– Он шел через Ремесленный конец, задержался у дома Изяслава, а затем вернулся домой и сейчас спит.
– Далась же ему эта девка, – ворчал посадник, – добро бы хоть толк был от этого, а то ведь…
– Мой князь, а ведь девушка и правда красива.
– Что толку, все равно Изяслав ее не отдаст за Елисея, даже если она вдруг согласится.
– А что может помешать моему князю отдать сыну дочь своего врага после победы над ним?
– Надеюсь у тебя все готово, чтобы это свершилось?
– Наемники уже на подходе.
Посадник кивком головы отпустил приказчика и стал обходить комнату, гася свечи, которые стояли на бюро, столиках и подставках, расставленных на устилавших полы коврах. Остановившись у стола, он провел рукою по казачьему мундиру. Сколько же он потратил денег на подкупы казачьих начальников, чтобы, не служа, получить офицерский чин. А все было бы без толку. Если бы не Гарко, выкравший печать у полкового писаря, не видать бы ему ни чина, ни посадничества. Еще тогда он решил, что так быть не должно, владеющий деньгами должен владеть жизнью. И сегодня утром все должно решиться.
Посадник долго сидел в темноте, погруженный в думы о прошлом и будущем.
Взгляд на часы: «Не вызвать ли Гарко? А вдруг все сорвется?». Петр Алексеевич прошел к резному бюро, на котором среди безделушек стояла костяная шкатулка, инкрустированная золотом и драгоценными камнями. Поднял крышку и взял с атласной поверхности маленький стеклянный пузырек с ядом: «Нет, сброду, который Изяслав называет людством, никогда не удастся выместить на мне свою обиду за предательство». Пузырек опустился в потайной карман, он может сегодня понадобиться.
Посадник прислушался, не раздадутся ли звуки борьбы, но Город молчал, даже ротники, охраняющие городские ворота, притихли и уже не перекликаются, борясь со сном. Черные проемы окон посветлели. Утро. Вдруг чуткое ухо уловило хлопок отдаленного выстрела. Показалось? Нет, вот еще один, пачка и вновь тишина, давящая неизвестностью. И вдруг эту тишину разорвал набат вечевого колокола, призывающий народ на защиту родного города. Посадник метнулся к столу, схватил колокольчик и затряс его, вызывая прислугу. В кабинет влетел Гарко.
– Что случилось, почему набат? – набросился на него Петр Алексеевич.
– Видно кто-то из ротников сумел добраться до колокола.
– А как же наши наемники?
– Все в порядке, ворота открыты, только что гонец сообщил, что детинец почти взят, лишь несколько почти безоружных ротников еще отбиваются, но долго им не продержаться.
– Гонец еще здесь?
– Да, мой князь.
– Немедленно отправь его обратно, пускай ударят в вечевой колокол к Большому Вече.
В этот момент в комнату ворвался слуга и кинулся в ноги посаднику:
– Господин, ваш сын сейчас отправился к детинцу, мне не удалось его удержать.
– Проклятье на вас всех! – посадник схватил Гарко за грудки. – Догони его, возьми лучшего коня и догони. Ты отвечаешь за него головою.
Не забыв поклониться, Гарко выскочил из комнаты, а Петр Алексеевич повернулся к коленопреклоненному слуге:
– Приготовить мне княжеские доспехи и охрану, я буду говорить на вече.
Ганька проснулся от громкого разговора:
– Кто приказал открыть ворота?
– Приказ посадника – Петра Алексеевича. – Ганька узнал голос одного из старших посадничьих приказчиков Колта Вялого.
Он подошел к бойнице и выглянул на улицу, которая была еле освещена горящими над воротами детинца светильниками, заправленными китовым жиром. В их неверном колеблющемся свете можно было рассмотреть группу примерно из десятка человек, завернувшихся в черные плащи.
– Ночью открывать ворота детинца запрещено!
– Так это другим запрещено, а посаднику можно. – Вялый начинал сердиться.
Ганька услышал, как часовые совещались, но слов разобрать не мог, затем послышался скрип петель калитки.
– Ну, входи… – фраза прервалась предсмертным хрипом часового, затем короткая возня и вновь тишина.
В этой тишине раздался лязг засовов и огромные, окованные железом полотнища ворот отворились. В ответ на эти звуки из прилегающей улицы на Вечевую площадь высыпали вооруженные люди. «Предательство!» – промелькнуло в голове и ноги сами понесли мальчишку по переходам в центральную башню Детинца, в которой был подвешен вечевой колокол. Влетев в башню, он уже слышал звуки завязавшейся внизу борьбы. Это проснувшиеся ротники вступили с врагами в схватку не на жизнь а на смерть, но Ганька прекрасно понимал, что без помощи горожан у почти безоружных ротников нет никаких шансов. Поэтому он сразу же бросился к звонарю и принялся трясти его:
– Дядя Сергей, вставайте.
