Circularis
Игорь Савченко
Предрешена судьба и отыгрыш роли? И как узнаем мы сплетенных. Где ставится точка в творенье твоем? Границы где фантасмагории и повседневности ее? Стечением престранных обстоятельств рассказчик оказывается вовлечен в написание заказной книги. Берется он за странное поручение.Роман на грани современной прозы и традиций русской словесности.Роман публикуется в авторской редакции. Книга содержит нецензурную брань.
Circularis
Игорь Савченко
© Игорь Савченко, 2023
ISBN 978-5-0060-1715-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Circularis
посвящается тридцатилетним
ANTE
Белые встали сугробы,
И мраки открылись.
Выплыл серебряный серп.
А. Блок
– Расскажи.. расскажи всем о нас с тобой.. Расскажи им.. о нашей любви.. Обещаешь?
(мелко вписано позже меж первых строк поспешным почерком)
Осталось мне немного, знаю.. В минуту эту.. минуту.. я.. мне.. ибо просить каждому.. Нескладно получилось, нескладно написано, что дальше идет, погрешная несвязанность, нескончаемость эта.. Нет сил сводить боле. И времени.. время вопреки логике.. а мне оно говорит сейчас – без Него собранности нет.. в сердце, в голове.. без Него.. но.. – поздно.. Не верьте.. никогда не верьте.. и только Он.. есть.. к Нему.. Что еще сказать? Споткнется случайный, ретивый. Ему что сказать, ему, кто прочтет? Оправдываться? Нет, другое.. не следуй ты.. за дебри.. темные.. иссушающая скупость слова, когда не взять его, слово не подобрать.. когда просить.. когда.. оправдываться.. Прошу.. я.. тогда.. чернила растекаются, рука это.. излишества, рука пишет.. гнойные потоки несвязного.. и сейчас, когда уже.. когда минута.. минута.. Вольно. Пометок не будет. Вычеркнутое и оставленное с собою наедине там и остается. Крайне было б.. несколько неловко.. неловко – к черту.. Осознание поздно. Рядом.. ее и не было никогда рядом. Но если там, куда мне.. что-то да есть, я буду верить твоим словам.. И мы узнаем друг друга. Если ты простишь и снизойдешь узнать. А., намеренно знать бы, что ты где-то есть. А была ли А… Нет, прочь.. Верю, верю и знаю, сызнова где-то ждет воскресшая Анастасия..
26 февраля 2017
года от Рождества Христова
Молодой декабрь убыли года две тысячи шестнадцатого. Санкт-Петербург. Над Петербургом звенит холодом. In unum tempus locumque. Бумаге – чтоб не говорить с собой.. (втиснутое над неразборчивым перечеркнутым, втиснуто между строк правкой наспех)
..про года тощие, про года тучные.. Идет без потрясений, – что ж, неудивительно.. Потрясения по спирали, пучит да подбрасывает веками четными, чередующимися с прочими, с нечетными, размеренными. И шли года. Выросла дева, замуж выдавать. Свадьбой первой отгремели фиглярные нулевые, прыг-скок чертиком табакерки из нефтяной бочки, отплясали, поплевали в руки нечистые, так в дыру и канули разводом полуполюбовно. Ныне другое; времена рассудительные, сосредоточенные, нервные; юность – за точкой невозврата, промежуточные оценки, что волочить за спиной ворох неминуемых неудач да несбыточных разочарований. Средний возраст. Время точеного расчета. Эпоха, чуждая поэтике. Когда последняя монета – бракованной чеканки, остается отчаяние – записывать бредящеейся наяву..
Часом ранее я лежал на полу при выключенном свете, я – слух, на проигрывателе крутился диск. Играть кончило, когда засерело окно. Светает медленно, и розоватые отблески восходящего солнца пульсируют, глазам больно. Бессонница.. который день.. Я в кухонном кресле и сводит живот. Давит голову, что-то давит в груди. Выйти. Воздух. Помогает. Говорят. Подняться, встать и скользнуть стенкой, и не попасть в зеркальный силок.. Отражение смотрит, попался.. – а зарекал не смотреть: впалые щеки, бурые круги под глазами, вздутые вены, мелкие кровоподтеки..
