– Я растрясу цеховиков. Миша дал мне весь расклад. Тебе, Ваня, надо будет лишь организовать какое-нибудь служебное суденышко, вывезти кассу из Костромы по воде, по суше стремно. Недалеко. До одной пристаньки. Там я встречу твоего перевозчика, лаве заберу и все.
– Петя, – насупился Маторин, – я всегда рад помочь своим, но…
– Тем более, и свои тебя выручали, – вставил Травин.
Конечно, Маторин помнил, что заместитель начальника пароходства, спасший его тогда, перешедший теперь на партийную работу, приходится дальним родственником Цирюльнику. Седьмая вода на киселе, да и не общались они никогда, быть может, и Цирюльник блефует, щеголяя родственной связью, но как проверишь?
– Я все понимаю, Петя, но мне есть, что терять. Если милиция…
– Какая милиция, Иван? Кто станет мусоров звать, цеховики, что ли?! Помоги, нам, родная ментовка, вернуть обратно то, что мы у государства отчекрыжили?
Маторин задумался: «А действительно, причем тут милиция?»
– Твоя задача лишь организовать перевозку. И за это – двадцать пять кусков!
– Двадцать пять тысяч?
– Да. Минус то, что ты отдашь перевозчику. Сам решай, сколько ему отстегнуть. Жадничать не надо. Втемную использовать его не стоит, лучше сказать, что везет. Пусть осознает ответственность. Дай ему пять кусков, мой совет.
– А твой интерес? – не удержался все же, спросил Маторин.
– Нормальный вопрос, – успокоил его Цирюльник. – Миша тоже получит двадцать пять кусков. А я возьму себе пятьдесят. Он говорит, там, в кассе, сто кусков всего будет. Понимаешь, так справедливо, Иван. Это я делаю дело, только я. Иное мне и не по чину, если честно. Без обид! Миша дает наколку, твоего человека я нанимаю доставить деньги. Это ясно? Нет никаких нас с вами, все проворачиваю я один. Именно мне базарить с костромскими придется, если стрелку забьют. Не вы же барыгам растряску даете! К тому же, требуется подготовка. До основного не раньше, чем через месяц, дойдет.
Все намечалось так, как задумал Шарыгин, которому Цирюльник отводил теперь роль простого наводчика.
Паша хотел спросить у своего декана, что это за «теплопартия» такая, в которую он распределился для прохождения практики, но все не решался. Вдруг окажется, что он еще с первого курса должен был знать, что такое «теплопартия», а он ни сном, ни духом?
Хотя, вряд ли, конечно. С первого курса они штудировали историю другой партии, и он все же осмелился:
– Александр Потапович, скажите, пожалуйста, мне, троечнику, что это за «теплопартия»?
– Есть такая партия, Павельев, – прогудел своим приятным баритоном декан. – Скоро узнаешь.
Он вручил Паше направление. Павельев с благоговением – не дай бог помять! – спрятал официальную бумагу в пластмассовый дипломат – «мыльницу». На кожаный кейс он еще не заработал, и, судя по всему, заработает не скоро. Чтобы грести деньги лопатой, надо было распределяться в какое-нибудь Обь-Иртышское или Амурское пароходство, а для этого вовремя сдавать зачеты и экзамены. Пока он подтягивал свои хвосты, кто-то другой услышал, как «под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги». А он отправляется на родную матушку-Волгу. Конечно, не на пассажирский теплоход, где весело, музыка, девчонки хохочут, и даже не на сухогруз какой-нибудь. Уж про «Сибирский» финской постройки с «кондишэном» говорить не приходится, – хотя бы на «Волго-Дон», или «Шестую пятилетку». Нет! В какую-то «теплопартию», иными словами, черт знает куда! Плохо будет, если там в курсе, что к ним ссылают одних недоразвитых, – теплый прием, «задекларированный» в названии партии, тогда ему обеспечен!
Павельев покинул стены вуза, шепча под нос что-то типа: «Альма твою матер», – и отправился искать свою местечковую каторгу. Почему-то он, хоть и испытывал некоторое любопытство, все равно хорошего не ждал. Имелись предчувствия, что вся эта романтика – река, природа, восходы и закаты, а может, даже и рыбалка – будет отравлена тем, что попадет он все-таки на «производство», такое же скучное, как заводской конвейер, хоть и плывущее себе потихонечку по Волге.
Паша добрел до Черного пруда, и, обойдя стороной, от греха подальше, пивной ларек, сел в первый трамвай, чтобы спуститься мимо кремля вниз, на улицу Маяковского.
