Места силы. Шаманские экскурсы. Том 5. Толстой. Боги. Узел русской жизни
Олег Давыдов
Пятый Том «Мест силы» содержит шаманские экскурсы о Льве Толстом и духовных коллизиях его пути и произведений. На примере текстов и биографии Толстого автор показывает, как сформировалось двоеверие, ставшее характерным для русской жизни после крещения Руси. Как функционирует это двоеверие, каковы его корни и особенности. Это продолжение основной темы книги «Места силы»: непостижимые действия русского бога и способы его ассимиляции в условиях привнесенной на русскую почву новой религии.
Места силы. Шаманские экскурсы
Том 5. Толстой. Боги. Узел русской жизни
Олег Давыдов
Дизайн и верстка Марианна Мисюк
Редактор проекта Глеб Давыдов
Благодарности:
Валентина Потолова
© Олег Давыдов, 2023
ISBN 978-5-0060-2182-2 (т. 5)
ISBN 978-5-0056-4596-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Шаманские экскурсы. Ростов. Я и Ся
Чтобы продолжить[1 - См. начало разбора шаманской подоплеки «Книги Перемен» в Томе Четвёртом, в главе «Шаманские экскурсы. И (1)»] вникать в шаманскую подоплеку китайской «Книги перемен», поговорим о книге нам более близкой и, кажется, более понятной. О романе Толстого «Война и мир». Это название можно бы перевести на китайский как «Ян и Инь». Ведь речь о безотчетной игре света и тьмы, жара и холода, верха и низа, востока и запада, женского и мужского, человека и бога, войны и мира. Игра Инь и Ян задает ход сюжетных потоков. Это как в жизни, но в тексте потоки уже препарированы, их легко проследить, увидеть истоки, русла, зоны турбулентности, точки бифуркации. Можно следовать за развитием сюжета в целом, а можно – за развертыванием архе отдельных героев. Выделим сейчас лишь один поток.
Примерно месяц прошел с того дня, как Наполеон напал на Россию. Русская армия отступает и вместе с ней – Николай Ростов. Переходы, дожди, ухаживания за женщинами, рассказы о героизме, заботы о провианте… Жизнь течет своим чередом. Это присказка. А вот начинается сказка. 13 июля 1812 года около местечка Островне под Витебском эскадрон гусар Ростова стоит в прикрытии батареи. Русские уланы ушли в атаку под гору, налетели на французских драгун и через пять минут понеслись назад. Драгуны их преследуют. Николай, наблюдая с горы, «всей душой участвовал в движении улан» (здесь и далее в цитатах Толстого курсивы, кроме специально оговоренных, мои. – О.Д.). Теперь внимание:
«Он чутьем чувствовал, что, ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая».
Здесь описано ровно то, что в «Книге перемен» называется юань хэн (раз – понесло[2 - См. в Томе Четвёртом главу «Шаманские экскурсы. И (2)»]). «Не думая, не соображая», Ростов «толкнул» своего донского коня, а дальше все происходит само. Перед нами поток. И вот уже скоро конная лава, приведенная в движение в точный момент, сомнет неприятеля.
Вообще-то из текста можно понять, что этот поток тек с горы еще до начала атаки, напрягал эскадрон, но был пока что невидим. И вот проявился, буквально как пар над котлом с рисом в иероглифе, означающем ци[3 - См. Том Четвёртый, «Шаманские экскурсы. Ци»]. Конная лава двинулась потому, что была подхвачена какой-то овладевшей всеми невидимой силой, смысловым током ци (ести), потекла вместе с ним. Вот как Толстой объясняет поступок Ростова: «Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать».
Интересное слово употребляет писатель: «выдержать». В предыдущем экскурсе мы разбирали разные варианты перевода иероглифа чжень, входящего в магическую формулу сы дэ (вообще, советую перечитать тот экскурс[4 - См. Том Четвёртый, «Шаманские экскурсы. И (2)»], чтобы лучше понимать текущий), и один из вариантов перевода был – «выдержка». Но потом нашлось более емкое понимание слова чжень, предполагающее яйное взаимодействие разных потоков и включающее, среди прочего, «выдержку», как один из своих аспектов.
Об этом еще много придется говорить. А здесь самое место напомнить[5 - См. Том Четвёртый, «Шаманские экскурсы. Фюсис»], что логика потока (которая описывается понятийным аппаратом аристотелевского учения о движении, а также – формулой юань хэн ли чжень «Книги перемен») предполагает переход от возможности (динамис, юань) к осуществленности (энтелехейя, ли) посредством действия (энергейя, хэн). Но кроме того должно быть еще нечто, осуществляющее это действие. Проблема, собственно, в том, чтобы понять, что представляет собой это нечто. А вернее – кого оно представляет. То есть – кто проявляет выдержку или не выдерживает.
