До дома идти пятнадцать минут быстрым шагом только при условии, что твои ноги не потеряли связь с моторной корой мозга, которая в адекватном своём состоянии отвечает за контроль, планирование и выполнение произвольных движений тела. Надо прости идти, других вариантов нет. Я выхожу на дорогу. В сумке завибрировал телефон и я с детской надеждой и воодушевлением опускаю руку за ним. Дима скажет, чтобы я зашла в клуб и сидела рядом с охранником Костей, пока он не приедет. Он позвонит Косте, как только поговорит со мной, и попросит приглядеть за мной. Я покорно просижу минут двадцать, прежде чем услышу родной скрип колёс, скользящих в заносе заднеприводной BMW с постоянно отключённой системой стабилизации. Я поклянусь ему своей жизнью, что больше никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушу его ультиматум. Я буду ползать перед ним на своих разбитых коленях, пока он не простит меня. Сейчас я рассуждаю так, потому что моё левое полушарие тормозит с историей, состоящей из причинно-следственных связей.
Дима, я люблю тебя. Потому что моё левое полушарие тормозит.
Я достаю телефон и разочарованно зажмуриваю глаза.
– Да, мам, – отвечаю я.
Мама слышит:
– Лна пыр.
– Быстро домой!
В этот момент я слышу вой мотора и поворачиваю голову в его сторону. Я что, стою посреди дороги? Красная «Тойота» с выключенными фарами несётся на меня. Потерявший бдительность дьявол по ошибке выпустил меня из своего филиала и вернулся за мной на машине цвета крови. Я замерла. По-моему, во мне полностью отшиблен инстинкт самосохранения. Такие особи не выживают в реальном мире. Я стою на месте как вкопанная и смотрю в тёмное блестящее лобовое стекло. Вот сейчас, через пару мгновений, дьявол возьмёт своё. Я снова вижу Диму, как всегда, в чёрном капюшоне. Он – кадр из фильма. Из моей личной драмы. Я так его люблю. «Тойота» со скрипом останавливается в полуметре от меня.
Не помню, как оказалась дома. Вставляю ключ в дверной замок, слышу, как Рекс уже устроил приветственный грохот. Мои ватные руки не могут повернуть ключ. Рекс, умоляю, заткнись там!
Мама открывает мне дверь:
– Что ты здесь возишься?!
– Ключ застрял. Ты чего не спишь?
Не уверена, что мама меня поняла.
– Ты где шатаешься? Уже пять утра! Что с тобой?
Она хватается за голову, когда видит мои грязные штаны и кровь на руке. Я провела по волосам, перекинув их на сторону левого полушария, чтобы она не увидела зияющую дыру в моём черепе. Я писала Диме в три, я что, шла домой два часа?!
Сосуды моего несчастного тела расширяются в щедро отопленном коридоре квартиры моих родителей. К мозгу приливает всё больше отравленной крови. Шкаф за маминой спиной начинает двигаться. Я обречённо закатываю глаза. Похоже, меня ждёт ещё один киносеанс, надеюсь, в этот раз романтическая комедия. Мои ноги распирает изнутри, они становятся тяжелее и тяжелее.
Прошло секунды три, не более. Я открываю глаза, мама сидит на краю моей кровати. Уже утро. Я спала в одежде?
– Лиза, что ты вчера пила?!
Мне крупно повезло, что моя мама живёт в мире, где наркотики существуют исключительно в мифических подвалах. Мне крупно не повезло, что я живу в другом мире.
– Водку, – вру я.
Водка в этой ситуации звучит максимально правдоподобно. Если, конечно, вы живёте в мире, в котором живёт моя мама.
– Ты нас вчера напугала. Папа думает посадить тебя под домашний арест.
«Если они вздумают запереть меня, я убегу из дома», – думаю я.
– Но я напомнила ему, как он, будучи подростком, пил «Старый Таллинн» в Нарве, – мама хихикнула. – Он поехал встречать бабушку на Балтийский вокзал, скоро они будут здесь. Приведи себя в порядок, бабушке не обязательно знать, что я плохая мать.
Мама, я люблю тебя.
Я достаю разряженный телефон из сумки, ставлю его на зарядку и кладу под подушку. Иду в ванную и смотрю на себя в зеркало. Это ужасающее зрелище, я себя не узнаю. Этой ночью я умерла на бетонном полу ада. Я медленно и аккуратно стягиваю с себя штаны, но останавливаюсь, когда дохожу до коленей. Ткань прилипла к ранам. Я забираюсь в ванну и сижу в воде с полуспущенными брюками, обхватив колени. Когда ткань пропиталась водой и отлипла от моих ног, я медленно снимаю штаны и опускаюсь с головой в воду, которая тут же окрашивается в розовый оттенок. Долго лежу под водой в надежде почувствовать жажду к жизни, но нет. Абстинентный синдром от амфетамина часто сопровождается депрессивным состоянием. Чувство, что произошло непоправимое, всегда сопровождается депрессивным состоянием. Подозрение, что тебя предали, тоже им сопровождается.
