Песенник
Татьяна Васильницкая
Книга «Песенник» – это продолжение «Гербария», выходящее на иной уровень откровенности. Действие происходит в Санкт-Петербурге в недалёком прошлом. Уже знакомые читателю художницы Лиза и Света, вагоновожатая Люся, уличный музыкант Гарик и ещё несколько новых героев исследуют себя, переживают личные драмы, делают неожиданные открытия и порой оказываются в ситуациях, где нет хорошего выбора. На страницах книги много секса, боли, и конечно, песен. Автор ничто не пропагандирует и ни к чему не призывает.
Татьяна Васильницкая
Песенник
Bella ciao
[1 - «Белла чао» (итал. Bella ciao – Прощай, красавица) – народная итальянская песня, исполнявшаяся участниками движения Сопротивления в Моденских горах во время Второй мировой войны и получившая широкую мировую известность в конце 1940-х годов. После первого международного фестиваля молодёжи и студентов, прошедшего в Праге летом 1947 года «Белла чао» была переведена на другие языки, и её можно было услышать также на всех последующих фестивалях молодёжи. В Советский Союз эта песня была «привезена» в 1963 году Муслимом Магомаевым, традиционным исполнителем итальянских песен.]
– пролог
В половину пятого утра солнце мало того, что успело вынырнуть из тёмно-синей Невы на бледно-голубое июньское небо, так ещё и начало пригревать. Анатолий Кимович – пенсионер, ветеран труда и коренной житель проспекта Обуховской обороны, вышел на прогулку со своим псом по имени Мурзик. Пока лохматый чёрный двортерьер орошал ближайшее дерево, его хозяин услышал пение – звонкое, на два девичьих голоса. Не самое стройное, но несомненно, прелестное. И песня была знакомая. Пожилой мужчина сначала решил, что ему послышалось, но вскоре явственно различил: «О Белла чао, Белла чао, Белла чао, чао, чао…» Под эту песню он танцевал с будущей женой, которая была тогда ещ? студенткой педагогического института. Которая теперь уже два года как лежит в земле. А вот показались и исполнительницы – две девушки, взявшись за руки, шли по трамвайным рельсам. Поравнявшись с внезапным слушателем, они пропели:
– ? questo il fiore del partigiano
morto per la libert?!
Улыбнулись, помахали и зашагали дальше.
– Но за свободу родного края мы будем драться до конца! – пропел Анатолий Кимович в ответ и потянул Мурзика за поводок – домой.
Ранние певуньи (чисто теоретически – поздние, ведь они ещё не ложились спать) были одеты в одинаковые светло-голубые джинсы, одинаковые белые кеды с цветной акриловой росписью, и очень похожие чёрные футболки, только на одной было написано «Dritte Wahl», а на другой – «Адаптация». У обеих были длинные русые волосы: у одной – чуть темнее и распущенные, у другой – чуть светлее и заплетённые в две косички. Если ты, дорогой читатель, знаком с моей книгой «Гербарий», то давно узнал Лизу Фельдман и Свету Янковскую. В чём-то их жизнь поменялась: Лиза забросила немецкий язык и основательно взялась за психологию; Света начала учить итальянский (этим и объясняется исполнение Bella ciao на языке оригинала) и полгода назад переехала к Лизе. Обе подруги вчера стали дипломированными художниками-реставраторами и пребывали в радостном безалкогольном опьянении. В чём-то их жизнь осталась прежней: у Лизы с тех пор было несколько коротких романов с юношами, не отличавшимися, по субъективному мнению Светы, ни друг от друга, ни от Иннокентия Шишкопара. Они все, как один, носили редкие имена, красиво ухаживали и внезапно исчезали. Личная жизнь Светы состояла из череды безответных влюблённостей в уличных музыкантов, доморощенных поэтов и даже одного актёра-мима. Каждое последующее неожиданное расставание или закономерное равнодушие переживалось легче – обе знали: они есть друг у друга.
Ближе к шести часам утра подруги добрались домой – в коммунальную квартиру на первом этаже; перешагнули через валявшегося в коридоре вусмерть пьяного Саню, и зашли в комнату, которая в последнее время ещё больше преобразилась. Стены были сплошь исписаны цитатами из книг и песен, потолок разукрашен фракталами, кот Бобик охотился за свинозавром Вольдемаром, безуспешно пытаясь лапой достать его из клетки.
