В этот момент мелодия вальса иссякла, и в зале наступил краткий миг тишины.
– Но… – Ее партнер осекся.
– Нет никаких «но», – она снова приложила указательный палец к его губам. – И быть не может.
Их объяснения нарушили несколько хлопков в ладоши.
– Браво! Бис!!! Но вы не подходите друг другу! – в дверях стояла Елисеева. – Я поняла это сразу.
Она подошла к Васнецовой и поцеловала ее в губы. Увидев это, Валерий Петрович отшатнулся, как от удара. Он мгновенно побагровел, прошептал что-то сквозь зубы и стремительно прошел к выходу.
– Валерий Петрович, – вслед ему улыбнулась Васнецова. – Не забывайте, у вас осталось еще два занятия.
– Я больше не приду! – бросил через плечо тот.
– В таком случае желаю вам счастья!..
Женщины проводили его взглядами, посмотрели друг на друга и в голос расхохотались.
– Что ты ему сказала?! – спросила подругу Елисеева.
– Что ты моя любовница.
– А это не так?.. – на подругу Елисеева посмотрела уже без улыбки.
– Нина, я больше не хочу говорить об этом, – покачала головой та.
– А я только хочу закончить этот разговор, – Нина вплотную придвинулась к ней. По сравнению с высокой и изящной Васнецовой она казалась приземистой и угловатой. – Я устала от твоих игр. Мне без тебя плохо…
Ксения посмотрела на нее с такой трогательной нежностью, что от этого взгляда сердце дрогнуло бы у любого человека в любом возрасте.
– Это не игра, Нина. Лучше поговорим о тебе, – произнесла она и осторожно прикоснулась к руке подруги. – Что случилось? Ты – хмурая.
– Я не хочу говорить об этом, Ксюша, – отмахнулась от ее вопроса Нина. – Я о нас хочу поговорить…
– Это так странно и совершенно непонятно для меня, – с полуулыбкой произнесла Васнецова.
– Что же в этом странного? – слегка резковато произнесла Елисеева.
– Я не о нас говорю, Нина, – Васнецова покачала головой. – Я о нем. Свою невесту он знает несколько лет. Ухаживал, клялся в любви. Когда пришел на занятия, говорил мне, как безумно любит ее, жить без нее не может… Я была с ним только один раз… В раздевалке, две недели назад. Как животные… Это непостижимо. Иногда мне кажется, чем старше я становлюсь, тем меньше понимаю людей.
– Глядя на тебя, мужиков понять нетрудно, – усмехнулась Елисеева. – По крайней мере, я их понимаю.
– Извини, я не подумала. Тебе неприятно слышать об этом, – она провела кончиками пальцев по лицу подруги. – Я люблю тебя, Нина. Но не так. Не обижайся и не носи это в себе. Мы меняемся. Меняемся не сразу, не вдруг. Незаметно для самих себя. Но когда это происходит, понимаешь, что больше не можешь жить так, как жила до того… Ты кушала?
– Я ужинала недавно, – ответила Нина, стараясь не смотреть на подругу.
– Нина, я тебя прошу, не принимай все это близко к сердцу…
– Я пойду, – Елисеева резко поднялась со стула. – Мне нужно еще в одно место успеть.
– Нина, куда ты? – подруга взяла ее за руку. – Подожди немного, я приму душ, и мы с тобой съездим в ресторан.
– Я не хочу… Я не хочу в ресторан, – Нина резко развернулась и стремительно пошла на выход.
– Я позвоню тебе! – голос Васнецовой догнал ее уже в дверях.
– Хорошо, – бросила через плечо Нина и вышла в коридор.
На улице ветер бросился ей в лицо, взбил короткие, темные волосы и вихрем отлетел в голые кроны деревьев. И в этот краткий миг какая-то часть ее вознеслась на крыльях ветра на то небо, с которого ясно видны и будущее и прошлое, и Нина увидела нечто похожее на кошмарный сон. Она вздрогнула, пришла в себя и огляделась по сторонам.