Я привожу себя в порядок, насколько это возможно, и выхожу. Мой телефон вибрирует под подушкой. Два миллиарда сообщений о пропущенных звонках и снова звонок. Вчера вечером я мечтала о его звонке. Сейчас я потерялась где-то между желанием снять трубку и желанием исчезнуть.
– Да, – я отвечаю равнодушно и холодно. Я делаю два шага назад.
– Лиза, твою же мать. Что ты творишь?
Голос моего парня – это коктейль из ярости, страха и собственной беспомощности. Гораздо проще ставить ультиматумы, нежели приводить в исполнение их обещанные последствия. Тем более если ты сам виноват в нарушении собственного ультиматума.
– Я сейчас приеду!
Я молча положила трубку.
Он приехал слишком быстро. Минут через пять после звонка. Либо он звонил по дороге, либо он выезжал не из своего дома, а дома, который находится недалеко от дома моих родителей. Примерно в пяти минутах езды. Например, в доме Ани. После схватки с дьяволом, летающего шкафа, наклеек на окнах, трансформирующихся в собак, и музыки, которой не было, очень сложно снова воссоздать адекватную картину реальности.
Я выхожу к нему в коротком платье, открывающем мои ужасающие колени. На нюдовую тонкую и мягкую ткань наплывает чёрная, объёмная вставка с заклёпками и молниями. Будто чёрная, агрессивная суть происходящего медленно пожирает едва зародившуюся мягкость и нежность. Сейчас сентябрь, но мне жизненно необходимо, чтобы он увидел мои колени. Я завязала хвост, чтобы было видно дыру в моём черепе. Он стоит у своей машины, припаркованной очень близко к подъезду, настолько близко, что это разозлило бы всех проживающих в нём людей. Это уже агрессия. Агрессия – это реакция защиты. Так делает мой плохой парень, когда ему страшно. За меня либо уже за себя.
Я медленно подхожу к нему, как на модном показе. Только я демонстрирую ему не своё идеальное платье, а свои раны. Он закрывает рукой рот и округляет красные глаза, осматривая меня. Затем он открывает пассажирскую дверь и помогает мне сесть. Я уничтожила его своим видом. Выйти к нему в таком виде – агрессия. Всем своим видом я кричу ему: «Вот что происходит, когда ты делаешь от меня шаг назад».
– Обещай мне прямо сейчас, – он держит меня за запястье, – обещай, Лиза.
Я поднимаю голову и поворачиваюсь к нему. Я смотрю ему прямо в глаза, и в этот самый момент я ничего не чувствую. Я смотрю на него, и мне всё равно. Будто он мне больше не нужен. Возможно, потому что накануне ночью я умерла на бетонном полу ада. Я спрашиваю с издевающейся равнодушной улыбкой на лице:
– Иначе что? Уйдёшь к Ане?
Он отпустил моё запястье. Мы оба знаем, что ультиматум не удался.
В этот момент наш танец повела я. Этот момент власти называется вторичной выгодой жертвы. Это именно то, от чего получает удовольствие жертва, которую предали. Альфа попался в ловушку. Он молча отводит свой взгляд, тем самым признав своё поражение в этой битве интеллектуальных ресурсов. Это была заранее проигранная битва. Я улыбаюсь и говорю:
– Прости меня, пожалуйста. Прости. Я обещаю, что такое никогда больше не повторится. Это такой ужас, ты не представляешь, – я беру его за руку и кладу её на свою ногу, чуть выше чёрного синяка с красной ссадиной. Он смотрит на мои колени. – Я упала с лестницы, и мне привиделось, будто там был ты. Жуткие глюки, – я смеюсь сквозь слёзы, а он крепко обнимает меня, будто я вылечила его, но на самом деле я ввела временное обезболивающее.
– Давай просто оба сделаем вид, что этой ночи не было? – предлагает он, обнимая меня, легонько придерживая дыру в моём черепе.
***
Следователь спрашивает:
– Елизавета, вы употребляете наркотики?