– Завтра уже приедут твои хозяева, придурок шерстяной!
Света и Лиза вдруг поняли, что страшно устали – настолько, что готовы рухнуть в постель одетыми.
– Во сколько завтра Люся с Гариком кота заберут? – проговорила Света, засыпая, когда они, всё-таки освобождённые от джинсов и футболок, лежали обнявшись под пустым пододеяльником.
– А я не помню, – отвечала Лиза шёпотом, – позвонят – разбудят.
– Классно им, я тоже в Германию хочу.
– И я. Поехали?
– Ага, денег только надо где-то взять.
– Давай Бобика продадим?
Кот, услыхав своё имя, прыгнул с тумбочки на кровать, приземлившись ровно между подушками и угодив Свете хвостом прямо в глаз.
– Трамвайное отродье! – возмутилась она.
– Чёрт! – спохватилась вдруг Лиза, – совсем забыла, завтра же ещё Назар приедет!
– Понятно, хрен на рыло мы выспимся.
– Выспимся в следующей жизни.
– Ты и в прошлой так говорила!
Если бы на Марсе…
[2 - «Если бы на Марсе» – песня группы «Браво» из альбома «На перекрестках весны». Автор текста – Валерий Жуков, композитор – Евгений Хавтан. Премьера студийной версии состоялась в 1996 году. Первый исполнитель – Роберт Ленц.]
У Люси было совершено уникальное состояние. Оно выражалось в новом платье, тщательно подобранных аксессуарах, безукоризненном маникюре и целом ворохе противоречивых чувств, мыслей и воспоминаний. Называлось это состояние «лучший друг женится». Впервые Люся радовалась, что её любимый в отъезде.
«Гарик, извини, но на свадьбу пригласили только меня одну».
«Рома, ты сильно расстроишься, если я приду вместе с Гариком?»
Изо дня в день Люся взвешивала эти две фразы на весах своей совести, и чаши неизменно оставались на одном уровне, причём обе одинаково давили своей тяжестью. Когда Гарик сообщил, что его позвали сыграть квартирник в Саранске и отправился в гараж колдовать над «Копейкой», у Люси с плеч свалился целый вагон чугунных болванок. Облегчение, впрочем, не только не спасло от грусти, но даже усугубило её. Так уж сложилось: два человека, которые так много значили для Люси, на дух не переносили друг друга. «Меня от его говора затряхивает» – аргументировал Рома после первой и единственной встречи с Гариком, произнеся слово «говор» на украинский манер. «Что-то он уж больно умный» – выдвинул Гарик ответный аргумент. Люсе осталось только принять обе эти данности.
И вот теперь она подписывала свадебную открытку, вкладывая в ровные аккуратные строчки всю теплоту и нежность. А теплота и нежность по отношению к Роме имела такие масштабы, что, пожалуй, хорошо, что Гарик их не представлял. Впрочем, их и сама Люся не особо представляла.
«Ёшкин кот! Да мы пять лет знакомы!»
Люся в мельчайших деталях помнила то утро в конце лета. Советское здание учебно-курсового комбината; догорающее солнце августа в окнах технического класса; электросхемы и детали трамвая на стенах; лысый седобородый преподаватель, который, судя по внешнему виду, работал ещё кучером на конке. Щурясь сквозь толстые стёкла очков, он вглядывался в журнал и громко зачитывал список группы.
– Иногда Роман Андреевич!
– Здесь!
Люся вместе со всеми устремила свой взгляд на обладателя столь загадочной фамилии. Им оказался парень лет двадцати, очень точно, и, по-видимому, неосознанно косплеящий Александра Демьяненко времён «Операции Ы», даже очки были такие же. Люся, засмотревшись на реинкарнацию Шурика, не сразу сообразила, что ей нужно отозваться, когда преподаватель назвал Решетникову Людмилу Владимировну. А когда отозвалась, уже «Шурик» на неё засмотрелся. «Надо же! – подумал он, – Девушка!» По его заключению, в классе присутствовало несколько баб и тёток разных возрастов, но девушка – всего одна.
На обеденном перерыве они, не сговариваясь, сели за один шаткий пластмассовый столик. Роман Андреевич Иногда взял по талону бесплатный обед, который состоял из сомнительного супа, сомнительной котлеты с сомнительными макаронами, сомнительной сдобной булочки и сомнительного сладкого чая. Люся купила творожную запеканку и стакан компота. Её обед стоил бешеные деньги – сто рублей.
