Ранним утром, открыв глаза, я обнаружил на носу своем большого комара, который уже впился в мою кожу, за что и был убит на месте.
Поднявшись и подойдя к раскрытому окну, ощутил приятный сладкий запах какого-то растения, увидел, что день сегодня солнечный и жаркий, услышал пение птиц, петушиные крики, ржание лошади, отдалённое мычание коров…
Оглядел комнату: просторная, три окна, зеленая печь, постель с пологом, умывальник, состоящий из кувшина с длинным носиком, подвешенным на верёвке над большой деревянной кадкой, вдоль противоположной стены располагалась скамья, два больших сундука, покрытых тюфяками и шкурами, между окнами – полка с иконами, стол и два стула. Я сел на один из них и задумался. Получается, что всё, произошедшее вчера не было ни сном, ни пьяным бредом!
Лишь несколько часов назад я, московский адвокат XXI века, поехал за город к любимой женщине, по пути искупался в озере, где попал в некую воронку, которая затянула под воду на несколько секунд, откуда вынырнул я уже в другой реальности, а именно, в Сибирской губернии начала XVIII века.
– Как такое может быть?! – вслух проговорил я и снова погрузился в свои мысли.
Насколько я знаю, подобные воронки образуются в реках из-за столкновения разных течений, и в них достаточно часто погибают люди. Но откуда такой феномен в озере? Это решительно невозможно! Разве только я недостаточно осведомлён в этом вопросе… Эх, если бы можно было загуглить! Чёрт! Да что же мне здесь делать?! И как долго?!
Последний вопрос едва не поверг меня в шоковое состояние. В голове мгновенно промелькнул ответ: «Всю жизнь». Захотелось крикнуть от отчаяния во весь голос. Усилием воли я совладал с эмоциями, и приступил к анализу ситуации.
Итак, нахожусь в XVIII веке. Но раз я сюда как-то попал, значит могу и как-то вернуться обратно! Или нет?.. Что если эти временные воронки работают рандомно или вообще исчезают, а появляются потом только в другом месте, которое уже вряд ли отыщешь? Или не появляются больше… Может быть, это, вообще, единственный случай в истории человечества… Даже если кто-то и исчезал вот так же, как я, то, получается, уже не возвращался обратно, ведь о прецедентах я никогда не слышал… В этот раз я не совладал с собой и крикнул от безысходности.
Тотчас на мой крик прибежал крестьянин.
– Барин встать изволил? – ласково спросил он. – Изволь откушать пойти. Желаешь ли ферязь надеть?
– Не желаю, – угрюмо ответил я. – Где у вас туалет?
– Не уразумею я, барин, – мужичок виновато опустил глаза в пол, – По-немецки, не уразумею я, барин…
– Чёрт! – злился я, – По-немецки… Уборная или, как ещё… Нужду справить где можно?
– Нужник! – просиял крестьянин, – изволь, барин, пойдём… Да ты прежде чёботы надень. Вон они, у постели стоят. Самые большие нашли тебе. Ещё покойному барину их Ванька шил, когда он батюшка наш ногами маялся. Да так и не довелось надеть их – помер от морового поветрия. Добрый барин был. И сынов добрых взрастил…
Я заметил у кровати ботинки и надел их. Очень мягкая кожа, точно в тапках ноги, разве что чуть маловат размер и не симметричны они были, а абсолютно одинаковы.
– А нужник там. Нужник укажу. Изволь, барин. Пойдём, – мужик, приговаривая, провёл меня через проходную комнату, затем длинным коридором к специальному помещению. Там было всё необходимое (конечно, на свой манер), даже и кадка с водой и что-то вроде мыла.
Затем меня провели в столовую, где тут же подали квасу, чаю, вина, наливки, каши, ягод, мёду, варенья. Вскоре принесли горячие блины и сметану.
Поедая вкуснейшие блины, я замечал, как настроение моё постепенно улучшалось. Вообще, когда голодный, я всегда злой. Мне уже начало думаться, что не всё так плохо, и, если есть вход, значит где-то есть и выход, осталось только найти его. Отнеслись здесь ко мне радушно – так что же унывать? И не из таких переделок выбирался!
Ох и наелся же я!
В столовую вошёл хозяин дома:
– Свет ты мой! – радостно начал он. – Однако спишь долгонько! Я уж и помолился, и отзавтракал, на покос съездил и старосте указал. А ты, батюшка, всё спишь, а вчерась ведь лёг не отвечерявши.
– Не отвечерявши? – в секунды я догадался, что означало сие «не поужинав».
