Ольга Пустошинская "Жила-была Катька"

Катьке это привычно. Её и сердитая нянечка Светлана Ивановна оставляла за столом на весь тихий час. Странно: бледненькая большеглазая Таня из Катиной группы ела ничуть не лучше, но её никто не пытал холодным рассольником.

Мама с папой ушли в комнату, и Катя осталась один на один с борщом. Она тихонько сползла с табуретки и подошла к окну. Во дворе гуляли ребята, и Валерка пускал кораблик по мутному ручью. Катька вздохнула, задёрнула занавеску и покосилась на тарелку.

Шёл второй час поединка между борщом и Катей. Она жалобно всхлипывала, слёзы капали на цветастую клеёнку. Борщ был холоден и, кажется, начал покрываться инеем. К их компании присоединился ремень. Он ничего не делал, висел себе на дверной ручке, впрочем, очень красноречиво висел. Впечатляюще. Мама думала, что он добавлял Катьке аппетита.

– Мам, я больше не хочу…

– Кому сказала!

Папа зашуршал газетой. Пришёл в кухню, налил себе компот.

– Сидишь?

– Сижу, – вздохнула Катька.

– Давай сюда, – тихо сказал папа и быстро съел несколько ложек, морщась и бормоча: «Совсем остыл… какая гадость ваша заливная рыба!»

Катька не поняла: при чём тут рыба?

– Ну вот видишь, почти всё съела, – громко, чтобы было слышно в зале, сказал папа. – Быстренько прикончи и иди играй, ведь два часа сидишь.

Катька бы рада, но… Какой жестокий человек выдумал этот варёный лук, морковь и капусту, от которых тошнит и хочется плакать. Ведь ничего на свете отвратительнее не придумаешь, у Катьки не получалось, как ни старалась она напрячь воображение. Кто выдумал манную кашу со склизкими комочками, застревающими в горле, или мясо с жиром? Зачем в пельмени и салат надо непременно добавлять лук? Для того, чтобы он мерзко хрустел на зубах у ничего не подозревающей Катьки.

– Натусик, оставь её в покое, – не выдержал папа и забрал ремень. – Захочет есть – попросит.

– Когда она просила? – возмутилась мама.

– А ты не клади в блюда лук.

– Ну да, конечно! А ещё не класть морковь, перец, капусту, фасоль, свёклу и картошку! Ребёнок должен питаться правильно. Я все глаза выплакала…

– Подрастёт, пойдёт в школу и будет уплетать всё подряд, – сказал папа.

Вот правильно он заметил. Записать бы эти слова на стене, чтобы мама читала время от времени.

– Ну что? Доела? – спросила мама и посмотрела на тарелку. – Ладно, иди…

***

На музыкальных занятиях Катя репетировала – пела песню про бабушку, а все остальные ей подпевали. Голос у Кати был звонкий, как колокольчик, Мария Николаевна всегда её хвалила и на праздниках доверяла петь в одиночку, это называлось – солировать.

Катя пела:

Много у бабушки с нами хлопот.

Варит нам бабушка сладкий компот.

Теплые варежки может связать,

Сказку веселую нам рассказать.

Мелодия у песни была очень грустной, и Катя жалела бабушку. Она старенькая, полежать хочет, у неё и голова кружится, и ноги болят, а тут возись, компоты вари. Первый куплет Катя ещё терпела, а на втором её голос начинал подрагивать.

Трудится бабушка целые дни.

Бабушка, милая, сядь, отдохни!

Мы тебе песенку эту споём.

Дружно мы с бабушкой милой живём.

– Молодец, Катенька, – похвалила музыкантша Елена Петровна. – Вырастешь большой, поступишь в консерваторию, я приду к тебе на концерт и всем буду говорить: «Это моя воспитанница».

Катя не знала, что такое консерватория. Наверно, это большая консервная банка. Зачем туда поступать? Нет, Катя не хочет в банку, хотя петь любит. Вот эта песня про коня ей особенно нравится, ничего, что она непонятная. «На-деж-да, мой конь подземной…»[1 - В действительности в песне были слова: «Надежда – мой компас земной».] Она представляла белого коня с длинной гривой, бегущего под землёй в темноте.

Или вот ещё странное слово – роддом, которое Катька часто слышала от взрослых. Она думала, что роддом – это родной дом, только коротко, и всем говорила: «Я после садика пойду в роддом». Мама услышала, засмеялась и объяснила, что это больница.

Ещё Катька любит сочинять стихи. У неё уже получается, вот, например, красивые:

Нарисую солнце я, траву на лугу,

Нарисую я себя и сестру свою.

Неохота рисовать атомные мины,

Нарисую лучше я мирные картины.

Хорошие стихи, мама хвалила. Потому что она совсем стихи писать не умеет. Катю немного смущала маленькая ложь: сестры-то у неё не было, и, по правде сказать, она придумалась для рифмы. Но это сейчас сестры нет, а потом вдруг появится? Так всегда бывает. Вот у Алёнки не было-не было сестры, а потом раз – и появилась Машка. Она только спит и кричит, потому что маленькая. Потом перестанет. Так вот, если сестра появится у Кати, то и вранья уже не будет.