– Ну ты буржуйка! – прокомментировал очкарик с загадочной фамилией, запивая котлету сладким чаем.
– Вовсе нет, голландка![3 - «Буржуйка» и «Голландка» здесь – разные виды отопительных печей.]
– С изразцами?
Люся поразилась тому, что одногруппник понял шутку.
– … и лепниной!
– Я, кстати, Рома.
– Я, кстати, в курсе.
– А ты, значит, Люда.
– Люся.
– Принято.
– Как люди пьют сладкий чай?
– С удовольствием! Тем более, он здесь нужной температуры – не горячий.
– Мсье знает толк в извращениях!
На следующей паре они, снова не сговариваясь, уселись за одну парту. Пока полная преподавательница маленького роста, примерная ровесница своего коллеги с первых двух пар, трагичным голосом вещала об экипировке трамвайного вагона, Люся и Рома всячески друг друга подкалывали. По дороге к метро они занимались тем же, и удивительное дело: на каждую идиотскую шутку собеседник тотчас же выдумывал ещё более идиотскую, как будто они были давними друзьями.
– Знаешь, мне стыдно, – призналась вдруг Люся, – я училась на преподавателя английского и ничего не понимаю.
– Не переживай, – подбодрил её Рома, – я учился на логиста, но тоже мало что понимаю.
– Ой, а где? В ПГУПС или в АТЭМК?
– В другом городе.
– В каком?
– Далеко. Не важно.
Попрощавшись с одногруппником до завтра, Люся провалилась в пучину вины и стыда, причём, непонимание учебного материала заботило её сейчас меньше всего. Полгода она добивалась от Миши, своего любимого мужчины, разрешения пойти учиться. Полгода он не хотел об этом слышать.
«Это слишком опасная профессия!»
«Туда идёт одно быдло!»
«Зачем тебе работать, я что, плохо тебя обеспечиваю?»
«У тебя не получится, это не для женских мозгов!»
«Какой-нибудь мужик уведёт тебя!»
И вот, когда Мишу, наконец, удалось убедить, что ей в самом деле нужна именно эта профессия, что она сделала в первый же день? Познакомилась с «каким-то мужиком». Они болтали, смеялись. По правде говоря, Люся уже года четыре не получала такого удовольствия от общения с кем-либо. Эти четыре года она ни с кем толком и не общалась. Кроме Миши.
Он появился, когда ей было девятнадцать, и был первым во многом. Можно, конечно, сказать, что Люся никогда никого так не любила, то эти слова – пустой звук, неспособный описать всю мощь и глубину обрушившихся на неё чувств и ощущений. Через две недели Люся, к великой радости тех людей, что её вырастили, переехала к Мише; ещё через два месяца забрала документы из уже давно опостылевшего «Герцовника», решив, что посвятить себя любимому мужчине – лучшее, что можно сделать в этой жизни. Любимый мужчина не имел стабильной работы, жил в основном на деньги от сдачи прабабкиной квартиры в другой прабабкиной квартире, которую регулярно громил, когда напивался. А когда не напивался, дарил цветы и конфеты, приносил кофе в постель и пакеты из магазина, хорошо знал, что такое «прелюдия» и «женский оргазм», и даже мог сбегать в аптеку за прокладками и обезболивающим. Всё это компенсировало любые выходки пьяного Миши: блевотину на батарее, выбитое стекло в кухонной двери, оскорбления на буквы «Ш» и «Б», эпизодическое рукоприкладство (когда его кулаки, движущиеся по весьма кривой траектории, всё же достигали цели). Всякий раз после очередного Мишиного дебоша Люся самоотверженно, даже с каким-то извращённым наслаждением отдраивала всю квартиру, лечила «болеющего» возлюбленного, выслушивала его похмельные раскаяния, смазывала свои синяки кремом и отчаянно верила, что однажды он позовёт её замуж. Замуж Миша, впрочем, звал, и не раз, но только на словах – дойти до ЗАГСа вначале было некогда, а потом он и вовсе решил, что эта бюрократия ни к чему. Появившееся спустя четыре года желание выучиться на водителя трамвая было для Люси таким же диким и иррациональным, как и мысли вроде «Меня не радуют цветы» или «Я, кажется, больше не люблю секс». От всей этой несусветной чуши хотелось отмахнуться, но – вот беда! – не получалось.
