– Да нет, с тобой посижу, ты ж меня чаем грозился напоить, да и перекусить не мешало бы. Неизвестно, когда еще нам с тобой удастся поесть, – ответил Елисеев и добавил со смешком: – Между прочим, с нашатырным спиртом твой фокус получился, молодец.
– Какой фокус? – Николай не сразу понял, о чем идет речь.
– Ну, пять капель на стакан воды. Наш доблестный авиатор уже у меня в кабинете сидит. Бледный, правда, но практически трезвый. Наливай, – Елисеев кивнул головой в сторону кипящей воды.
Рыбалко налил чаю себе, Елисееву и помощнику, выложил на стол нехитрую снедь: пару бутербродов да три вареных яйца; кое-что добавил Левенталь, а начальник штаба вытащил из кармана пачку печенья – ужин получился знатный. Ели молча – утомленным суматохой людям хотелось немного побыть в тишине.
Когда время перевалило за половину третьего, погас Херсонесский маяк, а через десять минут и нижний Инкерманский. Верхний Инкерманский маяк продолжал гореть, вызывая недоумение и у горожан, и у руководителей города. Рыбалко нахмурился.
Зазвонил телефон.
– Оперативный дежурный флота второго ранга Рыбалко.
– Командир 35-й береговой батареи капитан Лещенко. Разрешите доложить, товарищ капитан второго ранга, маяк погашен. Вы бы и не дозвонились до него: там кусок провода был вырезан, где-то метров двадцать.
– Спасибо тебе, капитан.
Когда часы показывали без четверти три, вновь раздался телефонный звонок. Николай взглянул на телефонный аппарат почти с ненавистью, потому как каждый новый звонок приносил весть хуже предыдущей. Его помощник уже сидел за столом, раскрыв оперативный журнал, готовый продолжать запись.
– Оперативный дежурный флота второго ранга Рыбалко.
– Дежурный главного поста воздушного наблюдения лейтенант Лукоянов, – представился звонивший. – Товарищ капитан второго ранга, в 2 часа 35 минут поступило донесение с радиолокационной станции поста воздушного наблюдения на мысе Тарханкут: в створе мыс Херсонес – мыс Тарханкут обнаружили неизвестную воздушную цель, идущую с запада. – В голосе звонившего слышалась растерянность.
– Кто докладывал?
– Докладывал капитан Федоров, и этот доклад отмечен в журнале. Только наши технические средства не дают возможности определить направление полета этой цели, – лейтенант как бы оправдывался, мол, тут я не виноват, что у нас такая вот техника.
Николаю даже стало его слегка жалко.
– Как тебя зовут, лейтенант?
– Женя… Простите, Евгений.
– А по батюшке?
– Александрович.
– Вот что, Евгений Александрович, напряги своих слухачей,
усиль посты наблюдения, но с неба глаз и ушей не спускай, это приказ! – в голосе капитана второго ранга появился металл, а по спине лейтенанта пробежали мурашки. – Не дай боже эти самые самолеты появятся над городом, а ты их промухаешь и мне про них не доложишь, – я тебя лично аммиак нюхать заставлю.
Ты меня понял? Действуй!
– Есть нюхать, ой простите, есть действовать!! – судя по голосу, лейтенант не сомневался, что Рыбалко осуществит свою угрозу.
– Про аммиак, как я понял, тоже писать не надо, – ехидно заметил Левенталь.
– Не надо, понятливый ты наш, – в тон ему произнес Елисеев и, пристально взглянув на Рыбалко, уже совсем другим тоном поинтересовался: – Что там еще случилось, Николай Титович? Вид у тебя больно озадаченный.
– Да над морем самолет наши наблюдатели засекли, но не знают, ни чей это самолет, ни куда он летит, в общем, темный лес.
– Ты доложи про этот самолет командующему, а я тем временем выясню, наш он или не наш. Сейчас прозвоню своему коллеге Калмыкову и все узнаю.
Рыбалко тяжело вздохнул. Он уже порядком устал от этих телефонных переговоров, и ему казалось, что ближайшую неделю он точно будет избегать разговоров по телефону.
Николай поднял трубку на красном телефоне без диска – это был телефон, по которому оперативный дежурный мог напрямую связаться с командующим флотом. Когда Рыбалко опустил трубку на рычаг после разговора с командующим, его лицо выражало полную растерянность.
– Черт знает что! ( далее непечатно).
– Что командующий?
– Да не доверяет, похоже, наш комфлота радиолокации. Он еще дважды переспросил, уверен ли я, что это был самолет, как будто у нас еще и корабли летают. После чего пообещал в случае ошибки посадить капитана Федорова под арест. Вот такие вот дела. А что у вас, Иван Дмитриевич?
– Да у Калмыкова уже истерический смех был. Ему сначала звонил майор Перов, потом начальник Перова полковник Жилин, а потом я, и все с одним и тем же вопросом: есть ли в небе наши самолеты. Так вот: с нашей стороны полетов никаких не предполагается. Только в четыре утра с аэродрома на Куликовом поле поднимется наш У-2. Так что если и есть над морем самолеты, так это точно не наши. А вот чьи? Неизвестно.