– Ты чего балуешь, пострел? – вопросил, ничего не понимая старый ротник, схватив Ганьку за шиворот.
– Предательство, дядя Сергей, – вывернувшись, Ганька схватил веревку и начал раскачивать тяжелый язык колокола.
Никогда бы он не подумал, что так трудно выбить из этого колокола привычные с детства звуки. Для этого нужна была немалая сноровка и сила. Снизу раздался выстрел, затем сразу несколько, шум рукопашной свалки приближался и звонарь, отбросив Ганьку плечом, схватился за веревку, башню сразу же заполнили мощные и ровные звуки тревожного набата, призывающего горожан к оружию.
Осмотревшись, Ганька заметил прислоненное к стене ружье звонаря и, схватил его. Проверив заряд и кремень, он занял позицию против двери, готовясь встретить врагов. Секунды текли страшно медленно, только гулко стучало сердце. Первым на лестнице показался ротник в белой рубашке. Саблей он отбивался от наседавших на него двоих китайцев, одетых в расписанные драконами халаты. Китайцы постепенно заставляли его отступать все выше вверх по лестнице. На глазах у Ганьки ротник зарубил одного из врагов, но место павшего сразу же занял другой. Внезапно отступающий ротник споткнулся и на секунду потерял равновесие, этого хватило, чтобы два клинка вонзились ему в грудь. Раскинув руки, из которых выпала сабля, защитник Детинца осел на ступеньки. Перепрыгнув через тело, двое китайцев ринулись вперед, а третий, поднял ружье.
Уперев приклад в плечо, и выставив вперед ногу, Ганька тщательно прицелился, палец неуверенно нащупал курок, а в голове вертелась одна мысль: «Только бы не осечка». Зажмурив глаза, он нажал на курок. Два выстрела почти слились в один, и одновременно приклад сильно толкнул мальчишку назад, в ноздри ударил запах сгоревшего пороха. Что-то горячее ударило в плечо, и он почувствовал, что пол уходит из-под ног. Падая, Ганька все же успел заметить, как пораженный его пулей китаец покатился по лестнице, сбивая с ног своих товарищей.
Широко раскинув руки он бежал по высокой, пахнущей медом и свежестью траве, а она, Утрянка, бежала навстречу и волосы ее, цвета воронова крыла, свободной волной стелились по ветру. Едиными махом Елисей подхватил девушку на руки и закружил, наслаждаясь серебристым смехом. Но дочка Изяслава была не такой уж и легкой, так что через несколько секунд, в строгом соответствии с законами физики, они, смеясь, покатились по траве. Горячие смуглые руки страстно обвили шею молодого офицера и желанные губы прошептали:
– Любимый.
Как же давно он мечтал об этом мгновении, когда сможет целовать ее. И сейчас от этого поцелуя мир, казалось, завертелся, унося его за собою в сладком водовороте чувств.
Сколько длился этот поцелуй, мгновение, или вечность, Елисей не знал, но внезапно раздавшийся звон заставил его поднять голову. Он с удивлением обнаружил, что они лежат не на зеленом лугу, а на огромной черной наковальне. А звуки повторялись вновь и вновь. Пока Елисей не понял, откуда же они идут эти разрывающие душу тревогой звуки ударов железа по железу. Отец, огромный будто скала, в прожженном фартуке, надетом поверх парадных княжеских доспехов, мерно и тяжело взмахивал огромным молотом. И молот этот опускался все ближе и ближе к ним.
– Бум … бум … бум, – все ближе и ближе.
Он попытался скатиться с наковальни вместе с Утрянкой, но не мог сдвинуться с места, пробовал закричать, но голос тоже отказался повиноваться. Он мог только наблюдать, как смерть приближается к ним. Но странно, что девушка, казалось, совершенно не чувствовала опасности. Она, как будто, была в счастливом забытьи, погруженная в него их близостью, а на ярких полных губах играла спокойная и радостная улыбка. Снова и снова опускается огромный молот, вот он уже примял длинные распущенные волосы Утрянки. Вот завис над их головами. Вот пошел вниз…
Елисей сел на постели, обливаясь холодным потом.
– Сон, это же только сон. – пытался он внушить себе. – Это ведь только сон.
