От неожиданности я дернулся и принялся оправдываться:
– Это не я, ты что… Она сама на меня набросилась… Я не знал…
– Конечно. Сначала нахлопался с этим твоим очкастым графоманом. – Петьку Маша не очень любила, в минуты раздражения даже именовала мужской шовинистической свиньей. – Потом эту белобрысую тварь вытащил из мусорного бачка… Ей букетик дорогой подари!
– Да ты что… Я же твой котик… У меня лапки… – Я настолько растерялся, что мог только изрекать банальности.
– Я тебе покажу лапки! – И Маша с неожиданной легкостью выдернула букет из моих окаменевших рук.
Потом широко улыбнулась залу и съездила меня колючим и пахучим мастодонтом по физиономии. Что-то тяжелое ударило меня в задницу, и я понял, что сижу на полу, и со всех сторон надвигается грохочущая лавина смеха, безжалостная, готовая поглотить меня с головой.
Букет врезался мне в лицо, едва не выбив зуб, упал на колени будто сноп, и я закрыл глаза, чтобы хоть как-то спастись от позора.
– Эх, братан, не сложилось. – Петька оказался рядом почти мгновенно, в этот раз он среагировал как надо. – Но бывает, дело житейское. Пойдем, накатим, утопим горе в бухле. Оторвемся по-пацански.
Он поднимал меня и вел куда-то, а я закрывал лицо руками и изо всех сил старался не заплакать.
Вперед, вперед, в алкогольный делирий, где можно забыть обо всем: и о собственном позоре, и о разбитом сердце, и о том нелегком выборе, который маячил предо мной, как визит к стоматологу… Туда, где можно найти свободу, веселье и радость, пусть заемные, временные, фальшивые, но спасительные.
Да приидет безумие! И да сгинут проблемы!
Глава 4
Проснулся я от настойчивого гудения телефона рядом с ухом и ухитрился сцапать зловредный аппарат, не открывая глаз.
– Да?
– Лев Николаевич? – пропищал радостный до тошноты голос. – Мы вас ждем через час! Дозвониться раньше не получилось. Но дети уже и портрет ваш нарисовали! Очень ждем!
Вопросы закопошились в тяжелой голове могильными червями. Какие дети? Где меня ждут? Точно ли я Лев Николаевич?
Вечер я помнил не очень хорошо, в памяти остался неведомый кабак в подвале и Петька, обучавший меня премудростям сетевой литературы: «Прикинь, есть два главных портала – Автор.Забей и ЛитЕсть, и поножовщина между ними круче, чем была между АСТ и Эксмо до объединения. Если на первом засветился, то на второй не суйся. Зачморят, суки. Но деньги все там, все там зарабатывают, и Селена Подлунная, и Тарас Скалистый, и я тоже». На плече у него спала утомленная критикой и коньяком Бакова, вокруг ржали и разговаривали смутно знакомые люди, но их я воспринимал с большим трудом.
То, что произошло на «Бульк-фесте», наоборот, вспоминалось с болезненной отчетливостью: и разговор с Машей, и поход за букетом-мастодонтом, и то как я получил этим ароматным титаном по морде.
– Э, да, конечно, – произнес я, пытаясь вспомнить, с кем разговариваю. – Адрес… Напомните… Понятное дело…
Тут мне удалось разлепить глаза, и я с облегчением понял, что нахожусь все же дома. Как я сюда попал, память сообщить отказалась, а к раскопкам в мозгу я решил пока не приступать, слишком уж плохо было не только мозгу, но и всему организму в целом.
Ну еще бы – сначала пиво, затем водка и, кажется, даже портвейн… бррр!
Радостный голос забормотал, сообщая координаты, и я наконец въехал в тему – зараза, у меня сегодня встреча со старшеклассниками в одной из московских школ! Зазвали они меня давно, чуть ли не до летних каникул, я непонятно почему согласился, а потом наглухо забыл.
И теперь мне за час надо доехать на другой край Москвы!
Нет, положительно невозможно быть настоящим писателем без дворянского титула, усадьбы и верного слуги, который в такой час войдет и скажет: «Откушайте рассольчику, барин, а то вчера-то, ха, и щас мы вас в баньку, а там шестерню запряжем и домчим мигом».
– Да, конечно, буду, – пообещал я, ненавидя себя за малодушие.