В стороне от дороги среди деревьев стояло несколько машин с тонированными стеклами. Одна из них была ее машиной. Нина какое-то время вглядывалась в окна остальных автомобилей, потом беззвучно выругалась и вытащила из кармана брелок с ключами. Сейчас, спустя минуту, она уже не помнила, от чего замерла на крыльце и зачем так пристально разглядывает чужие машины. Но в сердце ее осталось смутное предчувствие беды.
Весь этот пасмурный холодный день пошел насмарку.
Она вернулась в свою квартиру – пятикомнатную, обставленную, чистенькую. В свой опостылевший дом – оплот опостылевшей жизни, подошла к окну в гостиной и прижалась лбом к прохладному стеклу. Под ее окнами раскинулась детская площадка: разноцветные качели, горки, песочницы. Нина несколько минут смотрела на играющих детей, а потом взяла в руки телефон и даже набрала номер Васнецовой, но так и не нажала на кнопку вызова.
И в ту же минуту Ксения прервала свои объяснения, извинилась перед ученицей – стройной, белокурой девочкой: «Анечка, давайте сделаем небольшой перерыв» – и тоже подошла к окну. Под потолком витала нежная инструментальная музыка. Город за окном был серым и пасмурным, ветер гонял по дорогам мусор. Васнецова с улыбкой погладила оконное стекло. Скорее всего, в этот миг она тоже думала о подруге. Она села на стул и положила рядом с собой телефон. Но прошла минута, вторая, третья. Белокурая Анечка начала смотреть на нее уже с нетерпением. Закончилась одна композиция и началась другая.
– Хорошо, Анечка, – улыбнулась ученице Васнецова, убирая телефон в сумочку. – Давайте продолжим наше занятие. Смотрите внимательно – это движение корпусом должно выполняться на три четверти. Вот так…
А Нина набрала другой номер и приложила трубку к уху и грубовато спросила, когда телефонный собеседник отозвался:
– Ты меня ждешь?.. Я скоро приеду…
Она не стала слушать ответ. Убрала телефон в сумочку и подняла глаза к небу. В это мгновение на ее лице отразилось такое сложное, смешанное чувство, что словами этого просто не описать. Но в этот миг ей наверняка было очень больно.
Время подходило к пяти часам пополудни. Настя стояла возле окна. На дворе было сумеречно, как и на ее сердце. Ветер рвал растяжки над дорогами, гнал темный вал облаков, местами они задевали верхние этажи многоэтажных домов. Казалось, еще мгновение и на город обрушится снежная буря.
– Как будто из тебя душу вынули, – Настя отвернулась от окна и посмотрела на Плетнева.
Плетнев сидел в кресле, на Настю он не смотрел. А она подошла к нему и присела на подлокотник.
– Сережа, что с тобой? Ты и такой, и не такой… Ты можешь обещать мне одну вещь? – Настя несколько мгновений ждала от него ответ. – Ты должен обещать мне это, Сергей. Иначе я не смогу помочь тебе… Просто скажи: «Я обещаю…» – Она взяла его за руку. – Ты всегда держал слово. Всегда делал то, что обещал.
– Я обещаю, – едва слышно выдохнул Плетнев.
– Я увезу тебя за город, – сказала Настя. – Там тихо. Может быть, там ты придешь в себя. Будешь жить со стариками, которые присматривают за нашим домом… Когда-то мы с тобой ездили к реке. В то время там был осинник и заброшенные поля. Ты сам выбрал это место и купил землю под строительство. Ты называл ее усадьбой. А сейчас там стоит несколько домов, там живут или приезжают отдыхать мои знакомые. Замечательное место. Ты знаешь, как люди называют его? – Она улыбнулась. – Плетневкой… И когда-нибудь там вырастет поселок. И его назовут Плетнево или Плетенево… Скажи что-нибудь, Сережа, – она склонилась над ним. – Хотя бы скажи, хорошо тебе сейчас?
– Да, – Плетнев медленно и все еще неуверенно прикоснулся к ее щеке. – Ты – красивая.
– Да, – в глазах Насти блеснули слезы. Она прижала его ладонь к своим губам и прошептала: – Ты уже возвращаешься, ты уже возвращаешься… Только оставайся со мной. Я больше не вынесу разлуки… – И она прижалась к его груди.
И на томительно-затяжное мгновение в квартире Верес воцарилась тишина. И в этой тишине можно было различить биение их сердец.