Но внезапно он понял, что звуки, слышанные им во сне, продолжаются. Сообразить, что же это за звуки, было делом одной секунды. Это был набат вечевого колокола Детинца. Мгновенно, сказалась выучка в казачьих войсках, Елисей оделся. Схватив пояс с шашкой и кобурой, выскочил из комнаты. Словно вихрь скатился по лестнице, едва не сбив с ног слугу. Тот что-то кричал ему в след, но Елисей только отмахнулся.
На конюшне Елисей вывел из загона своего любимого коня – Урагана. Боевой конь, слыша тревожные звуки, прядал ушами и тихонько всхрапывал, позволяя хозяину седлать себя. Заседлав коня Елисей ласково потрепал его по морде, и, вскочив в седло, стрелой вылетел из конюшни. В тот момент, когда он появился в воротах усадьбы, колокол смолк, но офицер продолжал нахлестывать коня, он уже понял, что случилось.
Непривычно стучали по булыжной мостовой, привыкшей к мерному движению повозок, копыта мчащегося во весь опор верхового коня. Елисей не обращал внимания на удивленные и испуганные лица горожан, выглядывающих из-за заплетенных плетями цветущего вьюнка заборов. Проскочив наметом несколько улиц и, едва не сбив выбежавшего на дорогу ночного сторожа, он вылетел на Вечевую площадь. Пересечь площадь было делом нескольких секунд. У открытых ворот детинца он увидел несколько трупов, в которых узнал ночных сторожей с рогатинами и двоих китайцев. Видимо сторожа из ближайших лавок поспешили на помощь ротникам, и приняли смерть за свой Город.
Влетев в ворота, Елисей осадил коня. Все уже было кончено, и наемники сейчас выкидывали из окон во двор тела убитых ротников. А на верху неровной кучи убитых лежало бездыханное тело ротницкого воспитанника Ганьки.
У стены он увидел десятка три ротников в окружении вооруженных китайцев. Никто из них не успел надеть форму, а некоторые даже были в исподнем. Рука молодого офицера сжалась на эфесе шашки. Нет, не так он хотел бы взять власть в Городе. Без крови и насилия, убедив людей в том, что власть княжеская лучше вечевой. Но отец решил иначе, он не хотел ждать, не хотел объяснять что-либо людям, которых считал темной и глупой толпой.
Вслед за Елисеем в ворота влетел на коне Гарко. Осадив коня он заорал:
– Бить в колокол к Большому Вече, немедленно, пока горожане не поняли в чем дело и не выпустили нам кишки, – соскочив с коня, приказчик подбежал к Елисею.
– Умоляю, не делайте глупостей, – жарко заговорил он. – Вы уже ничего не сможете изменить, а поэтому смиритесь и доверьтесь своему отцу.
Елисей мрачно кивнул и, проводив взглядом скользкую фигуру отцовского милостника, медленно разжал руку на эфесе. Спрыгнув на землю, он подошел к пленным. И обратился к старшему из конвоиров.
– Что с ними будет?
– Князь приказал предложить им службу, а если не примут – убить.
– И что же, согласны они?
– А мы не таковы, как у твоего отца дети, – отозвался рыжий ротник, вытирая рукой кровь, стекающую из раны на голове. – Мы Правды Русской не продаем и клятвы Городу не нарушаем.
Елисей медленно обвел взглядом пленных ротников, ведь еще вчера ел и пил с ними за одним столом, а теперь пролегла меж ними черта, и правы были их обвинения. Но почему именно так? Резко повернувшись, он схватил за рукав цветастого халата пробегавшего мимо китайца и, тряхнув его для порядка, приказал:
– Сейчас же сюда вашего старшину. Марш.
Сбитый с толку китаец повернулся, чтобы бежать, но споткнулся и, под хохот товарищей, растянулся на земле. Но он тут же вскочил и скрылся в центральном хранилище. Вскоре он появился в сопровождении толстого и важного мандарина. Елисей прищурился, этого человека он уже видел у отца, они о чем-то совещались и теперь понятно о чем.
– Счастлив видеть тебя, господин, – расплылся в улыбке мандарин, сгибаясь в поклоне.
– Взаимно, Чжо-Лин, – небрежно ответил Елисей. – Тебе отец приказывал убивать пленных, которые откажутся от службы?
– Точно так, господин.
– Так вот, это он погорячился, отпустить их нужно.
Он, казалось, видел, как под толстым черепом ворочаются недоверчивые мысли. Оглянувшись на своих солдат, мандарин осторожно спросил:
– А чей же это приказ?
– А ты подойди сюда, я тебе на ушко скажу, – ответил Елисей. – не гоже всякому сброду тайные мысли княжеские ведать.
Только китаец приблизился, как офицер в мгновение ока выхватил пистолет и ткнул его в толстый живот подошедшего.