«Не смогший выдержать» Ростов бросается в атаку, «забыв себя». В русском языке немало выражений, которые описывают это состояние. «Выйти из себя», «быть вне себя», «больной пришел в себя», «человек не в себе», «потерял себя», «растерялся», «забыл себя», «забылся сном», просто «забылся», «эй, не забывайся», «не зарывайся», «опомнись», «очнись», «соберись», «возьми себя в руки» и так далее. Все эти выражения указывают на состояния, в которых некто оказался отделен от самого себя. При этом подразумевается, что человек либо потерял сознание, либо утратил чувство реальности. А воссоединение с собой, возвращение в себя означает восстановление сознания или обретение чувства реальности.
Это понятно. Но не так уж понятно, что происходит, когда мы несемся. Мы что – несем себя? Не совсем, ведь дело происходит само собой, бессознательно, невольно, делается. Тогда – что значит «ся»? В словаре Даля можно прочесть:
«СЯ, частица, принимаемая за сокращенное себя, но выражающая иногда, при глаголах, совсем иное, трудно объяснимое понятие. 1. В возвратном, на себя обращенном действии, ся заменяет себя, и потому (в церк. и стар.) нередко ставилось впереди: ся деяти, ся утешати, вм. деяться, утешаться; он про то ся на меня (мя) злобить, злобится; он чешет себя, ся чешет, чешется; но палец, бровь чешется, свербит, зудит. 2. Близко к сему значенье, где дело делается будто само собою: крупа сыплется из мешка; веревка волочится, замазка отвалилась. 3. Также сходно значенье действия одного предмета на другой: железо куется; но куется также значит: поддается ковке. Хлеб молотится, его молотят. Солгалось, так случилось. 4. Взаимное, обоюдное действие: драться, обниматься; но глаг. драться также значит бить других, говоря об одном. Рядиться, может быть взаимное: хозяин с подрядчиком рядятся; но и каждый из них порознь рядится. 5. Иной глаг. вовсе не расстается с ся:улыбаться, смеяться; случаться, бояться. Иной получает вовсе другое значенье: плакать, и плакаться на кого; сбывать и сбываться; а иной почти не изменяет его: молить Бога и молиться Богу; он все бранит или бранится; скупо торгуешь, или -ся; на сердце гребтит, или -ся; дожидать и -ся кого; он на всех плюет или он все плюется. Живая подвижность русских глаголов не поддается доселе школярным путам; значенье частицы ся можно изучить не иначе, как собрав все глаголы на ся, и все примеры к ним из старины и из живой речи, отрешась притом вовсе от грамматики».
Сейчас нам интересен в первую очередь аспект «ся», указывающий на действие, которое делается как бы само собой. Или, как сказал бы Аристотель, имеет в себе самом начало (архе) движения и изменения. Совершенно очевидна разница между словами «чешется» (он чешет себя) и «чешется» (зачесалось). В последнем случае это как будто безличный процесс. Более того, подобного рода процессы выглядят безличными, даже если относятся прямо к лицу: улыбнуться. Ведь не ты же сам себя улыбнул (хотя, конечно, можно вымучить улыбку), а что-то в тебе тебя улыбнуло. Сейчас в ответ на шутку часто можно услышать: «Улыбнуло». Правильно, какой-то ценитель юмора внутри вас заставил ваше лицо расплыться в улыбке.
Когда что-то во мне вот так вот делается помимо меня, можно сказать, что это действие какой-то части моей души, автономного комплекса, одной из моих многочисленных личностей. Об этом я говорил[6 - См. Том Четвёртый, «Шаманские экскурсы. Оракул»]. Но вот другие примеры: рис варится, вода льется, время тянется, мечта сбывается. Что значит «рис варится»? Мы можем, конечно, рассматривать варку риса как действие какого-нибудь повара, который варит рис. Но язык сохраняет также шаманское понимание того, что рис варится сам, варит себя. Коперник в свое время придумал, что Земля вращается вокруг Солнца. Молодец, он создал удобную схему для вычислений. Но ведь это не отменяет того, что Солнце движется вокруг Земли. Движение относительно. Вот так и с рисом, который варится. Варка риса – это процесс (перемен), имеющий свое начало (архе) в самом себе.
