Ранд Рамина "Крис Блэк. С надеждой вернуться. Том 1"

– С каких пор?

– Указ новый, Ариот’эр, вступил в силу всего четверть часа назад, – с неприятной гримасой на ассиметричном лице, поведал младший охранник.

– Возмутительно! Какие могут быть для этого обоснования?

– Не забывайся мальчишка, мы здесь мокнем не ради обсуждения политики. Выбирай жертв и предоставь мне их согласие, или бросай поклажу и возвращайся к себе, в изначальном составе, отмеченном при уходе на ярмарку.

– Чтоб вас и ваши правила! Мужчины останутся, дети и женщины пройдут дальше, – без колебаний обозначил Ариот, жестом подзывая собратьев к себе.

– И каким образом ты собираешься нести бессознательный балласт? Заставишь хрупких изнуренных женщин, тащить для тебя развлечение?

Игнорируя реплику неугомонного стражника, мужчина под пристальным наблюдением Риприта кратко обрисовал ситуацию своим товарищам. Те, вразрез недовольным лицам, заверили старика в своем добровольном желании пропустить пострадавшую вместо себя. И тому без особого энтузиазма пришлось уступить настырным визитерам, больше поводов для задержания неизвестной у ворот вверенной ему территории не осталось.

Кивнув самодовольно улыбающемуся мальчишке, он лично отворил тяжелые ставни, стремясь поскорее покончить с этим происшествием и скрыться от холодного потока в сторожевой коморке.

Послав жестами безмолвное извинение, оставленным позади друзьям, Ариот при помощи подростка и одной из женщин взялся за носилки. Деревня встретила их привычным недружелюбием, и холодным призрением в глазах встреченных жителей. Тяжело ступая, они миновали плотно застроенную главную улицу, сворачивая в противоположную сторону, туда, где каменных конструкций было сравнительно меньше.

Совместно с оживленностью, царившей в окнах, от них доносились запахи позднего ужина, и лучился мягкий свет, обещая тепло и уют. Заставляя, не таясь издавать горестные вздохи, на мгновение, позабыв одно из главных правил общины, гласящей – зависть пагубное чувство. Спустя, казалось бы, вечность, им удалось достигнуть границы деревни, с нее сквозь пелену дождя уже виднелись огни долгожданного дома.

Когда-то пустынная земля за оградой молодого поселения, теперь пестрила рваными линиями построек, в некоторой хаотичности возведенными вдоль побережья и параллельно ему. По негласной традиции, оставляя в центре внимания, сердцем их общины, дальний домик, где издавна проживали потомки основателей и покорителей данной территории. Не беря в расчет много раз совершенную реставрацию и смену немалого числа хозяев, строение оставалось главным знаменем для людей, новых и старых.

Согласно ранее принятому решению, все еще пребывающую в забытьи женщину переправили в пограничную постройку. Ветхая конура, созданная с использованием грубых нешлифованных досок, она служила для двух соседствующих населенных пунктов своеобразно границей и местом нейтральных переговоров. Вынужденная мера. К искреннему негодованию деревенских жителей, община, принимающая сирот и обучающая их морскому делу, начала стремительно расширяться, требуя все больше свободы, желая обрести свою собственную независимость.

Начавшийся конфликт быстро устранили, придя к обоюдно выгодному соглашению, но надобность в постоянном пересечении враждующих сторон осталась. Из-за существования общего, и оттого единственного пути отхода в большой мир. С одного края меньшее поселение окружал густой вековой лес, с другого же простирались бездонные водные просторы.

Это обстоятельство невольно примирило правительство деревни со столь непохожими людьми, начав радостно изымать у тех налоги за право прохождения к центральным воротам. Вследствие этих действий, разом, лишившись положительных чувств со стороны выходцев общины, и они в свою очередь тоже не пожелали видеть в своих владениях алчных личностей.

Расположив неизвестную со всеми возможными в таких условиях удобствами, Ариот попросил женщин доставить засыпающих детей по домам. Затем осмотревшись, он решительно остановил паренька, уже одной ногой переступившего порог, и под его недовольное ворчание пояснил о важности кому-то остаться с пострадавшей. Проконсультировав недобровольного стража о способах действия в различных ситуациях, мужчина покинул покосившееся от времени прибежище.

