Чужих небес приветствовать светила.
Он звал печаль, весельем пресыщен… – подступала к брату неожиданно Кира. Он замирал , делая вид, что наконец-то затрудняется парировать, а потом кружил ее по комнате:
Будь до конца такой! Не измени
Весне своей, для счастья расцветая.
И красоту, и прелесть сохрани –
Все, что надежда видит в розах мая.
Было невозможно представить, что его может «поймать» одна какая-нибудь женщина или один какой-нибудь город.
– Ты уедешь отсюда когда-нибудь? Правда, что тебе здесь делать?
– Дед говорил, что с презрением к месту, где он родился относится тот, кто ничего для него не сделал, не вложил своего. Я с ним согласен.
– Тогда посади здесь дерево, и вопрос решен…
– Макитра ты маленькая, Кирка!
Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал.
Все начиналось, как в той песне: »Мы жили по соседству, встречались просто так…». Семья Майеров жила с ними в одном подъезде. Можно сказать, что она была примером заключенного полюбовно союза между Россией и Германией : русскую сторону представляла мать Милы и ее многочисленная родня, а немецкую – семья отца. По тому , как Милена называла бабушек, можно было без труда догадаться, на чьей стороне ее симпатии : бабушка по отцовой линии была бабкой Магдой, тогда как со стороны матери – бабушкой Верой.
Магда Леопольдовна младшую внучку не признавала:» Вся в свою мать пошла – толстопятая». А вот старшая ,Инесса, пошла «в их породу». К тому же та, желая угодить бабке, довольно сносно выучила немецкий, который Миле, увы, никак не давался. Время от времени бабка Магда одаривала Инессу столь милыми девичьему сердечку безделицами – колечками и сережками, и случалось, делала это в присутствии Милы, нимало не заботясь о чувствах последней. Приподнимая за подбородок лицо «чистокровной арийки», она произносила: «Du bist das Gelbe vom Ei». Кира, однажды присутствовавшая при этом, спросила у подруги :
– Что это она ей сказала?
– Не знаю. Что-то про яйцо…
– Наверно, что у нее голова на яйцо похожа. Ну и злющая у вас бабка – даже Инке гадости говорит.
Мила училась на несколько классов старше, но частенько после школы они вместе возвращались домой часами и никак не могли расстаться : бродили и болтали о том о сем. Однажды Мила вдруг спохватилась и была расстроена, даже напугана:
– Я не успела утром застелить постель.
С Кирой такое происходило частенько, и никаких угрызений совести не вызывало.
– По-моему , не произошло ничего непоправимого.
– Ты не понимаешь. Отец в это время приезжает на обед. Увидит – прибьет…
Тихий молчаливый Отто Генрихович бил дочерей шлангом от стиральной машинки. Возможно, так он давал выход обидам на свою жизнь, в которой все сложилось не так, как у Лео Генриховича – его старшего брата, которым мать без сомнения, гордилась: Лео был начальником чего-то там, «упакован от и до» по словам Инки, и женат на работнице торговли. Отто, конечно тоже был не последним человеком в своей организации, но не излишествовал, и женат был на тете Томе, с которой познакомился, по словам бабки Магды, «в какой-то Богом забытой дыре». Тетя Тома много работала, всегда казалась веселой, потому как без конца сыпала шутками- прибаутками ( иногда совсем не предназначенными для детских ушей), и ненавидела мать мужа : та при встречах всегда разговаривала с сыном исключительно на немецком.
– Это она специально, чтоб меня унизить! Знает ведь, что я по-ихнему ни бельмеса не понимаю, гадина такая.
Мила пробовала себя во всем, что мог предложить местный Дом культуры : игра на фортепиано, агиттеатр, кружок акробатики и, наконец, хор. Руководитель хора сразу определил ее в солистки – у девочки был талант. Хор был детско-юношеским, и репертуар, соответственно , тоже. Момент, когда Милена его «перерастет», был неизбежен. По совпадению, в это время открылся ночной клуб «Фламинго». Хозяин клуба вырос в этом районе , и много ,может быть даже слишком , повидал на его улицах. « Большинство из нас родились не с серебряной ложкой во рту, и жесткий индустриальный стиль – это не какое- то гребаное «дизайнерское решение», это лицо нашей жизни. Но у каждого из нас есть мечта, и она прекрасна!»– такова была концепция заведения. Дизайн создавал иллюзию промышленного здания, и посреди этой грубости бетона и выпирающих из него коммуникаций был островок мечты : розовые фламинго танцевали на огромном экране , а голосом этой мечты стала Мила.