Расковыряв ножом жестянку с тунцом, наспех завтракаю, запиваю водой. Сухая консерва горчит. Новый день, или все старый тянется.. Выйти. Воздух. Прихожая; ключи; подъезд. Разит прело тушеной с грибами капустой. Что осталось со дня вчерашнего и от соседей.
Лоскут депеши с отрывными хвостами, книзу растопыренными пейсами. «КАЧЕСТВЕННО БЫСТРО БЕЗОПАСНО (ниже) Дезинсекция (абзац) Профессиональное уничтожение насекомых в любых помещениях (далее пунктами списка синопсис, почему должно бросить все и звонить именно по указанному здесь же номеру) Профессиональные сотрудники – Качественные и стратифицированные препараты – Гарантия на весь спектр услуг – Пенсионерам и студентам СКИДКИ» Рассеянно воспаленное бессонницей сознание, ухватывает фрагментами, вниманием акцентирует бред.
На улице тихо. Медленно падает липкий снег. И, правда, свежее, когда легкий морозец. По утру время застыло, и нет суеты, и не вспомнишь, что к новому году идет, как-то по утру тихо. Просто пройтись-проветрится – и то в пользу, по пути захватить что на вечер, вина и что-то из съестного, если хватит фантазии. Или больше вина.
Вжух! Вжух! Щитами таджики скребут снег. Двое, в куртках кургузых. Один метет в горку, другой с той же горки сверху сбрасывает. Балакают, ругаются по-своему. Прохожу мимо. Хмурые.
А дышится.. И вроде бы полегчало. Впрочем, бессмысленно шататься долго не будешь, заворачиваю во дворы, где отоварят в любое время дня и ночи.
И вот уже иду обратно. Спина сутулого малого в засаленном кожухе, идет он медленно, спотыкается. Равняемся с ним. Бомж или алкаш, потерявшийся в миге предрассветном. Бродяга или тоже бессонница.. да не, бомж, сейчас заведет, чую.. как..
..хватает он меня за рукав, – вырываюсь и в сторону, в спесь, сука! – а тот детским высоким голоском, быстро-быстро, что скороговоркой:
– Молодой человек, можно обратиться? Енохом звать меня. Я – инвалид, – и дальше клянчить мелочь. Судьба да родители над тобою, брат, изрядно пошутили прямо по рождению, подумал я. Как тебя? Енох?
– Нет денег, – и чуть ли не отмахиваюсь.
Тут он повернулся. Белесыми зрачками вперились на меня глаза слепого.
Инстинкт, и от брезгливого выведет, я ускоряю шаг на пару десятков метров и – мерзко. Сам ты брезгливый. Тебе же тошно будет. Оборачиваюсь, его нет. Мысли бегают, цепляются одна за другую. Он знал мой возраст, как? Ведь он слепой. Еще чуть-чуть и он обратился бы по имени.. Им слух за зрение.. Он шаги мои слышал. А, может, все-таки зрячий, а это все – так, чтоб попрошайничать? Бесцветны застылые зрачки его были, зрачки без реакции на свет..
Жалость – это с разумом, а первое – инстинктивное, склизкий страх, животное отвращение.. Спорить будете? Они здесь, они – нам, чтоб знать стыда чувство, многими позабытое, многими утаенное. На хромого-то посмотришь – больно. Но жалеешь ты себя.. и стыдно становится.. А потом отговорки, а потом понапридумаешь.. Ну, дорогой мой, теперь уж точно опрометчиво надеяться на сон.. Хорошо прогулялся, освежился, что сказать.. Стакан застоялой пожелтелой воды большими глотками.. Cкорее б забыться..
«И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют..» Евангелие от Луки, 7:22
<>
Молодой человек, одетый явно наспех и не по погоде в длинное черное пальто поверх единственной выходной рубахи, быстрым шагом шел по Коломенской улице прямиком к Свечному переулку. На окрики и зазывания извозчиков он не оборачивался, шел в снег с непокрытой головой.