– Чего, братан, живой? – донесся голос вовсе не слуги, и я вздрогнул, поскольку надеялся, что в квартире один.
Но Петька, судя по модуляциям исходивших от него акустических волн, находился где-то на полу около книжных полок.
– Блин, мне ехать надо. – Я резко сел, отчего внутри началась революция.
Великая – не великая, октябрьская – не октябрьская, но основательная.
– Езжай, – милостиво разрешил он. – Слышь, я твой ноут старый возьму? Мой сдох. Пока из ремонта притащат, епта…
– Бери, сумка в шкафу, – ответил я, и принялся себя реанимировать.
Насилуя организм в попытках очухаться и собраться, я ощутил себя кровавым тираном, который сражается с собственным народом. Из зеркала глянуло нечто красноглазое и жуткое, и пришлось вооружиться бритвой, чтобы избавиться хотя бы от неопрятных клочьев на подбородке. Я ухитрился на бегу вылить в себя чашку чая (кофе так и не купил, балбес)! К счастью, нашел в кухонном шкафчике пачку мятной жвачки, забытую кем-то из гостей.
Валявшемуся на моем покрывале Петьке достался запасной ключ, а я помчался вниз по лестнице. Харкнув на экономию, вызвал такси, поскольку без него на встречу успел бы, только умей я летать, как Супермен.
Шахид-мобиль всосал меня в свое чрево, а я тупо уставился на эсэмэс о списании денег. Вроде бы вчера получил роялти, но куда делась добрая половина? Часть ушла на букет. Остальное… я вспомнил, как в кабаке вызвался угостить всех, кто сидел за нашим столом, и последующее радостное оживление в народных массах.
Стыд меня буквально ошпарил.
Ой, дебил! Неужели снова ходить по знакомым и занимать? Или… нет, не сейчас…
Я все же опоздал, но всего на пять минут, и едва не бегом рванул к крыльцу школы, где меня ждала типичная учительница литературы, копия той, что на известном мемчике пытает привязанного к стулу автора, который ничего не хотел сказать своим произведением – маленькая, сухонькая, седая и в очках со стеклами толщиной в палец.
– Лев Николаевич? – пискнула она, и покачнулась от волны источаемого мной ядреного мятного запаха.
– Добрый день, – отозвался я.
Костюм на мне был отличный, тройка, плащ стильный, длинный, черный, и шляпа очень модная… Но то, что между шляпой и воротником плаща, наверняка внушало встречающей стороне некоторые подозрения.
– Пойдемте, дети ждут, – сказала учительница, принюхиваясь.
В классе меня и правда встретил мой портрет, обладавший неким сходством с оригиналом благодаря общей одутловатости черт и вихрю черных кудряшек вокруг головы.
– Привет всем! – Я помахал трясущейся рукой.
В ответ раздалось нестройное «здравствуйте».
Я никогда не писал для молодежи, и не думал, что «Кишка реформатора» или тем более «Крылья последней Надежды» могут быть интересны ученикам старших классов… Однако половозрелые сексапильные девицы и юноши ростом «дядя, достань воробушка» смотрели на меня не с любопытством зевак, посетивших цирк уродов, а с интересом людей, знающих, кто я такой и чем знаменит.
Меня раздели и усадили на стул перед аудиторией, отчего мне немедленно захотелось провалиться сквозь землю.
Надежда русской прозы… видели бы они меня вчера, черт.
– Лев Николаевич, наш лицей славится углубленным интересом к литературе, – запищала учительница, и от ее голоса у меня заболела голова. Он как тонкое сверло ввинчивался мне в ухо, вибрировал в пустотах черепа. – Поэтому мы очень рады видеть…
На перечислении своих заслуг я даже несколько задремал, а проснулся на вопросах. Чтобы тут же вскипеть от ярости.
Есть такие вопросы, которые нужно внести в особый запретный список под названием «Никогда не задавать писателю!» А писателей наделить правом на месте убивать того, кто по глупости или наивности к этому списку обратится.
И невинное «А где вы берете идеи?» должно стоять в этом списке на первом месте. Ибо подразумевает сие вопрошание, что ты, автор, выглядишь дурак-дураком, сам придумать ничего не можешь, и, наверняка, плагиатишь у других, подглядываешь в чужих книжках или в кино.
А девочка, прекрасная, словно майская заря, с глазами круглыми голубыми, губками розовыми блестящими и углубленным интересом к литературе как раз и спросила:
– А где вы берете идеи?