Это Костя сказал Миле, что она похожа на одну из моделей с винтажных снимков Луиса Форера. « Эта девушка так прекрасна, что достаточно просто смотреть на нее, даже не помышляя о большем, чтобы почувствовать себя счастливым»,– заметил он Кире, разглядывая неземное создание в конусообразной шляпке на черно-белом снимке . – А ведь кому-то повезло стать ее мужем». «Ага, вот приходит этот счастливый обладатель такой красавицы-жены , и говорит : » Дорогая, я ,предположим, банкрот, мне холодно, страшно и больно!», а она смотрит сквозь него, излучая холодный свет звезды , и отвечает:» Ну, сходи к врачу, или что там делают в таких случаях» . И все – нет мужика, застрелился! А она все так же продолжает стоять и смотреть на свое отражение в зеркале». Костя смеялся: »Ты что, считаешь себя недостаточно красивой? Просто говоришь сейчас, именно как представительница «другого лагеря»» После того, как Мила узнала о таком своем сходстве, она как-то изменилась , словно до этого жила в полном о себе неведении, и вдруг достала откуда-то изнутри на свет другую Милу : недосягаемо прекрасную. Мог ли Костя влюбиться в соседскую девочку, которую много раз встречал во дворе , в школе да и у себя дома, когда она приходила к Кире, но так и оставалась для него «невидимкой»? Может быть, он был зачарован ее голосом подобно морякам, влекомым пением Сирен к своей неминуемой гибели? Его часто видели вечерами во «Фламинго», но кого там не видели? Вся округа по вечерам стекалась туда. Пару раз Мила и Костя были замечены на тополиной аллее -«под кипарисами», как окрестили ее местные остряки. Ну шли, «разговоры разговаривали», что с того? Когда Мила в одночасье «сорвалась» и уехала в Москву, Кира пыталась разглядеть на лице брата признаки переживаний, но тщетно. Костя оставался все тем же Костей. Мама тогда с удовлетворением заметила, что «Костя умный мальчик , и было бы нелепо предполагать, что у таких разных по уровню развития людей, как он и Мила, могут найтись хоть какие-нибудь точки соприкосновения». Кира про себя возразила, что вот как раз насчет некоторых-то «точек» вполне можно было бы предположить некоторые совпадения, но промолчала. Мила уехала после гастролей известной рок -группы. Музыкантов пригласили тогда дать концерт во «Фламинго», и солист группы заметил Милу. Кто знает, что она от него услышала и чему так безоговорочно поверила, но то, что это то самое, о котором все мечтают и которого на протяжении всего существования мира все ждут, которое все вдруг меняет , наполняет смыслом и озаряет, не вызывало у нее сомнений. Он любит ее. Он раскроет ее талант, О Милене Майер будут знать все. К сожалению,это не редкость: «творческие» люди подкидывают в топку своего таланта алкоголь и наркотики, вытаскивая потом из сумеречных лабиринтов своего сознания рожденные ими образы. Возлюбленный пристрастил Милу к наркотикам, и однажды она осталась в таком лабиринте навсегда. Это произошло очень быстро. Через год после этого рок-группа снова была с гастролями в их городе, и снова выступала в клубе «Фламинго». Был аншлаг. Лидер группы между исполнением песен что-то произносил со сцены , ему внимали и поддерживали. Говорили, что в возникшей паузе Костя вдруг крикнул: »Что ж ты сам-то не сдох, урод!» Завязалась драка. Костю не успели довезти до больницы: он скончался от полученных травм, несовместимых с жизнью , как написали потом в медицинском отчете. Лучше бы ты уехал, братик. Лучше бы ты уехал…
Кира вдохнула свежесть весеннего воздуха поглубже. Ей нужны перемены. Нужно встряхнуть свой мир, как встряхивают пыльное залеженное покрывало. Она посмотрит на себя внимательно. Она прислушается. Она найдет.