…Сегодня праздник, 8 Марта. То есть, ещё только шестое марта, но все притворяются, что восьмое, потому что утренник пройдёт сегодня. Мама нарядила Катю в красивое голубое платье. Оно шёлковое, гладкое, всё переливается, а когда Катька кружится на месте, то и пышная юбочка поднимается и тоже кружится. Это значит, платье хорошее.

До утренника ещё прошло много ненужных и скучных вещей: зарядка, мытьё рук, завтрак (каша манная с комками и лужицей жёлтого масла). Потом разрешили немного поиграть. Катя боялась измять красивое платье, чинно села на низенький стульчик и так просидела, пока Галина Аркадьевна не велела строиться и идти в музыкальный зал.

В зале было очень красиво. На стене висела огромная восьмёрка и гроздья разноцветных шариков, на шторы Елена Петровна прилепила бумажные цветочки. Среди чужих мам Катя увидела бабушку. Она сидела в своём парадном платье с завитушками. И губы у неё были накрашены, а на шее блестели бусы.

Сначала Серёжка вышел на середину зала и прочитал наизусть стих:

В марте есть такой денёк

С цифрой, словно кренделёк.

Читал он шёпотом, себе под нос. Галина Аркадьевна ещё слышала, а остальные – нет. Как обзываться, так голос у него громкий, а как стихи читать, так мямлит. Но Серёжке всё равно хлопали, добрые все потому что, и мама его сидела довольная и улыбалась. Потом другие девочки и мальчики рассказывали стихи и пели хором песню про милую мамочку.

– Ребята, давайте поздравим и наших бабушек! – поднялась Галина Аркадьевна. – Сейчас Катя Новикова споёт песню, которая посвящается всем бабушкам.

Катя зарделась, вышла вперёд и запела под музыку: «Много у бабушки с нами хлопот…» – и вдруг увидела, что у бабушки покраснели глаза, она начала искать в кармане платочек.

Катя запнулась. У неё почему-то защипало в носу. На словах «сказку весёлую нам рассказать» её голос задрожал, как будто сказка была не весёлой, а грустной, когда в конце все умирают.

«Сказку весё-олую нам рассказа-ать», – подтягивал хор.

Бабушка плакала и вытирала платочком глаза и нос. На втором куплете Катька не выдержала и разревелась в голос.

По рядам мам пробежал шепоток.

– Что случилось, Катя? – всполошилась воспитательница.

Катька размазывала по щекам слёзы:

– Б-бабушку жалко-о-о….

Галина Аркадьевна стала Катьку успокаивать и говорить, что бабушка из песни не настоящая, а так просто. И чтобы Катька начала со второго куплета ещё раз.

Катя судорожно вздохнула, посмотрела на музыкантшу Елену Петровну и начала:

– Тру-удится бабушка целые дни… Ы-ы-ы-ы!

Хор допел песню уже без Кати.

Матрёшка

Галина Аркадьевна принесла из кладовки большущую коробку. Внутри, в квадратных ячейках, сидели маленькие деревянные матрёшки размером с палец. Их было очень много.

– Сегодня, ребята, мы научимся считать, – сообщила воспитательница и раздала каждому по несколько матрёшек.

Они оказались все одинаковые: глянцевые, пахнущие деревом и лаком, в красных сарафанчиках, украшенных цветами, в жёлтых платочках с какой-то чёрной загогулиной на темечке. У Кати дома были три таких же матрёшки, с такими же отметинами, и она думала, что загогулины так просто, а оказалось, у всех матрёшек есть. Наверно, им положено.

– Какие красивые, – сказала Гуля, покосилась на Галину Аркадьевну и прошептала Катьке: – Давай украдём!

– …два, три, четыре, – считала воспитательница.

Катька вытаращила глаза. До сих пор ей вот так запросто не предлагали ничего украсть.

– Зачем украдём?

Гуля состроила гримасу:

– Чтобы играть.

– Не хочу, у меня дома есть такие. Три штуки.

– А у меня нету.

– Один плюс один… сколько будет?.. Правильно, два, – сама спрашивала, сама же и отвечала Галина Аркадьевна.

Катя подвинулась ближе.

– Скажи маме, пусть тебе купит.

– Она не купит… Давай украдём, Катя, – зашептала на ухо Гуля, – тебе-то хорошо, у тебя есть матрёшки, а у меня ни одной.

– Я не хочу.

– Какая же ты подружка после этого? Ну давай, ну дава-ай…

– Боженька ушко отрежет, – подумав, сказала Катька.

Гуля фыркнула:

– Я в гостях у одной тётеньки была и пупсика своровала, ничего мне не отрезали.

Катя уставилась на Гулины неотрезанные уши, торчащие из-под чёрных косичек, и покачала головой.

– Всё равно не хочу.

Гуля обиделась, забубнила:

– Катька дура, хвост надула…

– Кто обзывается, тот сам так называется.

– Вот у тебя три матрёшки. Так? – прищурила глаза Гуля.

– Так…

– Одну украдёшь, и будет у тебя четыре матрёшки.