Ему предстояло отправиться к старейшинам, доложить обстановку и попросить у них совета. Главы представляли собой пожилую пару, не желающую обременять ответственностью за целое поселение молодые умы. Кровных детей на своем веку они так и не нажили, зато воспитанников, пожелавших остаться подле приемных родителей, имели много. Ариот и сам происходил из их числа, попав под заботливое крыло уже тогда немолодых супругов, в возрасте десяти лет, не помня о себе ничего.

Потому, и имя ему даровали старейшины, отчего он всей душой желал облегчить им жизнь. Стараясь, самостоятельно решать мелкие конфликты и проблемы собратьев. Сегодняшнее происшествие к его сожалению требовало иного подхода и житейского опыта, которого у него еще не наблюдалось.

***

Стремительно пересекая кривые улочки, мужчина не мог, не удивится поразительной многолюдности. Такого числа соплеменников в одном месте редко можно было встретить в ясные дни, и практически полностью невозможно после засыпания белого светила[6]. Обращенные ему вслед взгляды, наводили на определенные мысли. Их уже ждали, и знали о непредвиденных результатах путешествия.

Поравнявшись с белоснежной дверью, Ариот отбил давно изученный ритм, сообщая о важности и неотложности своего визита. Дождавшись позволения войти, он, все еще испытывая робость перед лицом правящих супругов, ступил в просторное помещение.

Лишь там, мужчина, наконец, вспомнил, в каком виде посмел заявиться к своим уважаемым воспитателям. Застыв на пороге одолеваемый чувством глубокого стыда, он усилием воли сумел побороть сопротивления разума. Со всей аккуратностью избавившись от покрытой подсыхающей землей обуви, Ариот безнадежно пачкая мягкий ворсистый ковер грязью со штанин, поравнялся с хозяевами чарующей атмосферы домашнего уюта.

Занимая самый край предложенного кресла, торговец замялся, нервно растрепав и без того находящиеся в беспорядке волосы. Под одобрительные реплики стариков Ариот сумел привести чувства в порядок, принявшись вдохновлено описывать прошедшую ярмарку и ее успешное завершение. С гордостью озвучивая сумму полученного дохода, и свою долю в ней.

Но, невзирая на все его старания, концовка повествования все равно вышла смазанной, непонятной и пропитанной невысказанными извинениями провинившегося ребенка. Иначе обозначить всю ситуацию у него не выходило, даже в мыслях.

– Внешне эта девица очень похожа на человека, но ее одеяния не местные, излишне вычурные и дорогие, – неопределенно дернув плечом, он решительно озвучил наблюдение всего отряда, – и помимо того, они изготовлены из откровенно легких тканей, и это в нашем-то климате. Такое хрупкое с виду создание в подобном облачении своим ходом дойти до нас не смогла бы. Вернее, оставаясь при этом живой или не отморозив себе конечности по пути.

– Мальчик, ты излишне строг к этой бедняжке, – с мягким укором посмотрев в глаза воспитаннику, произнесла пожилая женщина, кутаясь в плотную шаль. – Мы не знаем ни обстоятельств, ни мотивов ее путешествия, ни постигшей ее беды, и тем более, не можем судить об обстоятельствах заставивших ее столь легкомысленно отнестись к выбору одежды.

– Миррис права. В своих рассуждениях, тебе Ариот еще многое предстоит повидать на своем пути, и тогда, не минутой раньше, ты получишь право думать о других свысока, и никогда не обсуждать свои мысли вслух, – жестко обозначил старейшина, в отличие от супруги никогда не сдерживаясь в своих словах.

– Прошу простить мою излишнюю резкость и узость взора, позволив оправдаться долгой дорогой, – почтенно склонив голову, прошептал торговец.

– Юности многое сходит с рук, и тебе нет нужды печалиться, мальчик мой. Ошибайся, пока жизнь это позволяет, не забывая оглядываться, судьба жестока и обид не прощает, – вернув на лицо приветливую улыбку, поучительно отозвалась на его извинения Миррис.

– Раз с воспитанием покончено, вернемся к делу, – поднимаясь на ноги, велел седой мужчина, – отказать нуждающемуся в нашей помощи ребенку мы не имеем морального права, ведь она уже у нашего порога. А значит, этому благоволит сама госпожа Гризфая[7].

Отходя к настенному шкафу, старейшина задумчиво созерцал полочки с разнообразной литературой. Затем придя к какому-то решению, он осторожно отодвинул пару книг, на вид своих ровесников и достал из образовавшейся ниши, маленькую деревянную шкатулку. Повертев предмет в руках, рассматривая вычурную вырезку на крышке, он вернулся на свое место.