Глава 2
Сердце набрало в себя, как дождевое облако, а дождь все никак не мог пролиться. Ей стало холодно: холод шел изнутри. Саня достала свитер отца и закуталась в него – ее словно опять обняли его такие родные заботливые руки. Сегодня был странный день: на детском медицинском центре в автобус сели мужчина с мальчиком. То , что это отец и сын, не было никаких сомнений: они были на одно лицо, большеголовые и светловолосые, с одинаковыми голубыми глазами. Мальчику было лет двенадцать, он был бледен, обрит, с внутренним спокойствием человека, принявшим для себя какое-то решение. Отец держался чуть позади. Саня взглянула на него, и сразу потекли слезы . Душа его скорбела. Он был растерян, чувствовал свое бессилие, и испытывал стыд и раскаяние . Его сын болен, возможно, лечение ему не поможет. Как такое могло случиться, почему с ним? До этого они не были слишком близки, в жизнь сына скорее была посвящена жена, но ведь на то она и мать … С мальчишкой и проблем-то никаких не было: хорошо учиться, часто с книжкой какой-нибудь, а не только «зависает» в компьютере, как все они сейчас, в авиамодельный кружок ходит. Общего у них, конечно, не очень много- сын не любит футбол, а отец напротив, заядлый болельщик. Ну да и какая разница? Это его сын, его дитя, он его любит ! Почему же сейчас так невыносимо? Он , взрослый здоровый мужик, ничем не может ему помочь. Может, если бы он чаще был с сыном рядом, то не просмотрел бы беды? Может, если бы не ограничивался дежурным: »Как дела?», а потом, уже на ходу слыша:» Нормально!» в ответ, уходил, думая о своем, а присел рядом, о чем-нибудь поговорил, расспросил , то сейчас все было бы иначе…Сколько он пропустил в его жизни? А вдруг случиться самое страшное, и окажется, что он всегда проходил мимо, теперь же решил, что все изменит, что все отныне будет по-другому, но больше уже ничего не исправить, хоть он и готов? Чего стоят теперь эти запоздалые прозрение и раскаяние? Они вышли из автобуса. Через несколько остановок в автобус села пожилая женщина:» Я стала все больше и больше прибавлять звук у телевизора. Наверно, скоро это заметят соседи. Нет, со слухом все в порядке. Просто одиночество стало таким оглушительным… Может, хоть эти голоса с экрана смогут его перекричать…Муж умер несколько лет назад…
Да, печальная необходимость:
Она иногда говорит сама с собой,
Чтоб совсем не забыть,
Как звучит ее собственный голос…
Он ушел все равно,
И с тех пор стала здесь госпожой тишина,
А ведь клялся когда-то:
« Ни одной у любимой слезинки…»,
И « Ни один волос..».
К той, с которой ушел,
Смысла нет ревновать,
Уступают пастушки ей и королевы.
Сердце ищет предлог
Для чего дальше жить продолжать,
Но, встречая вновь призраков,
Бьется несмело.»
Хорошее изобретение -темные очки. Никто не видит, как у тебя катятся слезы. Саня зашла в банк, народу было больше обычного и пришлось ждать. Она села на свободное место – рядом с молодым человеком. « Я помню, как вез его домой. Пока он был совсем маленьким, я садился на пол, вытягивал ноги , а он спешил ко мне , забирался на них и укладывался поперек. Собаки растут быстро, тем более такой породы, и вскоре лапы у Джина стали не помещаться на моих «лапах» – свешивались , он подтягивал их , но тогда не помещалась голова… Он был удивлен, глупый щен, никак не мог понять , что же с ним происходит. Один раз сожрал целый торт, оставленный без присмотра, и тогда я узнал, что если держишь собаку, то обязательно нужно держать дома и водку, чтоб влить в пасть, если что – первое средство для оказания помощи.. У собак его породы слабое сердце, начались поездки к ветеринару. Потом он стал оставлять на полу лужи – не всегда мог дотерпеть. Не часто. Иногда. Она сказала: »Собака больна, нужно ее усыпить!» Я ответил: »Ни! За! Что!». Она: « Появится ребенок, будет ползать, а тут такая гадость. Не можешь усыпить – отвези за город и оставь .» Я надеялся, что она успокоится. Старался быстрее убирать эти злополучные лужи. Но она становилась все