О, высоко вознесся ты, денница, сын зари, к престолу Всевышнего, и вообразил себя властителем дум! Пади же ты теперь в прах, прельщавший народы, и гордыня твоя да будет разбита, будто сосуд глиняный!
– В интернете, – злобно ответил я, чем вызвал легкое смятение в школьных рядах. – Ввожу в поиске «идеи для писателей», и мне тут же все показывает, ну я и беру из списка то, что на первом месте.
Учительница нахмурилась, мне пригрезился тот самый стул для пыток и паяльник в ее маленьких ладошках.
– Какое влияние на вас оказало… – Вопрос пухлый юноша зачитывал по бумажке. – …творчество Андрея Яшкастрова?
Я уже сталкивался с таким – когда учителя сами пишут вопросы и раздают ученикам. Встреча в таком случае получается мертвой и скучной, ведь говорить приходится не о том, что интересно тебе и аудитории, а о чем-то абстрактном, мутном и непонятном.
И знать бы еще, кто такой этот Андрей Яшкастров и с какого хрена он должен на меня влиять.
– Нет, так не пойдет. – Я поморщился от мятной отрыжки. – Давайте сделаем иначе. Поднимите руки, кто читает для удовольствия, а не для школы. Ага, десять, пятнадцать. Супер. А теперь расскажите, что вы прочитали недавно, и мы поговорим об этих книгах.
Лучше обсуждать последний скандальный роман или даже опусы петькиных собратьев по литРПГ и бояр-аниме, чем Яшкастрова, которого никто не читает, кроме филологов.
Учительница, стоявшая за спинами учеников, недовольно сопела и морщила нос. Только мне было плевать. Я пришел сюда не для того, чтобы она могла поставить галочку в списке внеклассных мероприятий, а ради этих парней и девчонок, из которых, может, еще выйдет толк, несмотря на углубленный интерес к литературе.
Они принялись называть книги, сначала несмело, но потом все более и более активно.
Выбрался я из школы только через полтора часа, вымотанный до предела, с бурчащим от голода животом, но довольный. Учительница проводила меня до дверей, но кивнула на прощание без прежнего энтузиазма, и я подумал, что в эту школу меня вряд ли когда позовут снова.
Снаружи я чуть не запрыгал от радости – наконец свобода.
Можно доехать до дома, поесть, лечь в горячую ванну, отмокнуть и наконец подумать, что мне делать и как дальше жить.
Но фиг вам – телефон зазвонил снова… Нет свободы там, где берет мобильник!
Власть его велика и воистину внушает ужас!
***
Через час я сидел на открытии десятого сезона премии «Горизонтальные новинки» в качестве одного из номинантов.
Основали премию выходцы из фантастического гетто, решившие зачем-то подружиться с большой литературой. Ну да, змеиное гнездо собралось брататься с логовом тарантулов – родить такую идею можно только в изрядно поддатом состоянии, хотя если учесть, сколько бухают писатели всех мастей…
Номинировал меня критик Алкогонов, персонаж в узких кругах легендарный.
Много лет он критиковал фантастику, которую страстно любил и хорошо знал, но при этом люто ненавидел и презирал отечественных фантастов. Те, будучи людьми добрыми, но отходчивыми, отвечали взаимностью и несколько раз Алкогонова били, но это почему-то не срабатывало, любви в адрес российских мастеров звездолета и дракона у него не прибавлялось.
В какой-то момент критику это надоело, и он решил обратиться к мейнстриму, где предсказуемо оказался никому не нужен и подвизался на третьих ролях, в том числе и среди номинаторов «Горизонтальных новинок». Мои «Крылья последней Надежды» Алкогонову показались норм, и он решил, что я достоин занесения в список.
В небольшом зальчике для пресс-конференций издательского дома «Прогресс» собралось человек пятнадцать.
Из знакомых номинантов появилась Нина Ухерина, барышня, скандальная до профессионализма. Она писала мистические страшненькие романчики для нервных женщинов, потом выскочила замуж за уральского деревенщика Петрова, и то ли у нее правда случился выкидыш на почве домашних побоев, то ли она симулировала – слухи ходили разные – но в любом случае развод вышел громокипящим, с появлением на ТВ и слезами в прямом эфире, так что и петровская опупея «Чехардынь-река» поднялась на первые строчки в рейтингах продаж, и саму Ухерину наконец заметили, стали издавать и продвигать.