А потом Настя снова встала и подошла к окну – совершенная красавица на фоне сумеречного города и темного неба над ним. И в это мгновение сердце ее гостя неуверенно качнулось в груди, и время для него потекло вспять. Он многого не помнил, но воспоминание о первом вечере своей новой жизни ему хватило с лихвой.
Плетнев неожиданно вжался в кресло и застонал.
Настя резко обернулась:
– Сережа, что с тобой?! Что с тобой, Сережа?..
Но ее испуганного голоса он уже не слышал. Ударной волной воспоминаний его отбросило в прошлое…
После Рождества случилась оттепель. К полудню начинал сочиться снег с кровли, а после заката водостоки обрастали острыми сосульками. И вскоре обнажились обочины и оттаявший асфальт на дороге.
Вершинин смотрел в окно спальни на сад и заснеженное поле, по обе стороны которого громоздился лес. Дорога разрезала снежную целину на две равные половины. И надо всем этим нависало бледное небо, с зимним, растекшимся над горизонтом солнцем и дымками вместо облаков.
Вершинин какое-то время смотрел окрест, чувствуя, как морок вновь захлестывает его. И чтобы отвлечься, стал наблюдать за стайкой птиц, прилетевших к кормушкам, устроенным когда-то в саду его дочкой Варенькой. Последний раз кормушки наполняли зерном в начале зимы, когда гостила у него сестра с сыном. Но по старой памяти птицы продолжали наведываться в сад. И Вершинин подумал о том, что нужно все-таки собраться и сделать это – пройти по едва уже заметной тропинке в снегу и снять кормушки.
В этот момент он отчетливо вспомнил, как она последний раз выбежала из дому с кульком корма для птиц и, взбивая пушистый снег ногами, обошла весь сад. И в тот же миг понял, что до сих пор ждет, когда этот страшный сон прервется. Ждет мгновение, когда откроет глаза, и увидит жену, и увидит детей живыми и здоровыми. Он понимал, что эти мысли и ожидания – знак недуга. Впрочем, заводить разговор о здоровье и душевном равновесии после случившегося с ним было нелепо. У него осталось все и не осталось ничего. Он бы до последней копейки отдал все за один из дней, безмерное счастье которых понял позже.
Вершинин сел на кровать и закрыл глаза ладонью. В голове гремел хор тех, кто сочувствовал ему и давал советы после гибели жены и детей, после их похорон, и продолжал делать это по сей день. Но что они могли знать о его потере? Если бы он мог хотя бы на мгновение поменяться с ними местами, чтобы они ощутили безбрежный океан его горечи. Когда он думал об этом, мечтал об этом, то невольно вспоминал слова из Откровения Иоанна Богослова: «Имя сей звезде „полынь“»[1 - Откровение Иоанна Богослова 8:11.]. От Иоанна он не помнил больше ни слова, но сердцем чувствовал все, что Богослов сказал и мог еще сказать об этой звезде. Потому что полтора года назад звезда горечи и потерь взошла над его окном. Взошла и продолжала светить яростным блеском днем и ночью. И только Бог ведает, как и почему он не потерял рассудок. А ведь многие считали, что Вершинин на удивление легко пережил потерю родных.
– Я сделал дом свой местом казни[2 - Парафраз строки «Я сам себя казнил в своем жилище» из «Божественной комедии» Данте Алигьери.], – прошептал еще одну фразу, накрепко засевшую в голове, и повторил: – Я сделал дом свой местом казни.
Он знал, что должен сделать и что сделает. Это было между ним и Господом. Бог отпустил ему немного времени, не оглушил безумием, не вложил в руку петлю или ствол. Сделал орудием своего гнева, потому что зверь, поправший все законы, и Божьи и человечьи, все еще ходил по земле. Вершинин удерживал себя на этом свете ради часа, когда зверя изловят. И Богу он молился только об одном, чтобы зверя раньше не изловили те, кто также шел по его пятам. И Вершинин готов был ждать часа расплаты остаток дней. Но верил, что Бог поможет и зверь попадет в один из капканов.