– Возьми это и передай точно в руки Виса, он поймет. Скажи ему переправить нашу гостью к Ратии, она сведущая в обращении с незнакомцами из дальних краев. Если пострадавшая иного вида, наша умелица сумеет справиться с ситуацией.

– Хорошо старейшина Тириор’эр, выполню ваш наказ в лучшем виде. Вы не будете вновь опечалены моим недостойным поведением.

– Ступай мальчик мой, и не забудь позаботиться так же и о себе. Помниться мне у нашей добродушной Липии, еще должны остаться свежие пироги, она их не более чем вчера сготовила.

Поблагодарив приемных родителей за гостеприимство и помощь, с возникшей проблемой, и наводкой на сытый ужин, торговец удалился выполнять поручение. Поиски простоватого и исполнительного паренька не продлились долго. Он, по обыкновению обнаружился в рыбацком домике, расположенном у самой кромки побережья, из-за чего море нередко омывало строение своими волнами.

Постучавшись, и не получив ответа, Ариот без приглашения проник в сырое помещение, на века пропитанное запахом рыбы разной свежести. Висарис сидя в тусклом освещении усеянной трещинами лампы, привычно подготавливал снаряжение к новой морской охоте. Не считаясь с тем, что рыбаки сравнительно недавно вернулись с внушительным уловом, его должно было хватить непосредственно на две предстоящие ярмарки в остальных городах, и еще давало возможность заготовить из морских даров приличные запасы копчености. Позволяя хорошо подготовиться к предстоящему правлению Янрияс и Нимваира, знатных любителей насылать своих вечных морозных слуг, атаковать в первую очередь водные просторы.

Вопреки всем убеждениям и доводам, молодой мужчина был убежден в необходимости заранее быть ко всему готовым, не слушая мнение более опытных охотников. За это снискал славу глухого упрямца, и был своего рода изгоем в любом обществе. Но, как не единожды замечал торговец, Висарис с малых лет, витающий где-то в своем собственном мире, не слишком-то расстраивался по этому поводу.

– Я уже говорил, ранняя подготовка будет всем исключительно на пользу! Вот увидите, когда вам придется в срочном порядке бежать на охоту, пока погодные условия не испортились окончательно, и селение не осталось без еды и товара, вы еще меня на руках носить будете!

– Спокойней, Вис, твоя речь, несомненно, проникновенна, но совершенно не по адресу, – не скрывая веселья, поспешил обозначить себя Ариот.

– А, это всего на всего ты.

– И опять никакого уважения, мальчишка. Желаешь добиться признания, сначала сам начни его проявлять и сразу увидишь людскую доброту, и стремление с тобой считаться.

– Кому нужно признание недальновидных глупцов? Они не способны видеть дальше своего носа, и я рад, возможности от них отличаться! – вновь подтверждая теорию купца, вспыльчиво отозвался Висарис. – Ты прошел по делу или просто мозг нагружать?

– По делу, касательно новоприбывшей, – коротко обрисовав ситуацию, Ариот поставил на захламленный стол шкатулку, – старейшина Тириор’эр, просил передать тебе это.

– Чудно, я рад, очень рад. Исполню в наилучшем виде. Иди, отдыха, больше ты здесь не нужен.

С недоумением наблюдая за исчезновением мелкого предмета у Виса за пазухой, Ариот привычно запустил пальцы в свою густую шевелюру. Поведение этого противоречивого человека продолжало ставить его в тупик, наравне с необъяснимым блеском азарта в медовых глазах Висариса. Тот больше не обращавшего внимания на позднего гостя, легко выскочил под ливень, не озаботившись накинуть на легкую рубаху, висевшую у двери куртку.

Осуждающе покачав головой на такое отношение к своему здоровью, мужчина, мечтательно улыбнувшись, направился в противоположную от своих владений сторону. Ничего интересного в старом пустом доме на другом конце поселения его не ждало, а теплые пироги Липии, могли благотворно скрасить срок отведенный звездам[8], придавая сил уставшему путнику. Замечтавшись о приятном времяпровождении, он и думать, забыл, о своем неприглядном, насквозь промокшем виде.

[1]Белое светило – местное определение звезды, обогревающей планету.

[2]Правление божества – всемирное обозначение периода, в нем разное количество дней. На каждый промежуток отведен свой правящий бог, отвечающий за обозначенный период.

