– Сначала ты должна его понюхать, – говорит Том одновременно раздраженный и оскорбленный тем, что я не умею правильно пить это вино. – Покрути его в бокале, приблизь к носу и понюхай. Обоняние подготавливает ваш мозг к тому, что вы собираетесь попробовать.
Я делаю, как он мне говорит, поднося бокал к носу и глубоко вдыхая.
Пахнет так же, как любой другой бокал вина, который я выпивала в своей жизни. Ничего особенного.
Том протягивает Кэтрин бокал и говорит нам обоим сделать маленький глоток и насладиться им. Я пробую вновь, предполагая, что вкус вина будет соответствовать его цене. Да, хорошее вино, но не на пять тысяч долларов.
Вместо того чтобы нюхать и смаковать, Кэтрин подносит бокал к губам и опустошает его одним глотком.
– Упс, – говорит она. – Думаю, мне нужно начать сначала.
Том хочет сказать что-то в ответ, но передумывает, берет ее бокал. Сквозь стиснутые зубы он говорит:
– Конечно, дорогая.
Он возвращается к ступенькам, спиной к нам, сгибая один локоть, когда наклоняет бутылку, а другую руку он держит в кармане. Он наполняет бокал Кэтрин до краев и немного вращает его круговыми движениями.
– Помни, надо смаковать, – говорит он ей. – Другими словами, не останавливайся на достигнутом.
– Я в порядке.
– Твой тильт говорит об обратном.
Я смотрю на Кэтрин, которая слегка скривила улыбочку.
– Расскажи мне о том, что произошло сегодня на озере, – говорит Эли.
Кэтрин вздыхает и опускается в адирондакское кресло, подогнув под себя ноги.
– Я все еще не уверена. Я знаю, что в это время года вода холодная, но я ничего не могу с этим поделать. Я хотела поплавать. И я знаю, что могу переплыть озеро туда и обратно, потому что делала это все лето. Но сегодня на полпути просто замерла. Как будто все мое тело окоченело.
– Это была судорога?
– Может быть? Все, что я знаю, это то, что я бы утонула там, если бы Кейси меня не заметила. Как та девочка, которая исчезла в озере Мори прошлым летом. Как ее звали?
– Сью Эллен, – торжественно говорит Эли. – Сью Эллен Страйкер.
– Тем летом мы с Томом снимали там дом, – говорит Кэтрин. – Все это было так ужасно. Они уже нашли ее?
Эли качает головой.
– Нет.
Я делаю глоток вина и закрываю глаза, пока оно течет по моему горлу, слушая, как Кэтрин снова говорит:
– Так ужасно.
– Купайтесь только ночью, – произносит Эли. – Это мне мама сказала.
И это то, что Эли говорил мне и Марни каждое лето, когда мы были детьми. Совет, который мы игнорировали, часами плескаясь и плавая под палящим солнцем. Только после захода солнца нас пугало озеро, его черные глубины казались еще темнее под пеленой ночи.
– А она услышала это от своей матери, – продолжает Эли. – Моя бабушка была очень суеверной женщиной. Она выросла в Восточной Европе. Верила в призраков и проклятия. Мертвые пугали ее.
Я сажусь в кресло рядом с ним, чувствуя легкое головокружение, как от вина, так и от темы разговора.
– Эли, пожалуйста. После того, что сегодня случилось с Кэтрин, я не уверена, что кто-то хочет слышать об этом прямо сейчас.
– Я не против, – говорит Кэтрин. – На самом деле мне нравится рассказывать истории о привидениях у костра. Это напоминает мне о летнем лагере. Я была девочкой из лагеря «Найтингейл».
– И мне любопытно, почему ночью плавать лучше, чем днем, – говорит Том.
Эли дергает головой в сторону озера.
– Ночью не видно своего отражения в воде. Столетия назад, до того, как люди узнали об этом, было распространено мнение, что отражающие поверхности могут заманивать в ловушку души умерших.
Я смотрю в свой бокал и вижу, что Эли ошибается. Несмотря на то, что сейчас ночь, мое отражение отчетливо видно, покачиваясь на поверхности вина. Чтобы оно исчезло, я опустошаю бокал. Наслаждение к черту.
Том не замечает меня, слишком заинтригованный тем, что только что сказал Эли.
– Я читал об этом. В викторианскую эпоху люди застилали все зеркала после того, как кто-то умирал.
– Да, – говорит Эли. – Но они беспокоились не только о зеркалах. Любая отражающая поверхность способна пленить душу.
– Как озеро? – говорит Кэтрин с улыбкой в голосе.
Эли касается кончика носа.
– Точно.
Я думаю о Лене и содрогаюсь всем телом. Внезапно забеспокоившись, я встаю, подхожу к бутылке с вином на ступеньках крыльца и наливаю себе еще стакан.
Я выпиваю его в три глотка.
– И так думали не только викторианцы и их суеверные родственники в Восточной Европе, – говорит Эли.
Я снова тянусь к бутылке. Она пуста, последние капли вина капают в мой бокал, как капли крови.
Позади меня Эли продолжает говорить.
– Племена, которые жили в этой местности задолго до прибытия европейских поселенцев…
Я беру вторую бутылку вина, все еще закупоренную, что раздражает меня почти так же сильно, как слова Эли.
– …верили, что эти пойманные в ловушку души могут настигнуть души живых…
Вместо того чтобы попросить Тома вскрыть бутылку, я беру штопор, втыкаю его в бутылку вина за пять тысяч долларов, и плевать я на это хотела.