Вообще, кто вам сказал, что рис не использует человека, стоящего рядом с плитой, для того, чтоб свариться. Очевидно, использует. А кроме того рис использует человека для вспашки полей, посева семян, ухода за всходами, уборки урожая и еще множества дел, которые являются элементами культуры риса (о других культурах см. в Томе Третьем[7 - См. Том Третий, главу «Восемьдесят восьмое – Овинова слобода»]). Рис – это божество, эксплуатирующее человека для каких-то своих целей (ли). А заодно и создающее человеческую культуру, соответствующую достижению (хэн) целей, которые преследует рис. Людей приучают думать, что это они сами варят рис, сами изобрели приемы его обработки и чуть лишь не всю культуру вообще. Но это такая же узость, как верить, что Земля вращается вокруг Солнца, в то время, как они просто движутся друг относительно друга. И то же самое с человеком и рисом. Они взаимодействуют, находятся в симбиотических отношениях, содержат друг друга (во всех смыслах этого слова). Не понимать этого – значит оставаться в самонадеянном 20-м веке, а это сегодня уже – ой, как стыдно, господа.
Шаман проходил университеты, знает он вашу науку, бывало, и ногу задирал у ее пограничных столпов. Поэтому и употребляет эту науку лишь там, где она применима. А там, где сие допотопное порождение мрачных веков просвещения мешает видеть невидимое, камлач достает из-за пазухи колотушку шаманского знания и раз прёт есть… В частности, шаман понимает любой текущий процесс как (в том числе) яйный. Ибо, конечно, всякому ясно, что вода течет потому, что есть перепад высот. Но кто его создал, кто выбрал путь для реки? Разумеется, дух, который струится, используя перепад. Струит себя и постольку – струи реки. И то же самое происходит, когда я улыбаюсь (меня улыбает). Или когда Ростов несется в атаку (его несет бес конной лавы). Или когда мои глаза боятся, а руки делают…
Филологи говорят, что в возвратности глагола и местоимения выражено значение направленности действия на субъект действия (я вижу себя). Это верно. Но филологи не хотят признавать возвратными некоторые глаголы на «ся», поскольку не видят в них субъекта. А это уже недоразумение. То, что вы называете субъектом, всегда можно обнаружить. Просто надо иметь в виду, что любой процесс в основе своей – одушевленный. Сегодня об этом забыли, но язык хранит память о реалиях, которые ослепленный светом науки человек уже не видит. А между тем, они никуда не исчезли. Кем, например, сказывается сказка? Не сказочником, он лишь инструмент сказывания, а сказка сказывается сама. Здесь частица «ся» указывает на то, что у процесса сказывания есть нечто вроде души, какая-то автономность, своя архе, предполагающая динамис, энергейю и энтелехейю.
Толстой это знал. Он не вымучивал тексты, не напрягался. Он следил за потоками и двигался с ними и в них. Доверял им, даже если казалось, что его несет не туда. И действие развивалось естественно. Вот что в 1878 году Толстой пишет Страхову: «Отчего напрягаться? Отчего вы сказали такое слово? Я очень хорошо знаю это чувство – даже теперь последнее время его испытываю: все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать. Если станешь напрягаться, то будешь не естествен, не правдив, а этого нам с вами нельзя» (жирный курсив Толстого – О.Д.).
«Напрягаться» – это нечто очень близкое по смыслу к выдержке, но есть и разница. Перестать напрягаться – значит перестать удерживать себя в определенных рамках (или загонять себя в них), отдаться потоку. А не выдержать – как Ростов – значит потерять самообладание, контроль над собой, оказаться захваченным потоком. Разница в намерении. И здесь начинают проступать интересные аспекты того, что в «И цзин» называется чжень.
Напомню, что это слово переводят как «выдержка, стойкость». А шаман в предыдущем экскурсе связал его с яйностью. Чтобы прояснить эту связь, потребуется еще немало усилий, но и сейчас уже можно сказать, что чжень указывает на такое отношение «я» и «ся», при котором «я» – это «ся» для какого-то другого «я». Например, Ростов оказался «ся» конной атаки, которая явно обладает собственным «я», которое в этот момент заменяет собой «я» Николая. А это значит, что гусар не удержал свое «я». Не выдержал. Стал одержим каким-то иным, не своим «я», какой-то неведомой силой. Вот он «тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французскими драгунами».
Сценарий конной атаки прост и понятен: разогнаться, опрокинуть, рубить… «С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун». Все делается само. Вот выбрана жертва (слово хэн изначально значит «приносить жертву»), Ростов скачет за ней. Цель (ли) близка: «Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу».
