* * *
– Значит, ты про Фата Моргану? – подсказал папа.
– Наверное, – согласилась Элли, – а почему так называется? Кто такой Фат Морган?
– Волшебница. Она умела строить невероятной красоты замки, где били высокие фонтаны, росли удивительные деревья, – сказал папа. – Фата Моргана заманивала туда усталых путников, которые сворачивали с верного пути к роскошным дворцам, но через некоторое время видения вдруг исчезали в одну секунду!
– И что делали бедные путники? – спросил Мика.
– Кто-то погибал, не найдя дорогу домой, а кто-то всё же её находил, но дорога была долгой и трудной, – ответил папа, – но это сказки, а сейчас приведём исторические, а затем научные факты.
Папа всегда так говорил: он работал инженером на заводе, и к самым невероятным историям подводил реальные факты и доказательства. Если он не мог с точки зрения науки объяснить какую-то легенду или сказку, они ему были не интересны.
И папа рассказал о том, как в восемнадцатом веке моряки китобойного судна «Аврора», плавая в Атлантическом океане, увидели острова, которые потом даже нанесли на географические карты, дав им имя того судна. Однако каково было удивление группы мореплавателей, которые отправились позднее в те края, но в указанном месте не смогли обнаружить эти новые земли!
– Что случилось, куда делись острова Авроры? – спросил Мика.
– В том-то и дело, что ничего, никуда они не делись! – ответил папа. – Их просто не существовало на самом деле, это был мираж. Подобные видения не раз доводилось наблюдать и в других точках земного шара. Например, на побережье Франции люди видели, как в Средиземном море на горизонте появляются горы большого острова, а потом вдруг исчезают в воздухе.
– Здорово увидеть такое, наверное, – протянула Элли, зевая.
– С точки зрения физики атмосфера подобна слоёному пирогу, у которого все слои имеют разную температуру, – продолжал объяснять папа, сквозь них солнечные лучи проходят по-разному. Чем больше разница в температурах, тем извилистее путь лучей, а искривление происходит от более тёплых слоёв к тем, что холоднее.
– Я не очень понимаю, – вздохнул Мика.
– Ничего страшного, – сказал папа, – не так-то просто понять то, чего не видишь, а иной раз и невозможно! А что касается предмета нашего разговора, то ещё есть такой момент: чем сложнее форма атмосферных слоёв, тем причудливей мираж. А эти слои в потоках воздуха ещё могут всячески перемещаться, накладывать изображение или его части друг на друга, создавая совершенно невероятные и удивительные картины. Ладно, сын, давай спать, а то твоя сестра давно уже нас не слышит. Спокойной ночи, Мика.
– Спокойной ночи, па.
Отец аккуратно закрыл за собой дверь, а Мика свесился с верхней полки и посмотрел на спящую сестру. Она улыбалась. Мика представил, что ей снятся корабли, плывущие над землёй к далёким зелёным островам. Островам, которых на самом деле не существует. Мика вернулся на свою подушку и не заметил, как провалился в сон, где он был капитаном и плыл на большом корабле. Над морем летала гигантская птица. Летала, летала, а потом опустилась на палубу, проковыляла к штурвалу, где стоял Мика и спросила:
– Хочешь знать, как всё было?
– Что всё? Что было? – не понял Мика.
– Хочешь знать, что случилось вчера ночью? – спросила птица голосом Элли. – Только ты встань уже, а то как-то странно с тобой разговаривать, когда у тебя глаза закрыты.
Мика проснулся, Элли вскочила со своей нижней кровати и сдёрнула с него одеяло. Это была игра: если с тебя стаскивают одеяло, а ты не успеваешь его удержать, бинго тому, кто сдёргивает! Лишишься одеяла пять раз за неделю – моешь пол в комнате.
Мика недовольно поёжился и спустился.
– Чего ты вскочила? Ты же вырубилась на середине папиного рассказа! – пробурчал он, поднимая одеяло.
Сестра схватила его за руку:
– Да кошмары какие-то начались, вот и проснулась, – шепнула Элли. – Ну, знаешь, почему я упала ночью вчера? Один-ноль если что!
– Не сильно стукнулась? – поинтересовался он, забирая одеяло. Всё равно ей нельзя наверх, что бы она там ни рассказала.
– Вообще не сильно и не больно! Даже синяка нет! – похвасталась Элли и заняла выжидательную позицию: руки скрещены на груди, губы поджаты, глаза в потолок. Придётся спросить, иначе она всю ночь так простоит.