– …и что, если бы вы увидели свое собственное отражение в этом самом озере после того, как в нем недавно кто-то умер…
Штопор выпадает из моей руки, соскальзывая между ступенями в заросли сорняков за лестницей.
– …это означало, что ты позволил овладеть собой.
Я с треском ставлю бутылку, что даже ступеньки крыльца захрустели.
– Ты заткнешься насчет озера или нет?
Я не хочу показаться такой рассерженной. На самом деле, я вообще не хочу ничего говорить. Слова просто вырываются из меня, подпитываемые огненной смесью алкоголя и беспокойства. Все вдруг разом замолчали. Все, что я слышу, это ровное потрескивание костра, и уханье совы на деревьях где-то на берегу озера.
– Прости, – мягко говорит Эли, осознавая, что все эти разговоры про озеро нетактичны по отношению ко мне. – Ты права. Эта ерунда никому не интересна.
– Нет, я не то хотела сказать. Просто…
Я замолкаю, не зная, что сказать.
До меня доходит, что я пьяна. Сильно пьяна. Меня шатает. В страхе, что я сейчас упаду, я крепко схватилась за ступеньки крыльца.
– Я не очень хорошо себя чувствую.
Сначала я думаю, что это говорю я. Непроизвольная вспышка сознания. Я не сразу осознаю, что не открываю рот, не двигаю губами, и говорю все-таки не я.
И затем слышу другие слова – «Совсем нехорошо» – и я понимаю, что они исходят не от меня, а от Кэтрин.
– В чем дело? – говорит Том.
– У меня голова кружится.
Кэтрин стоит, покачиваясь, как согнутая ветром сосна.
– Так кружится голова.
Пошатываясь, она отошла от кострища в сторону озера.
Бокал выпадает из ее руки и падает на землю, разбиваясь.
– О, – рассеянно говорит она.
Затем, внезапно и без предупреждения, она падает в траву.
***
Полночь.
Я одна на крыльце, завернутая в то самое одеяло, которое Кэтрин вернула ранее. Я уже протрезвела, поэтому в руке у меня пиво. Мне нужно что-то, что поможет мне уснуть; иначе этого никогда не произойдет. Даже выпив немного, я редко сплю всю ночь.
Не здесь.
С тех пор, как Лен умер.
Бун был прав, когда сказал, что озеро слишком тихое. Это так. Особенно в этот час, когда ровную ночную тишину нарушают лишь редкие крики гагары или ночного животного, снующего в подлеске вдоль берега.
Захваченная этой тишиной, я смотрю на озеро.
Я делаю глоток пива.
Я стараюсь не думать о своем умершем муже, хотя это всегда тяжело.
Прошло несколько часов с тех пор, как все ушли. Вечеринка прекратилась сразу после того, как Кэтрин потеряла сознание и упала в траву. Ройсы ушли первыми; Том, бормоча извинения, повел опьяненную Кэтрин по пристани. Несмотря на то, что она пришла в себя всего через несколько секунд, я все еще была обеспокоена. Я предложила ей прилечь и выпить кофе, но Том настоял на том, чтобы немедленно отвезти Кэтрин домой.
– На этот раз ты действительно опозорилась, – прошипел он ей, прежде чем завести моторную лодку и умчаться прочь.
Услышав этот нелицеприятный комментарий, я почувствовала жалость к Кэтрин, которая явно была пьяна сильнее, чем я думала. Затем я почувствовала себя виноватой за то, что я жалею ее. Кто я такая, чтобы ее жалеть, и уж тем более осуждать? Мне ли осуждать Кэтрин Ройс за то, что она слишком много выпила?
С другой стороны, Том ушел в такой спешке, что забыл вторую бутылку вина за пять тысяч долларов. Я нашла ее на ступеньках крыльца и поставила в винный шкаф.
Эли посидел еще немного, погасил огонь и собрал из травы осколки разбитого бокала.
– Оставь это, – сказала я ему. – Завтра я все уберу, когда светло будет.
– Ты в порядке? – спросил Эли, когда я провожала его вокруг дома к грузовику.
– Я буду в порядке, – сказала я. – Сейчас я чувствую себя намного лучше, чем Кэтрин.
– Я имел в виду другое.
Он остановился, глядя на усыпанную гравием подъездную дорожку под ногами.
– Прости, что так разговорился об озере. Я просто пытался развлечь их. Я не хотел тебя расстраивать.
Я обняла Эли.
– Да, но все нормально.
И тогда все действительно было нормально. Но не сейчас, поскольку мысли о Лене скользят в моей голове так же плавно, как гагары на озере. Когда моя мать выслала меня сюда, я не протестовала. Она была права. Мне нужно залечь на дно на несколько недель. Кроме того, я думала, что смогу справиться с этим. Я прожила больше года в квартире, которую делила с Леном. Я не думала, что дом у озера может быть хуже.
Тем не менее, здесь мне хуже.
Потому что это место, где умер Лен.
Здесь я овдовела, и все здесь – дом, озеро, чертова голова лося в гостиной – напоминает мне об этом. И так будет всегда, пока я жива.
Или трезвая.
Я делаю еще глоток пива и осматриваю береговую линию на другом берегу озера. От дома Фицджеральдов до дома Ройсов и дома Эли – все темно. Густой туман поднимается от самого озера, лениво катясь к земле степенными волнами. Каждая скользит к берегу и окружает опорные балки под крыльцом, подобно морской пене, разбивающейся о пилоны пирса.
Я смотрю на туман, загипнотизированная, когда звук нарушает ночную тишину.
Скрипнула дверь, за ней последовали шаги по дереву.
