Асфодель, цветок забвения
Евгения Перлова
Мика и Элли растут, как близнецы, но он помнит сестру не с самого раннего детства. Когда она появилась в Микином доме, им было четыре. Элли видит то, что не видят другие, а по ночам от её кровати в небо ведёт лестница в Город Снегов – мир подсознания Элли, переплетающийся с реальностью. Так, страшным колдуном в Городе Снегов становится маньяк-убийца, от которого Элли едва удаётся спастись. Тем временем в квартиру напротив заезжают новые жильцы, и Элли с ужасом узнаёт в соседе маньяка и колдуна. Через некоторое время маньяка, бывшего в розыске, отправляют в тюрьму. Тем временем мы видим героев подростками, и Элли влюбляется в соседа Стаса, сына маньяка. В третьей части романа Мика со своей группой «Асфодель» даёт концерты и учится на инженера. Однажды, сразу после концерта, Элли исчезает, словно навсегда ушла в свой Город Снегов. Поиски не приводят к успеху. Через что придется пройти Мике, чтобы принять потерю близкого человека и обрести себя?
Евгения Перлова
Асфодель, цветок забвения
С любовью брату, который верил в Город Снегов.
She was always like a feather in the air,
I never knew if she was flying or falling.
She was always like a feather in my life,
I hope she flies[1 - Она всегда была словно пёрышко на ветру,Я никогда не понимал, летала она или падала.Всегда словно пёрышко в моей жизни,Надеюсь, она летает.(Аура Дионе, Песня для Софи)].
Aura Dione, Song for Sophie
Burn your biographies,
Rewrite your history,
Light up your wildest dreams[2 - Сожги прошлое,Перепиши историю.Воплоти в жизнь свои самые безумные мечты.(Panic! At the Disco, Большие надежды)].
Panic! At the Disco, High Hopes
God, keep my head above water[3 - Господи, держи мою голову над водой.(Аврил Лавин)].
Avril Lavigne
Привет, девочка.
Такие простые слова. Такие трудные.
Хочу говорить их тебе каждый день, что бы ни случилось.
Мне тяжело было произносить твоё имя не то что вслух, но даже думать о том, как тебя зовут. Конечно, это меня в твоих глазах ничуть не оправдывает. Ни один мой поступок не выглядит достойным для тебя, но возможно, у меня ещё есть шанс?
Я мог бы сказать тебе, что в тот день шёл такой же дождь, как сегодня, а ты бы спросила: ну и что? Ведь мы не знали друг друга столько лет. Какая тебе разница, шёл в тот день дождь или нет?
Вместе с дождём воспоминания о девушке с каштановыми волосами приходят ко мне. У неё глаза цвета тёплой осени. Как и у тебя. Когда греешь сахар и он начинает плавиться, получается тот самый оттенок. Думаю, она бы тебе понравилась, та девушка.
Ведь у тебя её имя.
Знаешь, в такой мокрый и неуютный день, как сегодня, несколько лет назад я резал запястье.
Погоди рвать письмо на части и называть меня идиотом. Хотя, конечно, я и есть идиот. Нет-нет, девочка, я не хотел умирать, никогда не хотел. Прости, что рассказываю, но мне кажется, ты поймёшь. По крайней мере, тебе следует знать.
Я резал не там, где вены, а сбоку, где большой палец. Мне просто нужно было увидеть кровь, почувствовать, что я живой, понимаешь? Нет? Прости, что продолжаю рассказывать об этом. Мне нужно объяснить тебе.
Сначала сделал один маленький надрез, потом другой. Промакивая кровь салфеткой, стал вырезать птицу. Кривая получилась, но видно, что птица, раскинувшая крылья. По контуру птичьего тела сочилась кровь, а мне не было больно. Это было странно: кровь есть, а боли нет. Я смотрел долго, а потом замотал запястье платком и вышел под дождь. Волосы облепили лицо, я убрал их. Впервые подумал, что, наверное, надо обстричься, под дождём неудобно, за шиворот по хвосту стекает вода. Но если подстригусь – не смогу закрываться от людей, когда играю.