холоднее и молчаливее. Наткнувшись на очередное «озерцо», замирала над ним демонстративно , потом собиралась и уезжала из дома. Возвращаясь поздно. Я подумал: »Мы уже несколько лет вместе, но она никогда еще не заговаривала о ребенке.» И повез Джина к ветеринару. Я хотел быстрее уйти, но врач окликнул: »Вы забыли!» Я оглянулся – он протягивал мне ошейник. И я все же увидел глаза Джина. Он не бросился , чтобы оставить на мне клеймо предателя своими зубами. Он верил, что мы поедем домой. А дома были гости: друзья, семейная пара, приехали с островов и были под впечатлением от поездки. «Милый, иди быстрей к нам!». Она красивая. Очень красивая. Не просто очень красивая – она манкая. Ей вслед смотрят все мужчины всех возрастов, даже сопляки. Мне даже не хотелось думать, что они себе при этом представляют . Ее забавляла моя ревность:» Да ладно! Это же все равно, что классная тачка! Классная телка, классная тачка. Разве не этим вы, мужики, друг перед другом всегда хвалитесь? Тебе должно быть приятно!» . «Милый, ты с нами? Вина?». Алкоголь – это не мое, плохо его переношу.. Я принес водку. Водку для Джина. Я смотрел , как она смеется. Почему-то никогда раньше так не бросалось в глаза, что она состоит из одних и тех же выражений лица: одно – для удивления, а вот это – о, это восхищение, а сейчас немного капризное и чуть надула губки, и вот она – улыбка во все тридцать два восхитительнейших зуба Наверно, когда я ее разочарую, она тоже отведет меня к ветеринару, и может даже, задержав на нем взгляд чуть дольше , чем нужно, оставит ему свой номер телефона… Мне вдруг захотелось встряхнуть ее, что есть силы, за плечи, чтоб увидеть какое-нибудь новое выражение лица. Меня стало мутить – то, что помогало Джину, не помогло мне. Я еле успел добежать до туалета. Дело было не в водке. Меня тошнило от самого себя…» Вечером , почти один за другим, Сане звонили родственники – в каждой семье кто-то болел и все были опустошенными и измученными. Саня подумала, что если сейчас остановить соседку по лестничной площадке, та наверняка поделится подобной историей, и поинтересуйся у подруг – у всех кто-нибудь болен или неустроен. На каждое фамильное древо накладывается древо боли. Сколько их всего в мире? Она вдруг увидела веточки багульника: на неказистых сначала прутиках ,если поставить их в воду, распускаются маленькие лиловые цветочки. Такая маленькая вдруг радость. « Пожалуйста, пусть у всех будет свой багульник.. Немного радости. Пусть будет немного тихой радости у всех. Пожалуйста…Чтобы можно было приободриться и продолжать идти дальше.»,– наконец пришли слезы. Потом он вдруг успокоилась , как будто услышала чей-то ответ, и заснула.
– Пойдешь ко мне жить?– Саня протянула к девочке руку. Та в ответ издала вдруг резкий неприятный звук, потом еще, и еще раз, и Саня вдруг поняла, что это совсем и не девочка, а птица. Птица не замолкала. Сон закончился : звонил телефон. Кто-то был очень настойчив.
–Да…
– Прилетай.
– Созрел?
– Размечталась, Суворова!
– Привет, Лева.
– Привет Саня. Кира…в общем, она сейчас в реанимации.
– Встретишь – приютишь?
– Конечно. Жду.
Кира – Кирочка – Кирюша. С тобой ведь должно было происходить в жизни только хорошее…Сидя в кресле самолета, Саня вспоминала их последнюю встречу перед отъездом из Н. Кира иногда сидела с сынишкой соседки – круглоголовым, похожим на совенка Афанасием. Когда Саня пришла, «нянюшка» безуспешно пыталась накормить Афанасия супом, оставленным для него родительницей. Рецепт супа был взят из книги» Здоровый ребенок и его питание», которая лежала тут же в кухне на почетном месте. Отваренные без соли и перетертые овощи должны были сделать Афоню здоровым и веселым ребенком, но Афанасий книжек не читал и об этом не знал. Суп на «самолетике залетал в ангарчик», а потом вытекал обратно желтой струйкой, приводя Киру в отчаяние:
– Что же делать? Он ведь останется голодным!
– Намажь ему хлеб маслом – калорий будет больше, чем в этом супе. До возвращения матери доживет.