После этих слов в комнате повисла гнетущая тишина. Рыбалко и Елисеев думали каждый о своем, но в итоге оба думали об одном и том же: чьи это самолеты, куда летят, с какой целью? В этой тишине телефонный звонок был сродни разорвавшейся бомбе, он заставил вздрогнуть даже начальника штаба флота, отличавшегося завидной выдержкой. Поднимая трубку, Николай опять отметил время: 3 часа 6 минут.
– Дежурный главного поста воздушного наблюдения лейтенант Лукоянов, – представился звонивший. – Товарищ капитан второго ранга, с поста наблюдения на Константиновской батарее доложили, что слышат шум моторов самолетов. Шум слышен по пеленгу 315 градусов,
на удалении двадцати километров. Если они не изменят курс, то минут через шесть-семь будут над Севастополем.
– Понял! Зафиксируй у себя в журнале время доклада. Молодец, лейтенант, хвалю.
Едва Рыбалко повесил трубку, как телефон зазвонил снова.
– Оперативный дежурный флота второго ранга Рыбалко.
– Начальник ПВО Севастополя полковник Жилин.
– Иван Сергеевич, должность мог и не называть, я и так знаю, что ты начальник противовоздушной обороны Севастополя, – в голосе Рыбалко появились шутливые нотки.
– Николай Титович, ну а ты мог бы и не говорить, что ты оперативный дежурный флота, – в свою очередь отшутился Жилин, – как будто я не знаю, кому звоню. Догадываешься, зачем?
– Догадываюсь, Иван Сергеевич, догадываюсь, – шутливое настроение оперативного дежурного сошло на нет. Рыбалко тяжело вздохнул. – «Добро»
просишь на открытие огня. Повиси минуту на телефоне, сам понимаешь, я тоже «добро» запрашивать буду.
– Поторопись, пожалуйста, Николай Титович. Эти самолеты уже на подлете, и я должен знать, как их встретить.
Николай снова поднял трубку на телефоне без диска.
– Слушаю, – голос командующего был усталым.
– Товарищ вице-адмирал,
докладывает капитан второго ранга Рыбалко: в небе над Севастополем появились неизвестные самолеты. Какими будут наши действия?
На другом конце провода повисла гробовая тишина. Трубка молчала больше минуты. Октябрьский оказался в непростом положении. Должно быть, в тот момент в его голове пронеслись тысячи противоречивых мыслей. С одной стороны, он должен отдать приказ на открытие огня, так как на флоте введена боевая готовность номер один, согласно которой инструкция предписывала сбивать все неизвестные самолеты. С другой стороны, действовал приказ не поддаваться на провокации. А вдруг это война, о возможности которой только что предупредил лично нарком, а он, командующий флотом, не примет необходимых мер? А если это провокация, о возможности которой предупреждал сам товарищ Сталин, и он на нее поддался? Вице-адмирал Октябрьский оказался между молотом и наковальней: он должен был принять очень нелегкое решение – открывать огонь по неизвестным самолетам или не открывать. Командующий флотом не имел права ошибиться, так как в случае ошибки он потеряет не только свой пост, но и голову!
– Есть ли наши самолеты в воздухе? – спросил командующий.
– Никак нет, товарищ вице-адмирал. Согласно докладу полковника Калмыкова, наших самолетов в воздухе нет.
– Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, то завтра вы будете расстреляны, – глуховато, но с подчеркнуто металлическим оттенком в голосе ответил командующий.
– Товарищ командующий, так как быть с открытием огня?
– Действуйте по инструкции, – несколько неопределенно ответил Октябрьский.
Рыбалко услышал в трубке гудки отбоя, опустил ее на рычаг и, глядя на контр-адмирала Елисеева, растерянно развел руками. Теперь Николай оказался точно в таком же положении, в котором был вице-адмирал Октябрьский минуту назад. Даже при его решительности и умении взять на себя ответственность психологически тяжело перейти от мира к войне. А отдать приказ на открытие огня боевыми снарядами еще тяжелее. Ситуацию усугубляло полное отсутствие информации о находящихся в небе самолетах. Тут снова зазвонил телефон. Рыбалко схватил трубку в надежде, что хоть кто-то сейчас прояснит ситуацию.
– Оперативный дежурный Рыбалко, – скороговоркой выпалил он.
– Оперативный дежурный ОВРа капитан-лейтенант Щепаченко. Товарищ капитан второго ранга, от наших сигнальщиков поступил доклад, что в небе над Севастополем появились неизвестные самолеты…
– Я знаю! – зло выпалил Рыбалко в ответ. – Чьи это самолеты, мы выясняем, все, отбой! – и Николай швырнул трубку на рычаг, после чего повернулся к Елисееву: – Иван Дмитриевич, что будем делать? По всем канонам надо отдавать приказ на открытие огня. А вдруг это провокация?