Ты…
У меня перехватывает дыхание, когда я думаю о тебе. Знаю, ты считаешь меня полным придурком, это жаль, но не смертельно.
Так бывает.
Я тебе сейчас подробно рассказывал об этой птице, потому что ты спрашивала меня о ней, помнишь? И я соврал. Сказал, что родился с ней. И ты почему-то поверила. Прости меня, девочка, я больше никогда не хочу тебе врать. Возможно, ты найдёшь в себе силы и желание верить мне.
Когда-то я также верил одному человеку. Той девушке.
Беспрекословно, безрассудно, бесконечно.
Люблю ли я тебя? У меня было слишком мало времени в самом начале, чтобы это понять. Но я хочу понять это сейчас. Хочешь ли ты?
М.
Часть первая. Город Снегов. Элли и Мика
Он помнил день, когда она появилась, но не помнил откуда. Хмурая, она возникла, словно из параллельного пространства, и стояла в дверном проёме, оценивающе разглядывая Мику. На ней было вязаное красное платье с длинным рукавом и блестящие красные туфли. Она стучала каблучком в пол, как будто отбивала ритм какой-то песни, крепко прижимая к себе большого плюшевого медведя. Её волосы цвета тёмной карамели были заплетены в тугую корзинку. Мике казалось, что он знает песню, которую девчонка отбивает каблуком, и хотел было потопать с ней в такт, но она вдруг прекратила стучать и подошла к нему. Он стоял, не смея пошевелиться, поражённый самим фактом её присутствия в его комнате.
– Я волсебница, понял? – сказала она, подойдя к Мике вплотную, нос к носу. – Медведя не трогай, а то заколдую насовсем!
В это мгновение она вторглась в его маленькое личное пространство, бесцеремонно, сразу и навсегда. Он смотрел в её светло-карие глаза, оцепенев, и молчал. Она, довольная произведённым впечатлением, хмыкнула и прошла к его игрушкам, села на пол и стала играть. Он какое-то время продолжал стоять в ступоре, потом подошёл к ней и плюхнулся рядом. Сидел и наблюдал за тем, как она достаёт его машинки и конструктор.
Медведя она задвинула за спину и погрозила Мике кулаком: не смей, мол, и смотреть даже на моего зверя.
Мика оглянулся и обрадовался, увидев в дверях маму. Вскочил, побежал и уткнулся ей в юбку. Мама подхватила его, и он, запинаясь, спросил, что за девочка в его комнате и как она умеет колдовать.
– Ты чего, Мишутка, это твоя сестра, Элина, – улыбнулась мама, целуя его в лоб и щёки, – я думала, ты помнишь.
Мика тихонько повторял: «сестра-сестра», буква «р» застревала где-то у нёба, получалось «сестъя», противное, колючее острое слово, не несущее в себе ничего хорошего.
Воспоминания о сестре до её внезапного появления в дверях комнаты были смутными, размытыми и какими-то ненастоящими, словно раньше Элины вообще не было. Она же утверждала, что знала его с самого начала. Говорила, что когда он родился, то был лысым, а потом стал белым как снег, а потом немного потемнел. И что глаза у него сначала были чёрные, потом позеленели и, в конце концов, стали голубыми. Мика спрашивал у мамы, и та смеялась, отвечая, что всё в точности так и происходило, видимо, сын долго не мог определиться, каким ему быть.
В другом воспоминании о сестре был ремонт в их общей комнате. Родители занимались им все выходные, и вот, наконец, закончив с поклейкой светлых обоев, уставшие, уложили детей на дневной сон и ушли на кухню пить чай. Проснувшись, Мика увидел кривое солнце на полстены, от которого расходились лучи с метёлочками, оно улыбалось большим неровным ртом и удивлённо смотрело на него глазами-кругляшами разного размера. Элина была так увлечена рисованием метёлки очередного луча, что не услышала, как ойкнула мама, зайдя в комнату.
Художницу отправили в угол, а мама долго и аккуратно стирала рисунок ластиком сначала под всхлипывания, потом под комментарии «ну красиво же было, ну солнце же». Угол был целой маленькой комнаткой, поскольку дверь из кухни закрывала его наискосок. Внутри разместился бочонок-пылесос, на который можно было присесть. Попричитав, Элина залезла на пылесос и стала распевать песни, и наказание в итоге превратилось в общее веселье.