ГЛАВА 4
Ну, хватит говорить о прошлом. Авария – точка невозврата. Прошло уже четыре месяца. Сегодня четырнадцатое февраля. Как я и пообещала врачу скорой помощи, той самой женщине в синем костюме, я не вернулась туда, откуда она меня забрала. За это время я честно старалась переосмыслить свою жизнь и повзрослеть, но каждый вечер я брызгаю на свою подушку мужской эйфорией от Calvin Klein. Ложусь, закрываю глаза и вдыхаю запах Диминого призрака. Обещаю себе прекратить это. Завтра.
Я поступила в институт, теперь я учусь на переводчика. Не хожу на вечеринки и больше ни разу не была в филиале ада. Я дошла до точки невозврата и действительно больше не вернулась.
Каждый раз, когда я закрываю глаза, я чувствую тот удар.
Прости меня, Дима.
Есть такой психологический приём, когда ты не можешь поговорить с человеком лично, ты можешь написать ему письмо. Письмо можно не отправлять.
Я пишу письмо:
Привет.
Я скучаю.
Я скучаю.
Я скучаю.
Уже целых четыре месяца я хорошая девочка. За это время я не была ни на одной вечеринке, не видела ни одной заблудшей души. Наверное, ты знаешь…
Ты был последней.
Марина пригласила меня на вечеринку сегодня. Не в наш ужасный, страшный клуб, отбирающий у людей будущее. А в тот, где пьют шампанское и танцуют. Друзья Марины сегодня там выступают. Я думаю, мне пора жить дальше.
Прости меня.
Я скучаю. Я скучаю. Я скучаю. Я люблю тебя.
Вечером мы с моей подругой Мариной встречаемся у «Людовика» на Думской улице. Дресс-код. Одета я просто потрясающе. На мне тёмно серое длинное пальто прямо до земли с декоративной имитацией бельевого пояска на талии. Пальто расстёгнуто и из под него виднеется сложный корсет-боди с множеством швов. Ещё на мне свободные брюки, больше похожие на прикреплённые к поясу куски ткани, красиво струящиеся по моим ногам и немного оголяя бёдра. Призрак Димы стоит рядом со мной в голубых джинсах и белой толстовке. Настоящий Дима никогда бы не оделся в таких тонах, но это мой призрак, и я могу одевать его как хочу. В моменты отчаяния я наряжаю его в розовое платье, и мне становится смешно. Мама научила меня такому приёму, когда я очень боялась учителя в школе. Она сказала:
– Представь её в костюме клоуна. Или в одних трусах.
Это ужасное зрелище. У меня очень богатая фантазия.
Фейсконтроль. Мы красивые, молодые и трезвые. Этого достаточно, чтобы нас пропустили в любой ночной клуб, даже в тот, в котором мы не можем позволить себе и пары коктейлей. Мы красивые и молодые, а это гарантия того, что большинство мужчин в этом клубе захочет сделать так, чтобы мы перестали быть трезвыми. Это закон джунглей.
Мы идём в основной зал, где сегодня выступают друзья Марины. Рэп-группа из трёх молодых парней. Призрак Димы закатывает глаза.
Один из выступающих на сцене друзей Марины, тот, что посередине, красивый, молодой и какой-то светлый. В его глазах нет тьмы, которая была в глазах Димы. Я смотрю на этого парня, смотрю на девочек, которые смотрят на него. Все смотрят на него. Я толкаю Марину локтём в бок и спрашиваю:
– Кто это?
Она игриво отвечает:
– Это Саша. Кстати, он свободен.
Прости меня, Дима.
Саша одет в огромную белую футболку, такие же огромные джинсовые шорты ниже колена и белые кеды. На его шее блестит толстая серебряная цепь. Он держит микрофон правой рукой, костяшки его рук не разбиты.
Саша произносит со сцены:
– Одиночество, как никогда, необходимо.
Я ненавижу своё одиночество.
Саша поёт:
– Чувство, будто на краю мира стою.
Я стояла на краю мира. Я стояла на краю жизней. Я была на краю своей жизни. Я ненавижу всё это.
После выступления они подходят к нам, и Марина представляет нас друг другу.
– Ребята, это моя подруга Лиза, – Марина указывает на меня движением руки.
– Лиза, это Саша, Максим и Андрей.
– Очень приятно.
Диджей включает cover-версию песни Crazy Town. Я благодарю тебя, неизвестный мне диджей, за то, что ты выбрал другую песню. За то, что ты не уничтожил меня прямо на танцполе в центре Санкт-Петербурга. Не размазал остатки моей психики по этому затоптанному паркету. Шифти Шеллшок и Эпик Мазур озвучивают совершенно другую драму, разворачивающуюся в моей голове.