– Ну и почему ты упала?
Она радостно выпалила:
– Ступеньки! Я шла, шла по ним, а они р-раз и закончились. Вот я и упала!
– Понятно, – сказал Мика.
– Как это понятно?! – возмутилась она.
– Откуда ступеньки, Элли? – вздохнул Мика.
– Ты думаешь, я вру? – сердито шепнула она.
– Ладно, – Мика сел рядом, – я верю, хоть и не вижу того, что видишь ты.
– Увидишь, – пообещала Элли, – когда-нибудь я смогу, придумаю, как показать!
Мика кивнул и полез наверх.
– Так что за ступеньки? – спросил он через минуту.
– Рассказать? – обрадовалась Элли. – Слушай! Когда вчера пришла ночь и все заснули, и даже выключились фонари, наступила тишина. Она был не очень долго, потому что вдруг зазвучала мелодия, красивая-красивая. Колокольчики звенели, и какие-то птицы пели. И дудочки играли. Я услышала музыку и поднялась с кровати. Подошла к балкону, потому что оттуда свет, такой странный свет, не луны. Открыла дверь и увидела, как вверх идёт длинная-предлинная лестница, конца у неё нет, а если есть, то он где-то очень-очень высоко, не разглядеть. Лестница прозрачная, в каждой ступеньке будто лампочка. Светящиеся ступеньки: красная, розовая, зелёная, жёлтая, сиреневая, оранжевая, голубая, синяя. Это от них была музыка!
Я сразу подумала, что мне надо туда, наверх, идти! Принесла табуретку с кухни, поставила к перилам. Тихо-тихо, чтоб не разбудить никого! Залезла и встала на ступеньку, а перил нет. Знаешь, как страшно! И я иду, иду, иду… Главное вниз не смотреть, а то испугаешься и упадёшь. Поднимаешься высоко, всё такое маленькое становится, игрушечное будто. Я поднялась на высоту вон того тополя. И тут началось облако. То есть ступеньки в облака ушли. Ничего не видно стало, и я не знала, что делать. А флейта громче заиграла, будто позвала. Так жалобно, что я перестала бояться и пошла дальше, нащупывала пальцами ступеньки и шла. Потихонечку. Представляешь, как это, идти и под ногами видеть только облако. Эй, ты не уснул ещё?
– Нет. И какое оно – облако? – спросил Мика.
– Белое, конечно, – отозвалась Элли, – а от огоньков ступенек – разноцветное, как радуга.
– А ты его трогала? Какое оно?
– Я его специально не трогала, но оно трогало меня за ноги, когда я шла, – вспомнила Элли, – оно похоже на мой свитер. В смысле, пушистое, немного колючее и прохладное, как свитер, когда он сушится на балконе. И вот знаешь, ступеньки сначала немного тёплые были, а потом в облаках стали холоднее, ноги замёрзли даже. Мёрзла и шла… Наверное, два часа. А может, три. Лесенка вдруг кончилась, и я встала на что-то мягкое, но не провалилась. Облака расступились, и там было огромное поле с пушистой белой травой и серебряными цветами. И далеко-далеко были башни, целый город с башнями. Я пошла туда и ещё примерно через час оказалась у высокой стены с закрытыми воротами.
– Из чего была стена? Из камня? Или деревянная? – уточнил Мика.
– Как лестница, – Элли зевнула, – но не такой прозрачная, а будто внутри залитая белым.
– Как стекло? – подсказал Мика.
– Да, только очень крепкое, – согласилась она.
– Откуда ты знаешь? – усомнился он.
– Стали бы такую стену вокруг целого города делать, если не крепкое? – заметила она, – а если враги или ураган?
– Мм, – протянул Мика, – тебе кто-то открыл ворота? Или ты обратно пошла? А ворота из чего?
– Ворота такие же, как стены, – пробормотала Элли, – конечно, я дальше пошла…
И она замолчала. Мика ждал, пока она продолжит свой рассказ, но не дождался – сестра уже крепко спала.
Всё утро Мика внимательно наблюдал за Элли: придумала ли она вчерашнее? Или она папиных рассказов наслушалась, и они ей приснились? Он слышал от кого-то, что если хочешь проверить, обманули тебя или нет, нужно пристально смотреть человеку прямо в глаза, и если он отвернётся, значит, точно наврал. Во время завтрака Элли была очень занята кашей, вернее тем, как бы её не есть. Она ковыряла сероватую овсянку ложкой, размазывала её по краям тарелки, копала, чтобы увидеть медвежонка, нарисованного на дне.