Двоих молодых людей, что сидели вместе с нами, я не знал, они наверняка были из фантастического цеха.
– Ну что же, начнем, коллеги, – сказал в микрофон круглолицый товарищ, чьей фамилии я никак не мог запомнить, хотя она была достаточно простой, в памяти оставалось, что начинается она то ли на Ш, то ли на Щ; ну и еще я знал, что он возглавляет оргкомитет премии. – Десятый сезон – это вам не хухры-мухры, не кот начихал и не с бешеной овцы шерсти клок, так сказать! Представляем тексты, вынесенные в этот раз на суд нашего жюри.
Жюри «Горизонтальных новинок» в разные годы возглавляли настоящие звезды.
Пару сезонов премию возвышала своим присутствием сама Алина Шапоклякович, некоронованная царица отечественной критики, тоже выходец из правильной литературной семьи, как и Пальтишкина; именно с ней в первую очередь боролась стая «Параллельной альтернативы». Потом ее место занимал бородач Крыльчиков, тоже из небожителей с Олимпа, дядька веселый и не очень зазнавшийся – если сравнивать с остальными.
Оба ничего не понимали в фантастике, и над их статьями регулярно угорали Петька с дружбанами-сетераторами, а особо удачные высказывания даже растаскивали на мемчики. При этом «Горизонтальные новинки», что особо дивно, позиционировались как премия в области неформатной фантастической литературы.
Понятно, что такие жюристы безжалостно гнобили номинантов из фантастического гетто, и всячески продвигали своих, боллитровых. На качество текста, как обычно, никто не смотрел, всех интересовала личность автора – правильный он человек или нет, с кем тусуется, кто у него папа с мамой, деда с бабой, и нет ли у него полезных связей.
В этом году жюри возглавляла персона не менее яркая, хотя и в другом смысле.
Марина Гулина писала фантастику еще в те суровые брутальные времена, когда считалось, что без мужского псевдонима не продашь томик с теткой в бронелифчике на обложке. Зато ее крыша была в серьезной ссоре с головою, и в любой момент с громким «куку, мой мальчик» могла отчалить в политические эмпиреи.
Почти десять лет Гулина и лично, и в сетях всем подряд рассказывала, что отважно сражается на баррикадах за свободу своего маленького, но гордого демократического народа, и клеймила «русских империалистов» и «кровавую Москву». Но при этом она сидела в той же самой Москве, в уютной редакции журнала «Искусство», где не было никаких баррикад, зато имелась хорошая зарплата от явно империалистического холдинга.
– Наше жюри – это наша гордость, – продолжал вещать круглолицый организатор то ли на Ш, то ли на Щ; звали его, насколько я помнил, Сергеем. – Наш жемчуг в навозной куче! Наши небелые вороны и негадкие лебеди, так сказать!
Гулина слушала эти двусмысленные похвалы, и сморщенное темное лицо ее, похожее на огромную черносливину, становилось все более довольным и одновременно все более злобным.
Меня же начало клонить в сон, и я потянулся к украшавшей стол бутылке с минералкой.
Но про нее пришлось забыть, поскольку Сергей Щ. покончил с жюри и начал представлять номинантов.
– Лев Горький, настоящее имя в современной литературе, – уныло забухтел он. – Осмелюсь сказать, что даже три имени, так сказать…
Я натянуто улыбнулся – о боже, и этот туда же, недалеко ушел от сетевых остряков.
Ухерину представили как «мастера этнического хоррора», на что она громогласно рассмеялась. Неизвестно зачем явившиеся на мероприятие журналисты, все две с половиной штуки, вздрогнули и проснулись.
Первый из скромных молодых фантастов оказался Робертом Квахом, автором космической оперы «Лохматый червекопатель неба "Адмирал Червякидзе"» – имя и название я где-то слышал. Второго, обладателя роскошной рыжей бороды, поименовали Владимиром Кашкиным, а вот текст его представить не успели.
– Подождите, – неожиданно влезла Гулина. – Владимир Кашкин? Мы не ослышались?
Себя она именовала во множественном числе, видимо, ради наслаждения селюковой манией величия.
– Точно так, – отозвался Сергей Щ.
На меня никто не обращал внимания, и поэтому я завладел наконец вожделенной бутылочкой.