Усмешку, как обычно, вызвало название остановки: «Скоба», – произнесенное вагоновожатым так, словно нос ему зажали бельевой прищепкой. Павел вышел и зашагал вдоль по Маяковке, отыскивая глазами нужный номер дома. Наконец нашел. Пройдя через арку, увидел перед дверью табличку:
Министерство речного флота РСФСР
Волжское объединенное речное пароходство
Теплотехническая партия
Ступеньки вели вниз, в цокольный этаж. «Только бы экзаменовать не начали», – думал
Павельев. Он сильно опасался, что недостаточно подкован для члена партии, даже теплотехнической. Потянул на себя ручку двери, вошел внутрь помещения и увидел несколько человек. Справа за столом сидела женщина средних лет, крашеная блондинка приятной наружности, слева, с лицами, обращенными к ней, расположилось несколько мужчин – хмурых, как положено производственникам. Павельев был совершенно согласен: чему на производстве улыбаться?
– Здравствуйте! – обвел он взглядом присутствующих, и, поскольку глаза мужчин были обращены к женщине, то и он в итоге остановил свой взгляд на ней. – Меня к вам из Водного института направили.
Женщина кивнула и протянула руку за бумагой, которую Паша заблаговременно извлек из «мыльницы». Он сделал несколько шагов и вручил даме направление.
– Тимофей Сергеевич, принимай пополнение! – обратилась та, пробежав глазами документ, к одному из сидящих на стульях джентльменов с серыми лицами. Тот, кого она назвала «Тимофей Сергеевич», не спеша поднялся, сохраняя серьезную мину, подошел к ней, взял бумагу и долго смотрел.
«Что он в ней столько времени читает? – удивился про себя Павельев. – Наизусть хочет выучить, что ли?»
– На практику? – поднял, наконец, мужик глаза на Павельева.
– Да, – шутить Паша пока остерегался, помня истину о том, что хорошо смеется тот, кто смеется без последствий. Мудрость сию преподал ему один однокашник, который, пока доучился до третьего курса, успел дважды побывать в академическом отпуске и еще отслужить два года в Советской армии.
– Сейчас, – туманно пообещал мужик, – посиди пока.
Паша ретировался в угол помещения, опустился на свободный стул, гадая, состоялся ли уже его прием в члены теплотехнической партии, или еще нет? Как будто бы состоялся.
Народ продолжил обсуждение грядущих задач, в которых Паша пока ничего не смыслил. Упоминался какой-то график движения, ходовые испытания одного «Волго-Дона», сдача отчетов и тому подобное. Худшие опасения, что он попал именно на «производство», у Павельева оправдывались.
Он всматривался в людей, стараясь понять, кто есть кто? Женщина, видимо, не являлась начальником, но и секретарем – вряд ли. Скорее всего, кем-то вроде диспетчера. Теплопартийцы – как члены рабочих бригад, их капитаны на пароходах возят. У каждой есть свой бугор.
Женщина, видно, вполне освоилась в своей должности. Пашиному новому начальнику она уступила в его выборе задания, видимо, в качестве компенсации за то, что навялила практиканта, а другого бригадира прижучила. Он, принимая от нее бумаги, поворчал про свой наряд, но согласился.
Когда тетка шагала по комнате, Паша невольно отметил, какие у нее, открытые ниже колен, крепкие белые ноги, обутые в красивые туфли на каблуке. Если такую ногу, зажмурив глаза, взять в сильные мужские руки и ощупать, покажется, наверное, что сжимаешь кеглю. Впрочем, маловероятно, чтобы эта напористая, красивая баба легко позволила мужчине взять себя за ногу.
Паше стало смешно. Диспетчер (или кто она там?) наверняка подумать не могла, что какой-то студент осмеливается разглядывать ее как женщину!
Павельев должен был констатировать: за то время, что он скромненько ютился в уголочке конторы, ожидая обещанного его новым начальником «сейчас», в его голову, как обычно, не пришло ни одной технической мысли. Как их не пришло ни одной прежде, за все три года учебы, не считая тех случаев, когда он насильно приводил технические мысли в свою голову, подобно тому, как спиритист вызывает на своем сеансе дух Рудольфа Дизеля.
Единственно, что было хорошо, никто, очевидно, не думал выяснять уровень знаний Павельева, как он боялся. Люди были озабочены работой.
В помещение вдруг пожаловал новый человек. Судя по тому, как подобрались «служивые», – важный. Рыжий, пучеглазый, смотрит проницательно. Знает, наверное, все ухищрения подопечных, как они руководству очки втирают. Может, это и был сам «генеральный секретарь» теплопартии? Заговорил мужик серьезно, но страшно не было от того, что колоритно заворачивал на «о». Коренной волгарь, козе понятно, «Максим Горький». Наверное, на своих плечах мешки с мукой таскал на баржу, опасаясь «осклиза», прежде, чем принялся наживать геморрой на сидячей работе. Бугор Павельева хотел улизнуть и сделал знак ему и еще одному молодому парню. Когда надо, бугор, оказывается, не тормозил. Но сбрызнуть не удалось. Паша рано обрадовался, полагая, что «сейчас», наконец, наступил.