– А вдруг нападение? – тут же парировал Елисеев. – Сам подумай, какого ляда нарком привел весь флот в боеготовность раз? А может, ты думаешь, что меня просто так с постели подняли? По-твоему, я так люблю служить, что торчу на этой чертовой службе и днем и ночью? – Елисеев стал переходить на повышенные тона, было видно, что все, что накопилось в нем за эти часы, он выплескивает наружу. Резко выдохнув, уже более спокойным тоном он продолжил: – Знаешь, Николай Титович, за год войны в Испании я усвоил одну простую истину: «Промедление смерти подобно». А что думаешь ты? Только быстро, время жмет!
– Если самолеты летят с целью провокации и в бомболюках бомбы, то, если не мы откроем огонь, могут погибнуть мирные люди, много людей. Откроем огонь – могут погибнуть только двое: вы и я. Я за открытие огня.
Ни Елисеев, ни Рыбалко не думали в тот момент, что принимают решение, которое войдет в историю. Решение, которое сорвет планы гитлеровцев и спасет Черноморский флот. Потом другие – те, кто свалил ответственность на контр-адмирала и капитана второго ранга, будут кричать о принятых мерах, приписывая все заслуги себе. Но это будет потом.
А сейчас Рыбалко поднял лежащую на столе телефонную трубку, поднес ее к уху и отдал приказ ожидавшему ответа полковнику Жилину:
– Открыть огонь!!
Его голос звенел от волнения.
– Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание, – Жилин перешел на официальный тон. – Я записываю ваше приказание в журнал боевых действий.
Рыбалко устал: такого нервного дежурства у него еще не было; может быть, поэтому он излишне громко крикнул в трубку:
– Да записывайте куда хотите (далее непечатно), но открывайте огонь!!
Часы показывали 3 часа 12 минут.
– Я буду у себя в кабинете, если что, сразу же звони, – с этими словами Елисеев покинул командный пункт.
Буквально через несколько минут где-то за городом послышались выстрелы. По звуку выстрелов можно было определить, что стреляет всего одна зенитная батарея.
«Наверное, стреляет та, что находилась на боевом дежурстве», – подумал Рыбалко. Машинально он бросил взгляд на часы: 03-15.
Мысли Николая прервал телефонный звонок.
– Оперативный дежурный флота второго ранга Рыбалко.
– Товарищ капитан второго ранга, докладывает оперативный дежурный ОВРа капитан-лейтенант Щепаченко. Тут эти неизвестные самолеты сбрасывают парашютистов, которые приземляются, ну, точнее, приводняются, прямо в бухту. По приказу Фадеева
на поимку парашютистов отправил дежурные катера-охотники под общим командованием капитан-лейтенанта Глухова. Катера уже вышли в море. О результатах я доложу. – Спасибо тебе, Щепаченко, за образцовое дежурство. Как будут новости, звони без промедлений. – Рыбалко положил трубку на рычаг и обратился к Левенталю: – Все успел записать?
– Никак нет, не все, товарищ капитан второго ранга, – Левенталь улыбнулся. – Тут половину ваших выражений и слов начальника штаба просто невозможно занести в оперативный журнал.
– Нашел время для шуток, юморист хренов! – зло оборвал его Рыбалко и обжег своего помощника таким взглядом, что у того мгновенно пропало всякое желание шутить.
Между тем стрельба усиливалась. Казалось, зенитчики решили посоревноваться, кто больше выпустит снарядов. Жаль, что нельзя взглянуть, что происходит над городом: окно занавешено плотной черной тканью. Здравый смысл подсказывал Николаю, что подходить к окну небезопасно: стреляют-то боевыми. А зенитный снаряд – осколочный, еще какой осколок ненароком залетит. Береженого, как говорят, бог бережет.
Вдруг артиллерийскую канонаду заглушил мощный взрыв, который раздался где-то на окраине города за Центральным рынком. Он эхом прокатился по городу, долго не утихал гул. Что это? Что взорвалось? Где? Николай посмотрел на часы: 3 часа 48 минут.
Он понял, что это война. Эта мысль вызвала у Рыбалко оцепенение. В голове пульсировала только одна мысль: «Война! Война! Война!». Господи, как не хотелось войны!!! Только тех, кто начал эту войну, совсем не интересовало мнение капитана второго ранга Николая Рыбалко, как и мнение миллионов пока еще мирно спавших советских людей.
Мысли дежурного прервал еще один взрыв в районе Приморского бульвара в 3 часа 52 минуты. Рыбалко сжал ладонями голову. Мысль о том, что второй взрыв прогремел недалеко от его дома, оглушила его. Николаю вдруг стало душно, ему не хватало воздуха. Он задул керосиновую лампу и, откинув черную занавеску, высунулся в окно. И плевать ему было на разрывы снарядов – вцепившись руками в подоконник, он жадно пил свежий утренний воздух. На капитана второго ранга Рыбалко навалилась неимоверная моральная усталость последних часов дежурства. Он отошел от окна, сел на стул и несколько минут сидел неподвижно, отрешенно уставившись в одну точку. Мысли его были целиком заняты семьей. Он боялся даже представить, что с двумя самыми родными для него людьми может что-то случиться.
Из состояния оцепенения его вывел телефонный звонок. Рыбалко посмотрел на часы: они показывали ровно 4 часа утра.
На календаре, висевшем на стене, было 22 июня 1941 года.