– А приказ этот, Чжо-Лин, мой, и если ты его не выполнишь, то получишь в пузо добрую свинцовую горошину. – Проворковал почти ласково офицер.
Мандарин взмахом руки остановил своих солдат, бросившихся было на помощь своему начальнику, и приказал:
– Отпустить пленных.
– А мы с тобою, Чжо-Лин, их проводим, – проговорил Елисей. – Ведь я думаю, что даже китайцев в детстве учат, что доблестному противнику необходимо оказывать почести.
– А вы, ребята, чего встали, или ждете особого приглашения? – обратился он к ротникам.
– Айда, братцы, на выход, – рыжий ротник по имени Карислав подтолкнул своих товарищей к воротам мимо застывших конвоиров.
Затем он подошел к Елисею и мандарину.
– Елисей Петрович, а может приказать им сейчас побросать оружие, так мы бы мигом обернули их из куля в рогожку.
– Нет, этот его приказ они не выполнят, в этом они подчинятся только моему отцу, – задумчиво ответил Елисей, заметивший в этот момент, что лежавший на телах убитых ротников мальчишка пошевелился. – Лучше прихвати Ганьку, он, кажется, еще живой.
– Есть, – и Карислав, подхватив мальчишку на руки, направился к воротам, а Елисей, все еще не отводя пистолета от живота мандарина, двинулся следом.
Выйдя из ворот детинца, они плотной группой направились к воротам города. Елисей понимал, что только за воротами, где можно будет укрыться в лесу, пленные будут в безопасности от погони. И поэтому он подгонял своих спутников, под их торопливыми шагами сминались опадающие с перегнувшихся через заборы садовых деревьев лепестки цветов. Навстречу попадались горожане, направляющиеся на площадь по зову вечевого колокола. Они с удивлением озирали израненных ротников, но расспросов удалось избежать, так как большинство горожан сегодня не торопились на вечевую площадь, сбитые с толку внезапной переменой сигнала.
У ворот их задержала охрана. Ротники, охраняющие ворота тоже не знали в чем дело и сразу же набросились с вопросами. Елисей ответил:
– Произошел переворот, власть в городе захватил мой отец, вы можете выбирать, или пойти к нему на службу, или уходить из города.
Сержант, командовавший стажей, ответил за всех:
– Мы ведь присягали Городу и Правде Русской, не гоже нам слово свое менять.
– В таком случае, охраняйте ворота, и выпускайте из города всех, кто захочет выйти, а когда на вас нападут люди князя отходите в лес.
Карислав приблизился к офицеру.
– Елисей Петрович, а как же вы, неужели останетесь?
– К сожалению, мне с вами не по пути, – задумчиво произнес Елисей, он раздумывал о своих дальнейших действиях.
Да, конечно, он разделял мнение своего отца о том, кто же должен управлять Городом. Но брать власть так, как взял ее отец он не хотел. Он понимал, что гибелью ротников смерти не ограничатся. Погибнут многие уважаемые в городе люди, и, в первую голову, опасность грозила Изяславу, который был наиболее популярен. А вместе с ним опасность грозит и его семье, а значит и Утрянке. Это решило его колебания.
– Я остаюсь, прощайте! – Он крепко пожал руку Кариславу, а затем и другим ротникам и направился прочь от ворот, а за ним поплелся освобожденный Чжо-Лин.
Отойдя немного от ворот, Елисей обратился к китайцу:
– Ты, Чжо-Лин, можешь идти на площадь, ты можешь там понадобиться отцу, а я заверну здесь неподалеку в одно место.
Оставив мандарина, он бегом направился к дому Изяслава, взбудоражив по пути всех сторожевых собак.
Петр Алексеевич, самозваный князь, через бойницу в стене Детинца разглядывал волнующееся и шумное людство, собирающееся у подножья Детинца. Внизу волновалось настоящее море, состоящее из голов, шапок, белых, цветных и вышитых рубах и кафтанов. Князь был одет в древние княжеские доспехи своих предков: бахтерц, железную юбку, поножи и поручи. Все доспехи, включая и латные сапоги, были сделаны очень искусно и, хотя драгоценных металлов и камней на них было не так уж и много, все же доспехи выглядели очень внушительно и красиво.
Сегодня народу на Вечевой площади было меньше обычного. Не видно было женщин, разнообразивших одинаково одетую толпу яркими одеждами, и шныряющих обыкновенно по площади подростков, пришли в основном главы семейств, прихватив, на случай, для подмоги наиболее сильных родичей и работников. К нему подошел Гарко, и князь коротко бросил в его сторону:
– Хватит звонить, больше уже, пожалуй, никто не подойдет.