– Тимофей Сергеевич, погоди-ка, – обратился вновь пришедший к бугру.
Тимофей посмотрел на своих подопечных, и вновь сказал: «Сейчас».
– Пойдем пока на воздух, – предложил Паше его новый коллега, – покурим.
Паше он показался забавным. Невысокого роста, брюнет, волосы вьются, в очках, с усами и бородой. Только бороденка его была запущенной, точно у юродивого на паперти или семинариста.
Поднялись наверх, «юродивый» засветил пачку сигарет с фильтром, Паша достал свою «Шипку», надорвал фольгу, щелчком выбил цигарку. Ему нравилось, чтобы табачок хрустел, когда разминается в пальцах.
– Артем, – протянул руку новый коллега.
– Павел, – Паша пожал загрубелую ладонь. Нет, на паперти монеты от такой отскакивали бы, как от каменной ступени!
– Рыбу ловишь? – спросил Артем, затянувшись и выпустив дым.
– Всеми разрешенными способами, – улыбнувшись, охотно ответил Павел, начиная думать, что все, быть может, будет не так плохо?
– Ха-ха! – хохотнул Артем. – Разрешенными много не наловишь.
– Динамит не могу достать, – развел руками Павел, – сколько не пытался…
– Динамитом не обязательно, – заверил «юродивый». – Есть уловистые снасти. Покажу. Я без рыбалки не могу. Потому на реке пропадаю.
Паша понимающе кивнул. Вышел Тимофей Сергеевич.
– Значит так, – изрек он и замолчал, глядя себе под ноги, словно в первый раз их увидел. Паше и Артему пришлось некоторое время ждать, пока шеф продолжит речь. – Сейчас расходимся по домам. – Он опять помолчал. – А завтра встречаемся на пятом причале. Ты знаешь, – сказал он Артему. – Это там, – махнул он рукой для Павельева в том направлении, куда течет Волга. – Увидишь катер, «Т-34», иди на него.
«Т-34? – подумал Паша. – Вы шутите? Это же танк!»
Очень довольный таким первым днем практики, он попрощался с новыми знакомыми. Завтра – хоть на танк, хоть на бронепоезд, главное, что сегодня – домой! Завтра, оно когда еще наступит…
«Никому не нравится выставлять себя в смешном положении, – размышлял Паша, шагая по Маяковке и стараясь унять свое волнение от предстоящей авантюры. – Цирковые клоуны не в счет. Но, если хочешь чему-нибудь научиться, приходится. Зато, ты кривым путем двигаешься к своей цели, пока критики сидят на месте и растят седалища».
Редакция газеты «Волга широкая», в отличие от конторы теплопартии, оказалась на верхнем этаже здания. «Вот они, ступени к Парнасу, – подумал с иронией Павельев. – Сама жизнь наглядно показывает, что теплотехником стать легче, чем Михалковым-Кончаловским. Хотя, «Сибириаду» можно было вполне себе организовать. Сдать термодинамику вовремя и отчалить в Обь-Иртышское пароходство!»
Лестничные пролеты были длинными, здание – старой постройки, как большинство на улице Маяковского, бывшей Рождественской. Вероятно, дом возвел какой-нибудь купец Калашников до того, как набил морду царскому опричнику и был замучен лютой смертью. Хорошо, пусть не Калашников, – Строганов. Тот, что церковь построил по соседству. А улицу взяли, да и переименовали в честь поэта. «Ваше слово, товарищ маузер!»
Смутно отразившись в застекленном планшете на стене, Паша все-таки заметил, что колпака с бубенчиком на его голове нет. А чувство такое было.
Тянуть за ручки чужие двери в этот день ему было не привыкать, с этим он управился. Вдохнул, выдохнул, потянул и шагнул внутрь, точно в зубной кабинет.
– Здравствуйте.
Его взору открылась длинная, как трамвай, комната, в которой сидели за столами несколько человек обоего пола. Причем, судя по всему, в «трамвай» Паша вошел через задние двери, – все сидели к нему спиной. Даже не вполоборота, как в теплопартии.
«Как это символично», – подумал Павельев.
Справа и слева в предбаннике, где он оказался, еще были двери. Обе закрытые, но одна – темная, в другой через щель был виден свет. Павел шагнул вперед, спросил:
– Извините, а у кого я могу узнать?
Одна сотрудница, сидевшая за последним столом, обернулась.
– Насчет трудоустройства? – обратился уже к ней лично Паша. Она ничуть не удивилась, и, оставаясь серьезной, показала рукой на ту закрытую дверь, что была освещена изнутри:
– Туда обратитесь.
«Они же про производство пишут, – озарило Павельева. – Это не могло не отразиться».