Ударил, впрочем, не сильно, так только – намечая необходимое действие. И «в то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло». Почему? Да потому, что цель уже достигнута, жертва принесена. И воодушевление сразу же испарилось. Сдулось то, что напрягало гусара, когда он несся в атаку.
Лев Толстой в Ясной Поляне
«Ростов скакал назад с другими, испытывая какое-то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что-то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему». Что именно? А вот смотрим: Ростов ударил француза «сам не зная зачем». Это, конечно, не значит, что он не знает о том, что рубить в бою – положено по сценарию. Это значит лишь, что он действовал бессознательно, был вне себя. А как только пришел в себя стал размышлять о происшедшем. Но все не может понять, что с ним стряслось. Что-то не то. Ростов этим настолько подавлен, что даже не радуется тому, что генерал Остерман-Толстой вместо того, чтобы наказать за самовольную вылазку, благодарит и обещает представить к Георгиевскому кресту.
«Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем-то все думал». О чем все-таки? Вот как Толстой передает эти мысли: «Так только-то и есть всего то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Бражники это поймут: пришедший в себя Николай испытывает нечто вроде терзаний похмелья, когда все никак не можешь вспомнить, что это такое вчера натворил во хмелю. А если помнишь свои вчерашние подвиги, спрашиваешь себя: как я мог такое сделать, зачем, почему, ведь я не такой… Ну, разумеется не такой. И все это сделал не ты, а кто-то другой, тот, кто был в тебе в тот момент, был тобой, вел тебя, тобой действовал. А когда сделал то, что ему было нужно, вдруг оставил тебя. И теперь ты задаешься дурацким вопросом: «Разве я это делал для отечества?» А спрашивать надо короче: «Разве я это делал?» На такой вопрос можно ответить четко: нет. Но кто же тогда?
Шаманские экскурсы. Ростов. Ся и Я
Вернемся на поле боя, где с Ростовым случилось событие, смысл которого он все не может понять. Он должен был ждать команды, но не выдержал, толкнул коня, и дальше атака стала развиваться сама собой. В этом, собственно, корень его терзаний: разве я это сделал? Нет, это с ним случилось. Но что случилось? Да то, что он был подхвачен бесом военного счастья, пережил мистический опыт. Это было так неожиданно… Николай в тот момент даже не молится, как он молился несколько раньше, во время охоты на волка, аналогом которой оказался бой под Островне: «С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал».
Во время охоты Николай молился о том, чтобы на него вышел волк: «Ну, что тебе стоит… сделать это для меня! Знаю, что ты велик, и что грех тебя просить об этом; но ради бога (все курсивы в цитатах мои. – О.Д.) сделай, чтобы на меня вылез матерый». И волк вышел. «Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования». Действительно, все очень буднично. И все так понятно: человек попросил, бог исполнил.
А во время атаки Николай ни о чем и не просит, бог вдруг сам, без всякой молитвы, обрушивается на него.
Вообще-то, обычно так и случается. И только крайняя неосведомленность гусара в духовных делах не позволяет ему пережить это событие так, как переживает его какой-нибудь мистик вроде Иоанна Креста: «Когда Бог дарует душе эту сверхъестественную милость, возникает столь великое единение, что все и в Боге и в душе становится единым в преображении соучастия, и душа кажется больше Богом, нежели душой. По существу, она является Богом в силу соучастия» (этот перевод взят из книги Хорхе Феррера «Новый взгляд на трансперсональную теорию»). Мистики всех времен и народов в один голос твердят о таком единении. И то, что произошло с Николаем, можно описать как причастность к деянию бога военной победы. Или – соучастие в его лихом деле.
Не надо думать, что мистический опыт Иоанна Креста чем-то выше и лучше мистического опыта Николая Ростова. Механизм единения (со-бытия) в обоих случаях тот же самый. Просто Иоанн и другие известные мистики вразумительно описали свой опыт и таким образом утвердили его как нормативный. А Николай только и знает о мистике, что это – нечто связанное с девичьими гаданиями, посещением церкви и молитвами, в которых чего-то просят. То, что знает Ростов, тоже в своем роде мистика, но – выхолощенная. А объяснить гусару, что в его душе, коне и разящей руке, может сидеть настоящий Марс, – в голову никому не пришло. И вот молодец, который только что был одержим божеством, не может понять, что с ним случилось. «Так только-то и есть всего то, что называется геройством?» А вы чего хотели Николай Ильич? Обряда? Заклинаний? Нет, бог военного счастья может явиться непрошенным.