– Сударь, подайте копеечку, Бога ради. Не оставьте на погибель души невинные. Деточки мои.. трое их у меня.. четвертого вот жду.. А младший мой, Глебушка, чахленький совсем.. чахоточный.. Ему малость осталось.. Подайте копейку, и вам на душе полегчается.. Я Бога молить за вас буду..
Торопящийся отмахнулся от нищенки, укутанной по глаза в лохмотья, с досадой обронил что-то про себя, опустив голову, и шел скоро дальше.
Холодно и снежно, мороз жгучий, брови щиплет, – одна из тех зим, о которых еще долго будут вспоминать, зябко жмурясь, втягивая нос под широкий бобровый воротник. Вскоре отсутствие перчаток выказалось на морозе, руки, судорожно сжатые в кулаки, молодой человек упрятал в карманах пальто. Там же еще раз нащупал он сверток, мелочь, завернутую в газетный лист. Безумец, каким таким условием вынужденный и брошенный в стужу.
По мере приближения молодой человек медлил шаг, прошел один дом, другой – и вовсе начал сбиваться с ходу.
Так подходил он к двору. Неприветлив был двор и мрачен к ночи, но фонари зажгли. А снег под фонарем темный, фиолетовый, будто и нездешний, подумал юноша. Тогда он выступил под свет и снова перечитал адрес по газетному листу, на котором строки в две заметка была выделена чернильным карандашом. Верно, здесь. Подождал он еще, перевел дух, постучался. Под рубахой сердце дернулось, будто провалилось.
– Гасподь с вами.. Хто там? Кому дома не сидится да в якой лютый мороз? Што вас носит?
– Что вам, сударь? Что вам в теплом не сидится-то? – дверь отворил наголо бритый дворник в затертой фуфайке и переднике, заметно, крепко пьяный, по обыденности профессии. От выпитого он едва стоял на ногах.
– Хозяйка.. принимает? – не сразу произнес юноша и как-то в сторону.
В ответ ему старика невнятное бормотание, и тот с жаром замотал руками, словно хотел ухватиться за воздух, еще раз что-то буркнул. Молодой человек отстранился.
– Я тогда.. я в другой раз..
– Входите.. надобно, што ль, на дворе мерзнуть..? Греха на себя не возьму..
Вошли. Не то комнатушка, не то сени. В комнате грязно, сыро, затхло, шагах в шести от двери с перетянутой под потолок веревки свисало дырявое покрывало, сушилось, а не то оно же угол городило.
Сели к столу греться. Молодой человек продолжал осматривать комнату, оттянуть было б чем, чтобы и не сразу – к главному, вот и смотрел он вокруг, вот и комнатку рассматривал. Cтарик же воротился к оставленному ужину: на столе самовар, обрезки холодной говядины, початый штоф водки; да квасилась сальная свечка. Бурдюк дешевого вина днем вылакал, а под ночь – водка, подумал юноша, зараза, в шею таких гнать. Скудное убранство, скудное. Плохо живут. И здесь принимать..
Кроме стола и двух стульев простого дерева, где со спинки одного, дворничьего, до полу спадала видавшая виды николаевская шинель, к углу комнаты гость мог приметить скошенный дощатый ларь под ржавый замок, с крышки которого сиротливо выглядывал прислоненный к голой стенке покоробленный бумажный образок, с пол-ладони в длину, не более. О бок лара стоял топорик на тонком древке, с круглым медным набалдашником.
– Чекан.. орех бить.. – пробормотал старик, не подымая головы с тарелки.
Разговор не шел, да и не о чем ему. Молодой человек потуплено смотрел в почернелую стену напротив, дворник же молча доканчивал есть. Так прошло с четверть часа или около того. Покончив с трапезой и отерев губы рукавом фуфайки, старик рукою смел крошки на пол и тогда уставился на незваного гостя:
– Так што вам? И по какому.. – блестели его залитые водкой глаза.