Он постучал, затем вошел в небольшой кабинетик. За столом в нем сидела одна-единственная дама зрелого возраста.
– Здравствуйте, можно?
Паша быстро изложил суть дела. Назвал свое имя, фамилию, сказал, что он студент водного института, направлен на практику в теплопартию ВОРПа и зашел поинтересоваться, не найдется ли в газете для него тоже какого-нибудь задания, чтобы попробовать себя в журналистике. «Волга широкая» ведь пишет про речной флот?
– Вы раньше публиковались? – спросила дама. – Нет? Внештатно у нас работают только фотографы. – Женщина сказала это спокойно, вежливо, почти ласково, но суть от этого не менялась. Паше ненавязчиво отказывали.
Самое грустное, что он успел уловить, и в том зале, где сидели все, и в кабинете редактора, была такая же ровная, спокойная обстановка, что и… в теплопартии, в других «производственных» местах. Люди заняты своей рутиной, и никакой творческой эйфории! Им, видимо, тоже план давать надо…
– Ясно, – сказал Павел. – Извините, до свиданья. – Он обернулся, только тут заметил, что в волнении не прикрыл за собой дверь, входя в кабинет, вернулся в предбанник и увидел, что дверь напротив теперь открыта, хотя там по-прежнему темно, в проходе стоит мужик в вельветовой рубахе с засученными рукавами, смотрит на Павла и манит к себе рукой. Паша шагнул следом за ним в темную комнату. Мужик включил свет, помещение оказалось фотолабораторией.
– Что ты с ними разговариваешь? – спросил мужик хорошо поставленным актерским голосом. – Они все молью поточены, из них песок сыплется.
Паша невольно улыбнулся. От мужика исходил заряд силы. Он поставил перед молодым человеком стул, усадил его буквально насильно, опустив свои мускулистые руки ему на плечи, сам сел напротив:
– Лев Раскатов, – представился он.
– Паша, – оробел кандидат в репортеры, забыв даже назвать фамилию, но Лев, очевидно, ее слышал:
– Павельев из «Горьковского рабочего» тебе кем-то приходится? Твой отец?! Да ты что! Я же твоего отца знаю прекрасно! Он с нами, тогда – внештатниками, занимался. Я ему столько своих снимков перетаскал! Кое-что проходило.
Радостная, теплая волна накрыла Павельева. Вот оно! Его узнали! Приняли! Как Буратино в театре Карабаса-Барабаса! И также примут когда-нибудь в театральном!
– Как он сейчас? – спросил Раскатов.
– Отец? На пенсии. Ведет фотокружок.
Через пять минут Паша вместе со своим новым знакомым покинули стены газеты «Волга широкая» и отправились в ближайшее кафе, чтобы вместе перекусить.
Конечно, всю дорогу говорил только Лев, а Паша слушал его, раскрыв рот. Репортер признался, что любит возиться с молодежью. Похвастался, что кое-кому уже выписал путевку в большую журналистику.
– Там одни борзописцы сидят, – махнул он рукой в сторону своей редакции и принялся всем перемывать косточки. Паша хоть и понимал, что это все треп, но не мог не потешаться над эпиграммами профессионала.
Затем Лев заговорил о его будущем.
– Начни с фотографий, – советовал он. – Удачный снимок я протолкну у Тайки. – Это, как догадался Павел, было именем, а не национальностью редакторши. Горький – закрытый город. – Тогда и текст напишешь сам.
В том, что Паша владеет азами фотографии при таком отце, Лев не сомневался.
– Насчет твоего желания сделать очерк о работе теплопартии, – заключил он, – это пожалуйста. За такое время книгу можно написать! Но, снимками не гнушайся. Где будешь, фотографируй. Как узнаешь ваш маршрут, забеги ко мне, я тебе подскажу по своему календарю, где, когда, что интересное будет на Волге. И, кстати, выпишу справку внештатника, чтобы всем было ясно, что ты – не сын лейтенанта Шмидта. Я ведь здесь, батенька, давненько! Почему не ухожу, хотя снимки и в центральнее газеты у меня берут? Корнями оброс. Многих знаю на реке… Кто, говоришь, у тебя специалист?
– Тимофей Сергеевич… Фамилию не успел спросить.
– А! Тузьев! Я его «Ручной тормоз» называю про себя.
– Точно, тормоз! – невольно рассмеялся Павел, но тут же взял себя в руки. – Я ничего плохого не хочу сказать, но, и вправду, немного он того, медлительный.
– Тормоз, тормоз, – безапелляционно заявил Лев. – Но дело знает. Буквоед.
В этот вечер они не расставались допоздна. Хорошо, что не представилось случая отдать жизнь за своего нового знакомого, от которого Паша был в полнейшем восторге, а то он, чего доброго, сгоряча сделал бы это!