– А трапеза была знатная – пост кончен! – он довольно опустился на стул. – Велел Матроне расстараться для дорогого гостя – а ты, батюшка мой, и не отведал. Видно, крепко закруничился о потере своей. А ныне поуспокоился?
– Поуспокоился.
– Вот и ладно! Поведай же мне о себе. В какой стороне проживаешь? Имоверно, языками владеешь? Куда путь держал? Где люди твои? Я враз уразумел, что в чужих землях живёшь!Надолго ли и по что в Москву пожаловал? В Тоболеск по что приехал? Женатый ли? Богатый ли?
– Ох, сколько вопросов! – улыбнулся я и слегка призадумался, как же мне рассказать о себе. Не выкатывать же всю правду – ещё в сумасшедший дом сдадут меня без документов-то. – Где проживаю?.. Языками… Да! – обрадовался я теме, которая пока позволит мне обдумать план последующей истории, – Владею английским! Из Англии я приехал. Один. С чемоданом только…
– Вовсе один? – удивился Михайло Васильевич, – И без человека? От чего так?
– А на что мне? Так решил, – я постарался проговорить последнюю фразу максимально серьёзно и убедительно.
– А буде нужда какая в дороге?
– Не буде.
– Вотчина у тебя здесь али наследовать прибыл?
– Да нет у меня здесь ничего. Там всё. Навестить родину приехал, покататься по России… А меня обокрали подчистую.
– Родину? Родню понавестить?
– Да нет у меня родни здесь, – я глубоко вздохнул, – по матушке России соскучился – вот и приехал.
– Ах, знамо дело. Только ты мудрёно баешь, батюшка. Видно, позабыл ты речь-то русскую, на чужбине проживаючи.
– Позабыл, – поспешно ухватился я за эту «соломинку», – да я вспомню, дай только срок!
– С малолетства ты, видно за морем жил… А, стало быть, ты и государя нашего видал, в ту пору, иже он там странствовал.
– Государя?… Нет… А которого?
– Батюшки святы! – всплеснул руками Михайло. – Да разве же кто сподобился бы из государей в чужую сторону посольством отправиться, окромя Петра Алексеевича – всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца?
– Петра Алексеевича? – я задумался: который же это Петр: Первый или Второй? Постой, постой! Начало XVIII века, стало быть, речь идёт о Петре Великом. Он тот ещё путешественник был. Эк, меня угораздило! Честно говоря, историю России я лучше помнил только от Екатерины Первой. Про её супруга в памяти сходу всплыло лишь то, что он был жёстким реформатором, «прорубил окно в Европу» и «боярам бороды рубил». Рубить он любил, похоже… Сына своего бесчеловечно замучил, внедрил на родине европейскую культуру, учредил празднование нового года по европейскому календарю и вывел Россию на новый, невиданный ранее уровень внешне-политического развития. Впрочем, я оправдывал свои неглубокие знания тем, что до правления Екатерины Первой сохранилось не так много исторических документов (благодаря тому же Петру), а потому всё прежнее многовековое наследие собиралось по крупицам из разрозненных и немногочисленных материалов.
– Стало быть, не видел государя? – прервал мои размышления барин.
– А нет… я в то время… в отъезде был, не видел, – почувствовалось, что врать придётся много, а я этого совсем не люблю.
– Эх, думал выведать у тебя тайну…
– Какую тайну?
– Сказывают, в Англии всё дожди и ни дня вёдрышка нету. Так ли? – было заметно, что собеседник сменил тему.
– Ну… в общем, да.
– И зимою мразно?
– Мразно? – я немного «завис» на не понятном слове: противно что ли? – Зимы там холодные, ветреные.
– А что за город, в коем ты проживаешь?
– London is the capital of Great Britain, – радостно отрапортовал я, то, что помнил ещё со школы. На самом деле, мой английский был не плох, не С2, конечно, но всё же в заграничных поездках разговаривал я достаточно свободно, потому что ещё в бытность мою студентом, окончил языковые курсы в надежде поступить на должность помощника юриста в престижную американскую компанию, однако без опыта работы мне там, дали от ворот поворот, но английский крепко обосновался в моей памяти. Вообще, я очень способный к языкам.
– Оно, знамо, Лондон, – улыбнулся мой товарищ. – Не ведаю англицкого, лишь Лондон уразумел. А с кем живёшь ты? Живы ли батюшка с матушкой? Женат ли?
– Матушка только. Живу один… Со слугами. А здесь вот совсем одинёшенек остался и без денег.
