без вычурных локонов, популярных у молодых девиц. Она пригвоздила Лиссарину к креслу своим проницательным и изучающим взглядом, словно хотела рассмотреть каждый миллиметр ее лица, а затем поманила рукой, приглашая присесть рядом.
С мгновение Лиссарина колебалась. В конце концов, она была здесь уже полчаса, и никто так и не обратил на нее внимания, с чего бы этой важной даме подзывать ее? Однако любопытство победило. Она присела рядом с ней, упершись спиной на мягкую подушечку.
– Вы, наверное, думаете, что мне одиноко, и я позвала поболтать такую же одинокую девицу.
Ничего подобного Лиссарина и не думала, но вежливо улыбнулась одними уголками губ, чтобы не обижать старушку с осанкой королевы.
– Я давно за вами наблюдаю. Вы бросаетесь в глаза, вы знаете?
Такого Лиссарина уж точно не знала, поэтому честно покачала головой.
– У вас волосы необычные. И прическа необычная. У вас, и у той прелестной девчушки, болтающей с моим племянником.
Лиссарина бросила взгляд на Ровенну и действительно убедилась, что она, сияющая и обворожительная, разговаривает с молодым человеком, стоящим к ней спиной.
– Должно быть, вы приехали издалека, где не принято носить на голове воронье гнездо, которое потом невозможно расчесать. Вы можете представить себе, сколько волос теряет женщина, когда вынимает из головы все эти шпильки, заколки, украшения? Лично я в свое время мечтала поскорее выйти замуж, чтобы не потерять все свои волосы до свадьбы. Какой бы идиот женился на лысой?
Дама начинала нравиться ей все больше и больше, поэтому Лиссарина осмелилась спросить ее имя.
– О, проклятая память. Простите, возраст сказывается на мозгах, и я стала забывать такие простые вещи. Я баронесса Вивиль Андролейн, мумия, живущая в богатом поместье назло своим неблагодарным внукам. А вас как зовут?
– Лиссарина Эйнар, воспитанница графини де Гердейс, если вам известно, кто это.
– Первый раз слышу. Вы из Геттенберга?
– Да, как вы догадались? – удивилась девушка, вызвав снисходительную улыбку старушки.
– Милая, я всю свою жизнь посвятила изучению языка. Знаю каждый диалект нашего королевства… то есть, конечно же, давным-давно не королевства. Я узнаю эту четкую, хорошо проговариваемую речь. Только в Геттенберге, где само название города служит скороговоркой, можно услышать такую.
Некоторое время они сидели молча. Баронесса рассматривала огоньки свеч, а Лиссарина – баронессу. Затем вдруг женщина вновь посмотрела на нее тем же изучающим взглядом:
– Я подозвала вас не случайно. Вы напомнили мне одну женщину из моего прошлого. Поразительное сходство. Может, вы приходитесь родственницей Кастейнам?
Лиссарина попыталась вспомнить, слышала ли она эту фамилию раньше, но ничего не приходило на ум.