– Тебя покормить? – строго спросила мама.
Элли вздохнула, ковырнула микропорцию каши и с видом мученика отправила себе в рот.
* * *
Ела она плохо. Ненавидела лук во всех его проявлениях, из каш любила только гречневую. В садике её оставляли сидеть над тарелкой, пока она не съест хотя бы половину, а все дети шли на тихий час. Над Элли висела пышногрудая нянечка, в то время как воспитательница укладывала детей спать. В противный суп с большими кусками лука капали слёзы, и Элли наблюдала, как расходятся круги. Потом нянечке надоедало, и она уходила мыть посуду, воспитательница отлучалась в туалет, или ей кто-то звонил или она просто выходила, чтобы не смотреть на несчастную Элли, и Мика бежал на помощь. Он ел всё. Даже холодный солёный суп. Давясь, хотя бы половину, и убегал в кровать. Элли залпом выпивала компот, закусывая кусочком хлеба, брала стакан, тарелку и несла нянечке. К тому моменту все дети уже спали или делали вид, что спят. Элли ложилась в свою кровать и шепталась с медведем, которого повсюду таскала с собой. Пока Элли не засыпала, воспитательница чутко прислушивалась и не двигалась с места. Она просто как-то вышла из группы в сончас на минуточку поговорить по телефону, а когда вернулась, дети кидались подушками, а Элли скакала по кроватям с криками «ура! промазали!». От этой девчонки добра не жди – стоит отвлечься, и она всех вокруг на уши поставит. В четыре года Элина Яновская так вдохновенно изображала пианистку, сидя за детским столом, что дети в недоумении подошли к воспитательнице.
– Клавдия Яковлевна, а что это? – спросили они хором, показывая на вдруг ставшую им незнакомой мебель.
– В смысле, что? – пожала плечами воспитательница, – стол!
– А Эля говорит, что пианино, – выдохнули дети с облегчением.
Когда Элли было пять, она подговорила Мику и его друга Колю уйти из сада домой. Вообще она давно хотела сбежать и обдумывала эту мысль постоянно. Особенно тёмными зимними утрами, когда по носу бил морозный воздух и валенки со скрипом топали по тускло мерцающей дороге. Элли шла и представляла противные пенки кипячёного молока, кусок вонючей рыбы, брошенный в середину тарелки с липким рисом, и её подташнивало. Мике нравился детский сад. Он манил запахом свежих булочек, какао, сладкой молочной каши и творожной запеканки. Но у Элли эти запахи восторга не вызывали.
Был яркий солнечный зимний день. У забора дети в разноцветных комбинезонах ковыряли лопатками в сугробах возле заметённых кустов, катались с горки, ваяли снеговика. Когда прогулка закончилась, они под предводительством воспитательницы столпились у двери в группу, и отряхивали сапоги и валенки, пыхтели, старались. Элли, Мика и его друг Коля стояли в этой очереди на осмотр чистоты обуви последними. Воспитательница вдруг рванулась в коридор за кем-то, кто плохо отряхнулся, и Элли осознала, что они остались на крыльце втроём. Все остальные были уже внутри. Элли шепнула: бежим! И они побежали.
Конечно, сложно назвать бегом то, что делали эти трое в комбинезонах-мешках и шапках-шлемах, скорее, они передвигались, как космонавты по луне, но им казалось, что они неслись на бешеной скорости, падая, вскакивая, не прекращая движение к калитке, которая по какой-то невероятной случайности была открыта. Трое захлёбывались свободой, воздух звенел, словно зимние эльфы включили в нём победную песню.
Выскочив за калитку, троица побежала, куда глаза глядят, вернее, куда вела Элли. Она хотела домой, прочь из ненавистного садика, Мике просто было весело поддержать сестру в её затее, а Коле было всё равно, что делать, лишь бы с другом.
Их поймали – запыхавшаяся красная воспитательница и охранник – на светофоре. Полдня троица провела в углу, точнее, в углах. Мика стоял и думал, что они скажут родителям. Он уже решил, что возьмёт вину на себя или свалит на Колю. Нет, не свалит, нехорошо. На себя возьмёт. Наверное, его накажут. Мика поглядывал то на друга, то на сестру. Коля тихонько плакал, на Элли смотреть было веселее. Она сначала отскрёбывала краску со стены, потом сняла сандалию, за ней носок, из которого принялась выдёргивать нитки. Присела на корточки и затихла.