[3]Ритладир – божество наказания и покаяния, из единого пантеона небесного правления.

[4]Приставка «Эр» – является уважительной, официальной формой обращения к мужчине, добавляется к имени, фамилии или прозвищу. Упущения возможны после разрешения того, к кому обращаются.

[5]Царствие белого светила – всемирное определение дневного времени, длительностью в десять часов.

[6]Засыпание белого светила – всемирное определение вечернего времени, длительностью в пять часов.

[7]Гризфая – богиня судьбы, из единого пантеона небесного правления.

[8]Срок, отведенный звездам – всемирное определение ночного времени, длительностью в восемь часов.

Глава 2 – Гостеприимство беспристрастным не бывает

В небольшом селении жизнь просыпается задолго до пробуждения белого светила[1], и кипит до самой середины его царствия, независимо от времени правления и погодных условий. В доме Покоя, расположенном в отдалении от других жилых построек и сокрытом ровными рядами рослых деревьев, распорядок дня был иным. Наличие больных, раненых или утомившихся сельчан, требовали особый подход к ритму жизни.

Поэтому, в трехэтажном строении, раскинутом на всю площадь холмистой поляны, график был ориентирован в первую очередь на тишину, с ней восстановление пациентов шло наилучшим образом. Благодаря чему, целители сумели на законодательном уровне запретить проводить шумные работы в здании и за его пределами в иной промежуток, нежели до начала засыпания белого светила, и в максимально сжатые сроки.

Однако стоило только в стенах лечебницы поселиться неизвестной пациентке, старейшины и пришедшие с ними сельчане, стали без зазрения совести пренебрегать главной заповедью. И то, что причина попустительства древних правил не спешила приходить в сознание, не уменьшало масштабов царившего оживления.

С легкой руки постояльцев и вымотанного их энергичностью персонала, общественность знала о беспокойном сне безымянной женщины, о ее беззвучных криках, звучавшими одновременно с попытками упасть с кровати, казалось бы, в стремлении от кого-то убежать. Эти обстоятельства вынудили главного целителя Трисания приставить к больной личную сиделку, освобождая ту от всех остальных обязанностей.

Юной практикантке эта навязанная миссия не нравилась, на пару с объектом наблюдения. Вызывая у нее противоречивые чувства. Ведь стоило навязанной подопечной скривиться в болезненной гримасе, девушка на чистых инстинктах спешила на помощь, обтирая влажной тканью пропитанной успокаивающим отваром, недуг отступал, и ее накрывал необъяснимый приступ брезгливости с желанием поскорее оказаться подальше.

А навязчивые попытки других обитателей дома Покоя проникнуть в палату, наравне с поджидающими ее на каждом углу неравнодушными посетителями, стремившимися поглазеть на бледную, едва дышащую особу, любви к ней у сиделки не добавляли. Вынуждая ее проявлять несвойственную ранее жестокость к заведомо слабым личностям, и грубость в отношении старших односельчан.

И оттого, когда новая волна болезненных судорог и последующих метаний привела к слабому стону, и резкому просыпанию, сопровождаясь падением на заранее застеленный мягким покрывалом пол, практикантка не сумела удержать радостный смех. Унять который помогли усиливающиеся звуки, характеризующие болезненный дискомфорт, грозящий перерасти во вполне закономерную истерику.

Смотреть на рыдания, искажавшие лица взрослых, так, будто они были маленькими неразумными детьми, она не любила, считая это неправильным, непосредственно по отношению к чужому горю, и к авторитету прожитых ими лет. Не без труда помогая малоподвижной женщине забраться обратно на кровать, сиделка с опаской отстранила судорожно сжатую ладонь от плеча, опасаясь, как бы та своим падениям его не повредила. И хоть оно оставалось совершенно невредимым, пациентка при каждом касании тонких пальцев морщилась с такой силой, словно ей ковырялись в открытой ране.

Заторможенность на протяжении всего осмотра не была чем-то необычным, но возникновение аналогичная гримаса при надавливании на грудную клетку, с абсолютно чистой кожей, настораживали. Вместе с этим, неизвестная не осознавала свои действия, продолжая смотреть в пустоту невидящим взором. Девушке уже довелось находиться рядом с буйными больными, и помогать лечить людей, покалеченных душой и разумом, но привыкнуть к подобному у нее так и не получалось.