Поскольку Николай не имеет ясного представления о том, что такое мистический опыт и как вести себя, когда бог овладевает тобой, он вспоминает это событие как что-то странное, шокируюшее. Тогда как это просто измененное состояние сознание, сон наяву. В некотором смысле эта атака ему и правда приснилась. Я не хочу сказать, что она была нереальна, я лишь хочу подчеркнуть, что она не соответствовала представлениям Николая о повседневной реальности. Дело в том, что состояние сознания, в котором обычно пребывает Ростов, то, что он сам считает своим «я», – это социально обусловленная личность (в психологии Юнга это называется маской или персоной). И ей соответствует реальность, обусловленная требованиями общества, в котором человек сформировался. Социальная личность Ростова ограничена в первую очередь предрассудками того круга, к которому принадлежит его семья.
Все Ростовы ужасно зависимы от того, что о них скажут, как их увидят, оценят. Например, в начале охоты Николай молится своему богу (христианскому, как он думает, хотя молит его «ради бога»): «Сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах дядюшки, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Взгляд дядюшки – это всевидящее око бога социальной группы, в которую входит Николай. Но овладевает им совсем другой бог. Как только Ростов видит волка, он начисто забывает и бога, которому только что молился, и связанные с ним требования социальной нормы. Происходит переключение на что-то другое, замена социального «я» на – охотничье. Ростова больше не интересует, что скажет дядюшка, он впадает в раж: «Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка». Бог охоты, который вывел матерого на Николая, теперь разворачивает сюжет травли, где главный герой – он сам, бог-охотник, с которым Ростов и отождествился.
И точно так же во время атаки. Николай «не выдерживает», теряет связь со своим социальным «я», для которого имеют смысл такие вещи, как моральная норма, отечество, мнение дядюшки, оценка начальства… Бог войны (тут он похож на бога охоты) не знает, что такое отечество. Одержимому им человеку некогда думать о столь отвлеченных вещах. В атаке надо не думать, а драться, быть берсеркером, зверем, забыть все, кроме святой цели: догнать и зарубить. В этом заключена энтелехейя боя, которая, собственно, и направляет Ростова. Но когда он приходит в себя, вновь становится социальной личностью, все меняется. К боевому мистическому опыту припутываются мысли об отечестве.
Отечество вещь, конечно, тоже мистическая, но – совсем в ином роде. Вот, скажем, на параде Ростовым овладевает божественный дух Царя-батюшки. Царь, несомненно, символ отечества. Одержимость им Николай переживает как влюбленность в Александра I: «Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому-то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова». Это «приближающееся слово» явно сопоставлено со Словом Отца Небесного.
Такова мистика власти. А в бою и на охоте мистический опыт иной, опыт хищного азарта: «Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца». Полное единение с целью, тождество жертвы и жреца. Волк или заяц травятся, а охотники и собаки охотятся. Тут перед нами самая суть жертвенного действа (вспомним значение пиктограммы хэн[8 - См. Том Четвертый. «Шаманские экскурсы. И (1)»]), в котором жрец, жертва и бог нераздельны.
Ростовы на охоте. Акварель Д. Кардовского, 1911
И кстати, Наташа Ростова, участвующая в этой охоте, переживает мистику травли даже острее, чем Николай. Брат в забытьи измененного охотой сознания что-то бормочет себе под нос о собаке и зайце. А сестра верещит буквально, как сам этот заяц: «Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время».
То, что Толстой называет здесь «она сама», – есть социальное «я», которое «не выдержало», вытеснилось. Девушка не смогла удержать нормативную личность, одержима бесом охоты, который визжит из нее. Но и эта, скажем так, Артемида ненадолго удержится в ней. Скоро в Наташе начнет действовать другое «я». И это будет совершенно другая Наташа. Уже через пару часов она пойдет в пляс у дядюшки, и сам Толстой удивится: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух?» Пройдет еще немного времени, и Наташа встретит Курагина. Тогда ею овладеет совершенно другая духовная сущность, блудливая Венера. А в конце романа мы узнаем в графинечке многоплодную Великую мать. И спросим себя: а где же настоящая Наташа? Есть ли что-то такое, что объединяет все эти состояния?