Уловив, что суп отменяется, мальчик сузил глазки и с ехидным выраженьицем на перепачканном лице высказался:
– Деф-ф-ф-ки…Деф-ф-ф-ки…
– Афанасий! Я вот маме- то твоей сейчас позвоню!
Обещание возымело свое действие, и Афоня сделался «аки ангел»:
– Деиськи… Деиськи…
– Ну и жук же ты, Афанасий!
Потом они смотрели, как отпущенный на свободу Афоня, познавая мир, доламывает игрушечный грузовик, и Кира сказала:
– Как страшно сейчас рожать детей. Страшно выпускать их в жизнь…Мне кажется, сейчас детству объявлена война, понимаешь? Кем-то пущена «Дикая охота короля Стаха» по следам детства. Им не дают побыть чистыми. Что же будет, Санечка?
– Просто мамочки должны быть прекрасными, и с миром ничего плохого не произойдет. «Священного корене священ плод». Без Приснодевы на землю не пришел бы Бог.
– Вот растишь ты своего ребенка добрым, искренним, честным, отважным, а потом хулиган избивает старика, или пристает к женщине, и все отворачиваются или мимо проходят, а твой – нет, не проходит. Или вот в зоне боевых действий – вызывает огонь на себя…все живы, а твой ребенок больше не вернется. Думаешь, не возникает мысль:». Зачем я тебя таким вырастила? Был бы сейчас живой…»
– Кто может быть сильнее матери? И что будет с этими стариками и женщинами , если ты не научишь своего ребенка добру? Да, этот мир скорее похож на поле боя, чем на «мирные нивы». Ну так научи своего ребенка в нем жить, а не выживать, не прятаться. Научи его искать во всем красоту, ведь красота есть и в сражении. Ну, чем тебя успокоить? Хочешь, создадим тайный женский орден? Женщина – жертва маркетингового насилия. В мире давно уже все перевернуто с ног на голову. Ей то и дело дают понять, что она устраивает всех лишь как аксессуар , желательно дорогой и красивый. Назовем этот орден «Sub rosa dictum», «Сказанное под розой». У Киры в дневнике ей встретился потом отголосок того разговора:
Правда ли, Господи,
Что мы творим – не ведаем?
Пока не до дна – не опомнимся:
Все отведаем.
«Грех у порога лежит,
Ты им властвуй, собакой серою!»
А мы собак любим –
Кормим из агнцев консервами.
Наматывает старушка-Земля круги,
Старается, не остановится
Есть ли надежда,
Что будет новая Богородица?
Дай нам, Господи, шанс,
Мы другие теперь, больше не обознаемся.
Сегодня – никак, дела,
А вот завтра – придем, покаемся.
«Под розой» проходили их посиделки на Саниной кухне, где над столом висела вышитая еще ее бабушкой желтая роза на длинном стебле. Все «сказанное под розой» должно было остаться тайной, между ними, как это и предполагалось когда-то на римских пиршествах, где вино развязывало всем языки. Саня выслушала здесь много историй: забавных и грустных одновременно. Кира садилась, за сим следовал глубокий вдох, как будто она готовилась нырнуть. Саня сразу предусмотрительно предлагала:
– Кофейку?
Кофеек был с коньячком, поэтому она уточняла:
– Венский или французский? – и в сложных случаях выбирали французский, где кофе – в чашку, а коньяк – в рюмку.
Казалось, что в результате всех попыток обрести счастье, Кира должна была прийти к неутешительному выводу: доверять собственному выбору – опрометчиво. Несколько раз отношения чуть не закончились свадьбой: слова любви были сказаны, а родители уведомлены о серьезности намерений . И тут происходило событие, показывающее избранника в совершенно ином свете. Это дало Сане повод в каждый последующий раз осведомляться:
– Что не так с этим господином, что ты решила взять его фамилию?
С Владленом Кира училась на одном курсе. Зима выдалась теплой, и родители пригласили их поехать за город – «одной большой дружной семьей». Напившись ароматного чайку со смородиновым листом, а кое-кто присовокупил к нему и собственного изготовления наливочку, решили прогуляться за реку – в лес. Зимой река замерзала. Отец с приятелем шли впереди – прокладывали всем путь. Кира с Владленом приотстали. Нетронутый снег вспыхивал, искрился, изгибался причудливой каймой на ветвях деревьев. Лапы огромных елей , укрытые снегом, походили на крылья заснувших белых птиц.