– Что ты там делаешь? – наконец спросил Мика.
– Плету, – не сразу отозвалась Элли, – защитную верёвочку.
– От кого? – хихикнул Мика.
– От монстров, конечно. Знаешь, сколько монстров вокруг? Особенно невидимых, – объяснила сестра и показала ему косичку-браслетик, – завяжу тебе, когда домой пойдём. И даже не смей говорить, что это ты придумал сбежать сегодня!
Она всегда вела себя так, словно была старше его, Мики.
* * *
После ужина пришла мама, выслушала истеричные причитания воспитательницы и только открыла рот, чтобы ответить, как за Колей явился хмурый отец, и воспитательница закольцевала рассказ. После повторного прослушивания детей позвали из углов и велели одеваться.
Мама молча помогла натянуть одежду, взяла детей за руки, и они пошли, как обычно, домой. Только не разговаривали, как всегда, по дороге и не заглянули в магазин за чем-нибудь к чаю.
– Дети, вам плохо в садике? – прервала молчание мама, когда они пришли домой и разделись.
– Нам в садике хорошо, – затараторила Элли, – даже очень хорошо, нас кормят, воспитательница красивая, у нас с Микой много друзей.
Мика хмыкнул. Друзей у них не было, все сторонились сестры и его заодно, только вечно сопливый Коля с ними играл. Чего уж говорить о том, как Элли ест, и насколько красива и добра старая толстая воспитка.
– Тогда почему вы решили сбежать? – прищурилась мама, не дожидаясь ответа сына по поводу того, как хорошо им в садике.
– Это я решил, она не при чём, – заявил Мика и вскрикнул – сестра больно ущипнула его за бок.
– Он врёт, потому что хочет меня защитить, – пояснила она.
– И зачем же? – спросила мама.
– Потому что он мой защитник, – невозмутимо ответила Элли, – вообще-то воспитательница обзывается и бьёт нас.
Мика закашлялся.
– Как это?! – ужаснулась мама. – Когда она вас била и обзывала? Какие слова она вам говорила?
– Вот так! – воскликнула Элли. – Она обзывала меня размазнёй и паразиткой, а Мику идиотом. И ещё вчера она дала мне подзатыльник, когда я не захотела есть картофельную запеканку, потому что там был противный лук.
Мика поёжился. Половина из этого была правдой. Про обзывательства. И про лук в запеканке. Он точно знал, что половина, поскольку подзатыльника-то не было. Но у Элли так горели глаза, что он вдруг чуть ли не вспомнил этот подзатыльник.
Мама была белая, в глазах её плясали злые искорки:
– Я… вашу воспитательницу…
– Не-не-не-не-не! – схватила её за руки Элли, не дав закончить мысль, затараторила: – Мамулечка! Мне не больно вообще было, она, может, погладить меня хотела!
– Элина, погладить или подзатыльник?! – мама называла Элли полным именем, только если сердилась на неё. – Это разные вещи, понимаешь? Очень разные! Послушай, ты так часто выдумываешь, что я скоро перестану тебе верить!
Глаза янтарно-медового цвета наполнились слезами, губы задрожали. Когда Элли плакала, Мике хотелось плакать тоже.
– Стоп рыдать, вы оба! В угол. В разные углы. Элли не в тот, где пылесос, а в тот, который напротив! Туда пусть Мика идёт. До прихода отца чтоб я вас не видела и не слышала.
Элли вздохнула и переглянулась с братом. Снова в угол. Можно подумать, угол – это решение всех проблем и лучшее воспитательное средство. Если бы углом можно было что-то изменить, как прекрасен был бы мир!
Минут через десять пришёл папа, наказание закончилось, и мама рассказывала папе за вечерним чаем о том, что учудили дети. Мика тихо, чтоб родители не слышали, спросил:
– А от чего твоя верёвочка?
– Я тебе уже говорила. От всяких монстров. Очень много чудищ вокруг, плохих, между прочим. Мне-то не надо защиту, у меня всё в порядке. А у тебя нет. Тебе надо. Носи.
* * *
Мика потрогал верёвочку на левом запястье. Та, первая, давно порвалась. Вторая потерялась. Эта, третья, верёвочка, по словам сестры, была суперкрепкая и надолго. Так что насчёт ночной истории? Врёт или нет? Элли подняла глаза на Мику. И долго-долго не отводила взгляд.