Ещё Миша хорошо помнил, как мама читала перед сном «Волшебника Изумрудного Города», а на следующий день Элина уговорила всех «поиграть в сказку». Папа стал и Страшилой, и Дровосеком, и Львом одновременно. Он изображал всех по очереди: то переваливался с ноги на ногу, как неуклюжее соломенное пугало, то говорил металлическим голосом, как робот, хотя Железный человек вовсе не был роботом, то рычал, как лев. Мама была Тотошкой и периодически волшебницами. Элина, конечно, была Элли, а Мика Гудвином, потому что кроме Гудвина он никакую роль не хотел. Хоть Гудвин и обманщик, зато самый главный Волшебник.
А потом был общий день рождения, и Мика не мог понять, почему общий. Ведь в прошлом году у него был свой собственный день на одного, сейчас вдруг общий на двоих. Зато в этот раз торт был намного больше, чем всегда, огромный, бежево-кремовый, разделённый шоколадной линией на две половины, в каждой по пять свечей.
– Эля и Мика, загадайте желания и задувайте свечи, – их подвели к торту.
И тогда она отказалась задувать и надулась, топнула ногой и сказала, чтоб все звали её Элли. Никто не сопротивлялся, какая разница Эля или Элли. А имя «Миша» трансформировалось в «Мику» задолго до этого дня, потому что Элине было трудно произносить звук «ш». Она говорила «Мика», и все стали звать его так. Её водили к логопеду, и она довольно быстро заговорила чисто, но всё равно продолжала звать брата Микой, как и мама с папой, да и все остальные тоже.
Эти все остальные – в садике, во дворе, в поликлинике – периодически шептались о чём-то, и до Мики долетали обрывки фраз:
– Интересно, им скажут?
– Бедняжка…
– Наверное, ужасно тяжело, такая ситуация…
Мике не нравились слова «ужасно», «тяжело» и «бедняжка», ему казалось, будто люди говорят о том, что Элли чем-то больна, и ему было не по себе.
Элли будто не слышала, а когда Мика рассказывал ей, о чём шепчутся взрослые, пожимала плечами. Она выглядела весёлой и вполне здоровой, и он успокаивался: раз Элли всё равно, значит, ничего не происходит.
Когда им было восемь, отцу предложили хорошую работу в городе Октябрьск-45, и шепотки остались во дворе дома города Топольки. Мика помнил, как они встали затемно, и бабушка с дедушкой плакали, прощались и просили приезжать почаще, не забывать, писать и звонить, а им с Элли было весело, потому что у них начиналось первое настоящее путешествие. И потом они долго-долго ехали в машине за КамАЗом, в кузове которого были коробки с вещами и разобранная, завёрнутая в тряпки мебель.
Мика помнил, что, когда они добрались до города, уже снова было темно и папа с водителем КамАЗа куда-то побежали, а они сидели в машине недалеко от больших ворот, время от времени разъезжающихся в стороны, чтобы впустить и выпустить машины. Справа от ворот начинался освещаемый фонарями высокий длинный забор из колючей проволоки в два ряда, между которыми ходили солдаты с автоматами и бегали овчарки. Слева было небольшое двухэтажное здание с несколькими входами, одни люди входили, другие выходили, и Мика с Элли смотрели в окно и удивлялись, как много народа живёт в таком маленьком доме. А потом за ними пришёл папа, и они отправились в этот дом, и оказалось, что это вовсе не дом. Там было несколько проходов со стеклянными будками, внутри сидели люди в военной форме, и люди в обычной одежде подходили к ним по очереди и протягивали какие-то разноцветные карточки, после чего их пропускали внутрь. А другие люди появлялись на этой стороне из других будок и уходили в двери, откуда зашли Элли с Микой и мамой. И они с мамой тоже пошли через стеклянную будку, и человек в военной форме проверял мамины документы, и потом они оказались с другой стороны. И всё было то же самое, что и там, откуда они пришли: деревья и трава, и в то же время другое. В чём заключалась «другость», сказать было сложно, как будто просто даже запахи были какие-то новые, непонятные. И оттого немного тревожные. КамАЗ выехал из ворот, за ним на машине папа, они сели к нему, и, поднимаясь по дороге вверх, смотрели, как плывут за окном дома, мигая десятками жёлтых окон.