Разумеется, есть, а иначе какие могут быть я, вы, Наташа… Но об этом, о самости, которая являет себя в обыденной жизни как чжень (или все-таки скажем по-русски – держь), мы будем говорить в специальном экскурсе. А сейчас лишь заметим, что одержимость бывает разная. Одно дело, когда мной что-то делается, и совсем другое – когда что-то делается со мной. В обоих случаях дело делается само. Но в первом случае я активный участник. Я сам варю рис, сам пишу, сам скачу, хотя и понимаю (а могу и не понимать), что несусь на гребне волны, использую энергейю потока, согласен с ним, печенкою чую, что архе потока благоприятствует мне. И совсем другое дело, если со мной что-то делается. Тут я совершенно страдателен, я жертва, я пища. Я лишь объект чужого действия (возможно, впрочем, полезного мне). Дело делается против моей воли. Я хочу, но не могу действовать сам.
Обычно люди не знают, что именно и куда их несет, не видят потоков, просто барахтаются в них, пытаясь выплыть в нужном им направлении, часто – против течения. И таким образом попусту теряют силы. А потом говорят: кто-то хапнул мою энергию. На самом-то деле не хапнул энергию (физическую), а подменил архе, то есть – смысл (энергейю) и цель (энтелехейю) потока. Давайте посмотрим, как это бывает. Вот Николай Ростов был с детства влюблен в бесприданницу Соню. Влюбленность – это, конечно, одержимость, тянущая к некоей цели (я об этом не раз говорил[9 - См. Том Четвертый. «Шаманские экскурсы. Фюсис»]). Но в том-то и фокус, что Соня – отнюдь не та цель, к которой должен стремиться Николушка. И дело даже не в том, что родители не хотят этого брака. Дело в том, что какая-то сила в душе Николая уже решила, что Соня – ложная цель, хотя сам он об этом решении еще даже не подозревает. В принципе, это напоминает ситуацию перед началом атаки: что-то уже началось, но еще не проявилось в конкретных зримых всем действиях.
И все же мы можем увидеть, как преследование ложной цели ведет к лишению средств (энергии) для ее достижения. В случае Ростова – буквально денежных средств. Смотрите: что-то, какая-то сила заставляет бретера и игрока Долохова влюбиться в Соню. Знакомит их, конечно, Николай, что и позволяет считать, что инициатива дальнейшего – если и не исходит от него самого, то – проходит через него. Долохов делает Соне предложение и получает отказ. А на третий день после этого приглашает Ростова на прощальную пирушку. Теперь следим за руками. Долохов мечет банк и предлагает Николаю поставить. Тот по природе своей не игрок, к тому же слышал, что Долохов не чист на руку. Чуя подвох, гусар мнется. Долохов: «Да и лучше не играй». Но далее:
«Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру».
Дальнейшее напоминает охоту или атаку. Но только Николай здесь играет роль жертвы. Он как бы загипнотизирован, попал в поле действие чужой воли, движется в потоке, который направляет Долохов (или кто-то, стоящий за ним).
«Все карты Ростова бились, и на него было написано до восьмисот рублей. Он надписал было над одной картой восемьсот рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные восемьсот и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил».
По сути это зловещий сон. Человек сам не свой, он осознает происходящее, но абсолютно лишен своей воли. Вся воля здесь – Долохова. Николаю кажется, что он сам делает ставки, но это не так. Ставки делаются не им. Эта игра – ясный пример того, как посторонняя сила, чужое «я», овладев человеком, цепко держит его и тащит, может быть, на убой. Знакомо вам это? Конечно, знакомо. Тебя влечет какой-то поток, ты чувствуешь, что попал, но ничего не можешь поделать. Не можешь проснуться. С тобой вот именно что-то делается, ты не принадлежишь сам себе, ты вроде бы – ты, но – нет, ты игрушка в чьих-то руках.
Эта игра остановится только в момент, когда ее решит остановить Долохов. А он решил остановить ее после того, как Николай проиграет 43 тысячи (43 – это сумма лет Долохова и Сони). Ростов не может знать этого. Он вообще не понимает, что с ним происходит. Но он улавливает детали своего сновидения: «Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из-под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти». Шаман истолкует эти детали как симптомы манипулирования. И отметит, что при полной невозможности вернуть свою волю, взять себя в свои руки, проснуться, при всей страдательной сяйности Николая, в его кошмаре все же присутствует некое «я»: «Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? /…/ Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно, все это ничем не кончится».
Типичная ошибка человека, попавшего в поле чужой энергейи (семантики). Пробуждение от этого сна наяву будет ужасным. За привязанность к Соне придется платить. «Когда прикажете получить деньги, граф?» – спрашивает Долохов.
«Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