Охота на киллера продолжалась полтора года. Возобновилась после того, как он понял, что ошибся в первый раз. Средства и связи позволили ему раскинуть сеть поисков на несколько регионов, и он не сомневался, что рано или поздно киллер попадет в нее, как попал один из заказчиков. И каждое утро Вершинин вставал с мыслью о казни киллера, и каждый вечер засыпал c ней. А исполнение он разглядел в лучах беспощадной Полыни-звезды. Однажды он понял, как именно употребит гнев.
В кармане пиджака басовито загудел телефон. Беспокоил секретарь:
– Александр Николаевич, звонок от Одинцова. Соединить?
– Да! – Вершинин снова подошел к окну.
– Александр Николаевич! – бодро доложил начальник службы безопасности. – Мы нашли его! В данный момент переправляем объект из Новосибирской области авиацией!
– Не ошибаетесь? – спросил Вершинин, чувствуя, как сердце в его груди на мгновение остановилось и сделало новый тяжелый удар.
– Нет никаких сомнений, Александр Николаевич.
– Препарат ввели?
– Внутривенная инъекция!
– Действует?
– По заключению специалистов, препарат действует!
– Слава богу, – с облегчением выдохнул Вершинин.
– Поздравляю вас, Александр Николаевич!
– Спасибо, Валерий Сергеевич. В конце недели жду вас у себя.
– Почту за честь, Александр Николаевич, – отозвался Одинцов.
– Спасибо вам за добрые вести, – голос у Вершинина потеплел.
– Это наша работа…
– Посылку вашу жду с нетерпением! – Вершинин положил телефон на подоконник и сделал глубокий медленный вдох. Ожидания, томившие его с утра, не обманули.
Рядом скрипнула половица. Лежавший на тахте человек вздрогнул и открыл глаза. Он очнулся в полутемной комнате с высокими потолками. Наверно, начинался вечер. Шторы на окне были из полупрозрачной ткани, но свет с улицы едва пробивался сквозь них.
– Здравствуй, Сергей. Как ты себя чувствуешь?
Человек на тахте вздрогнул и посмотрел на сказавшего это. Он не понимал, откуда тот появился. Словно тени сгустились, и незнакомец шагнул в комнату из мира теней. Он был худощав, среднего роста, лет сорока с небольшим.
– Что со мной? – с трудом произнес лежавший, уже понимая, что его зовут Сергеем, что он жив, но нездоров.
– Ты находишься у друзей, – незнакомец сел в кресло, стоявшее рядом с тахтой.
– Я вас не знаю… Я не помню вас… – лежавший говорил так, словно его разбило параличом, говорил медленно, обрывая фразы, едва начав.
– Верно. Ты меня не помнишь, – кивнул его собеседник. – Но ты меня знал. Нас связало общее дело.
– Мы вместе работали?
– Нет, но ты меня знал. Какое-то время ты будешь испытывать сомнения и недопонимание. Но со временем это пройдет. Ты помнишь, чем занимался?.. – Какое-то время говоривший ждал ответ. – Ты был наемным убийцей.
– Вы ошибаетесь, – человек на тахте закрыл глаза.
Но собеседник уже не слушал его:
– Это правда, Сергей. Ты назывался разными именами, но родители назвали тебя Сережей. Ты – Плетнев Сергей Андреевич. И ты – убийца, Сергей. Ты убивал людей за деньги, тебе нравилось так зарабатывать, и делал ты это исключительно хорошо…
– Это ошибка! – Плетнев попытался встать, но силы оставили его. Он был еще слишком слаб.
– Я объясню, почему ты здесь, – не обращая внимания на него, произнес собеседник. – Ты кое-что не закончил. Ты должен закончить это. И после этого станешь свободным.
– Но я ничего не помню…
– Я помню! – оборвал его собеседник. – Ты тот, кто ты есть! И многие хотят добраться до тебя… Я нашел тебя в сумасшедшем доме. Ты был безымянным больным без прошлого и без документов. Я назвался твоим братом и, думаю, не лукавил. Мы связаны с тобой, как братья…
– Я вас не понимаю, – Плетнев попытался еще раз сесть, и сейчас это ему удалось. – Кто вы?
– Я Вершинин. Ты должен помнить меня.
– Но я не помню.