Их дом был на возвышенности, квартира с видом на пруд, который находился за забором. Но сверху были видны только лес и пруд, так что казалось, что никакого забора вовсе нет.
Октябрьск в силу своей искусственной обособленности от остального мира был городком очень зелёным, тихим и спокойным и маленьким, как говорила одна местная поэтесса – «его можно было пройти за полчаса на шпильках». Тут она, конечно, преувеличивала слегка, поскольку город состоял из нескольких районов и постоянно расширялся. Пройти насквозь за полчаса его можно было от дома, где жили Элли и Мика, по центральной улицы до главной вахты.
В новой квартире было три комнаты. Родители хотели расселить детей, но неожиданно встретили дружное сопротивление: Мика и Элли схватились за руки и заорали в один голос, что будут жить вместе.
– Нашим легче, – обрадовался папа, – тогда будет детская, гостиная и нам с мамой комната!
Детской стала маленькая, но зато самая светлая комната в квартире, да ещё и с собственным балконом. Поставили двухъярусную кровать, и Элли тут же заняла верхнюю часть. Мика расстроился, сестра сжалилась, и они договорились меняться раз в месяц.
В первую же ночь Элли свалилась с кровати. Мама и папа были в недоумении: как она это сделала?! Высокие бортики надёжно защищали спящего ребёнка от падения. После долгих слёз и переговоров с родителями Элли пришлось смириться с тем, что её место – нижнее. Мика радовался, но восторг свой не показывал, чтобы не расстраивать сестру.
С равнодушным видом он забрался наверх и стал деловито взбивать подушку. Элли насупилась и залезла под одеяло.
Зашёл папа и поинтересовался, о чём дети хотели бы послушать перед сном. О Бермудском треугольнике или о возможности существования жизни на других планетах Солнечной системы? Или рассказать им о том, что такое спутник Земли Луна на самом деле?
У папы, казалось, всегда были ответы на самые фантастические вопросы, и дети обожали слушать его истории перед сном.
– Па, помнишь, когда мы ещё не здесь жили, ты нам фокус с зеркалом показывал? – оживилась загрустившая было Элли. – И сказал, что есть такое природное явление… фаа… мааа… Забыла, как называется. Расскажи?
– Это когда вы видели замок из кубиков там, где его на самом деле не было? – улыбнулся папа.
– Ага, – кивнула Элли.
* * *
Пару месяцев назад они с Микой чего-то не поделили и играли порознь: Мика расположился возле кухонного стола на полу и строил замок из кубиков, Элли сидела за столом и рисовала. Подошёл папа и поинтересовался:
– Дочь, видишь, что делает твой брат?
– Неа, – не отрываясь от рисунка, отозвалась Элли.
– Хочешь посмотреть? – почему-то шёпотом спросил папа.
– Нет. Я хочу свой рисунок нарисовать сначала, – пожала плечами Элли.
– Понятное дело, – согласился папа, – а хочешь, не вставая, не двигаясь с места, увидеть, что там, на той стороне?
– Как это? – Элли оторвалась от своего рисунка и недоверчиво посмотрела на папу. – Зачем ты взял мамино зеркало?
– Сейчас узнаешь, – улыбнулся папа, – Мика, иди к нам сюда, покажу кое-что.
Тот нехотя встал и подошёл к ним.
Папа обогнул стол и с той, противоположной, стороны под небольшим углом развернул зеркало.
– Ого! – сказали дети, увидев в нём замок из кубиков, который, казалось, парил в воздухе. Замок, который на самом деле стоял на полу.
Папа стал объяснять, что в природе тоже бывают такие чудеса, только там в роли зеркала – воздушные линзы. По поводу линз дети в тот момент ничего не поняли, но за бурным обсуждением увиденного, помирились.