Спокойствия не добавляло и невозможность удостовериться во вменяемости данной личности. Мешали расширенные зрачки, полностью поглотившие радужку, а другим способам определить состояние чужого рассудка ее так и не обучили. Это обстоятельство вынуждало сиделку вести мысленный спор с совестью, и исполнительностью.

Оставлять подопечных с неопределенным душевным состоянием одних в палате ей строго-настрого запрещали, и, противореча собственным указаниям, уходя, требовали сообщать о любых изменениях в их состоянии. И точно этих невыполнимых условий было мало, эта женщина вздумала, наконец, очнуться, когда от персонала на этаже осталась одна юная практикантка.

Бежать до остальных помощников было несколько пролетов, те, кто строил лечебницу, не додумались оснастить столовой каждый этаж, сосредоточив их исключительно в одном месте. Кричать, в надежде быть услышанной, она тоже не могла. Кроме бессмысленности данного действа, уже наступил период засыпания белого светила, и шуметь не позволялось.

– Вам нехорошо? – отвлекаясь от невеселых мыслей из-за очередного болезненного всхлипа, девушка бегло осмотрела съежившуюся фигуру.

– Нехорошо? Как понимать это слово «нехорошо»? – слабым, едва различимым для слуха голосом, поинтересовалась незнакомка.

– Вы не понимаете или не помните?

– Не знаю, звук знакомый, а вот смысл, мне непонятен.

– Ну, наверное, это обозначение того, когда вам плохо или болит что-то, тошнит, – неожиданно растерявшись, несвязно промямлила сиделка.

– Значит, раз у меня все болит, мне следует утвердительно ответить на ваш первоначальный вопрос, – посмотрев прямо на собеседницу, постановила женщина.

– Вы можете определить место, наиболее причиняющие вам дискомфорт?

– Сильнее всего мне плохо от плеча, и в меньшей степени от груди, остальное ощущается не так сильно, больше похоже на отголосок чего-то непонятного.

– Хорошо, то есть это нехорошо, но поскольку вы можете назвать очаг повреждения, это, несомненно, отличный показатель, – запутавшись в собственных словах, практикантка смущено попятилась к выходу, – я пойду, позову целителя, вы сможете ненадолго побыть одна?

– Вам не требуется спрашивать у меня разрешения, или я опять что-то не понимаю?

– Нет, нет, все в порядке. Я быстро!

Больше не задерживаясь, девушка проворно выскочила в узкий коридор, и, прислонившись к закрытой двери, она не сдержала вздоха облегчения. Своим пробуждением эта особа добавила к прошлым чувствам сиделки еще и неловкость, усилив стремление оказаться где угодно, лишь бы не рядом с ней. Незнакомка пугала ее.

Своими вопросами, не сочетающимися с богатой речью, чем-то неуловимым, затаенным во взгляде, и ранее замеченной силой, все еще спящей в слабом теле. Каждое совершенное женщиной движение, сопровождалось легкой золотистой дымкой, спадающей с ее рук. Практикантка знала, другие при всем желании не сумеют заметить эту аномалию, ведь ей самой помогает колдовской дар, последняя милость, дарованная великой Мигариас[2], перед ее вечным забвением о существовании их рода.

Интуиция, на грани подсознательного порыва, еще никогда не подводила и она привыкла полностью полагаться на свои ощущения. И даже неискоренимое любопытство, толкнувшее на стезю целительства, не заставит ее вновь переступить порог капкана, которым стала палата временной подопечной. Для этого, ей предстояло оповестить старший персонал о пострадавшей, соизволившей обрести сознание.

***

Добравшись до общего кабинета целителей, расположенного в восточной части первого этажа, девушка наспех попыталась привести дыхание в порядок, но у нее это плохо получалась. Вместе с тем время поджимало, заставляя ее явиться перед наставниками в подобном, почти перепуганном виде. Словно по пути ей пришлось не просто преодолеть спиральные лестничные пролеты, а сражаться с кровожадными монстрами, и бесславно проиграть. И затем примчаться под крыло более сильных союзников.

Смирившись со своим неизбежным позором и длительному периоду насмешек со стороны сверстников, она воспитанно постучалась, и, дождавшись сдержанного приглашающего призыва, прошла внутрь.

– Целитель Ратия?эн[3], – не вглядываясь в лица собравшегося народа, на грани дозволенной громкости вскричала девушка, – ваша пациентка пришла в себя.

– Не нужно быть такой невежливой и шумной, это больница, а не светский двор, – в ответ на ее реплику донесся сварливый баритон со стороны высоких стеллажей.