– Знаамо, – протянул барин, – тати здешние лютуют. Здесь много лытают да с голоду изваживаются. По осени мужики были в рекруты забираемы да в Тоболеске в остроге удержаны до самой до распутицы, так в дороге померло их множество, а иное мнози бунт учинило, провожатого убило, бежало, да и обратилось в разбойники. Нет в наших краях покоя от них, не можно одному ехать, батюшка ты мой. Проезжую грамоту твою спроворили вместе с добром да платьем, а без неё чужеземцу не можно по России разъезжать. А и узреть, что ты из чужих краёв, немудрено.
– Что же делать? – поинтересовался я. – У меня и вовсе нет никаких документов.
– Поживи покуда у меня, а я брату в Казань отпишу, присоветуй, дескать, как помочь дворянину русскому, живота моего спасителю. Он с боярами московскими порой трапезничает – разведает да отпишет.
– Вот спасибо! – радости моей не было предела: по крайней мере, на некоторое время у меня есть крыша над головой и хороший кусок хлеба!
– Аки ж я тебе благодарствую! – воскликнул мой друг и обнял. – Променад не изволишь ли? Ныне вёдро – благодать!
– Изволю. А ты по-французски говоришь?
– Лишь малость. Батюшка радейный был: учил меня грамоте, чистописанию, французскому; и гувернёра выписал, и жил оный со мною до самой службы. К языкам я негодный. Конная езда да управление хозяйством мне хорошо давались. Новой цифирии и арифметике уже на службе выучился. В службу забран был поздно – батюшка меня всё таил да сапоги сафьяновые червонные в разрядный приказ возил, однако же при сим царе на всю жизнь не утаишь…
Тут барин повернулся к Тихону и велел нести из подклета из малого сундука «платье червонное, штаны червонные же суконные, рубаху льняную, коя подоле будет, да ферязь с серебряными пуговицами, да кушак, да чёботы вайдовые».
– Ты не серчай, батюшка, что платье моё коротко – я ведь ростом не так высок аки ты. Да и платье всё русское. Ты, верно, привык по англицкой моде одеваться, так нет такого у меня. Во всем уезде одеваемся мы по-прежнему, окромя графа (он из Москвы к нам прибыл). Государь велит носить платья да кафтаны венгерские, да буде исподнее короче верхнего. Тяжко казнит бояр за ослушание. Ну а до нас ему дела нет, слава Господу (далече мы от царя), так здесь и ходим в русском платье да на венгерское не заримся.
– Мне нет дела до фасона, – улыбнулся я, – и так безмерно тебе благодарен за то, что так радушно приютил и заботишься, как брат родной!
– Ах, батюшка ты мой! – засмеялся Михайло Васильевич. – Добрый ты человек!
Когда я оделся, как положено, мы отправились на прогулку по барскому саду.
– Стало быть, Пётр Алексеевич у власти нынче? – начал разговор я, стараясь подражать местному говору.
– Он есмь.
– И как же, прямо так и рубил бороды боярам самолично?
– Срам да зазор, – нахмурился Михайло Васильевич, – на улицах не токмо дворян, но и бояр на колени ставить велел, да платье по земле топором рубили, буде коротко по венгерской моде! Бороды – топорами! Сколько народу смертью извели солдаты, указ его исполняючи, сколько покалечили: сказывают, руки да ноги отсекали вместе с платьем! Половину лица горожанину снесли вместе с бородою! Видано ли такое, чтоб над дворянами да боярами такие злочинства творились?! Над злодеями да нечестивцами так никто измывается…
– Что за дикость! Неужели так прямо на улицах хватали людей – рубили и даже калечили?
– Аки разбойники в ночи!
Я мысленно возблагодарил судьбу за то, что родился и живу в безопасное время, когда люди настолько развиты морально и интеллектуально, что им хватает сознания не учинять подобного беззакония. Стоп! Родился – да, но живу я в данный конкретный момент, как раз таки в то самое время, о котором мне сейчас жарко повествует мой собеседник. Чёрт! Надо выбираться! Но как?! У меня ни идей, ни денег, ни документов…
– Да вот что! – спохватился я. – У меня ведь совсем документов нет. Как с этим быть?
– Эван… Буде кому случиться ехать в иное государство, надобно проезжую грамоту иметь, инако плетьми засекут… Да ты уж приехал… стало быть, и документум никакой не надобен… Али надобен?..
– А паспорт?
– Всё одно: грамота али пашпорт иноземцам надобны да мужикам гулящим. Пашпорт вотчинник крестьянам даёт, ежели отпускает их куда, дабы их за беглых людей на заставе не приняли. Тебе дворянину пашпорт не надобен.
– То есть дворяне в России без документов живут?
– Знамо дело. На что дворянину документум? Боярину да дворянину никто не смеет препятствий чинить. Зришь, что благородный человек – пропускай. Зришь мужика – вопрошай письмо проезжее али покормёжное, дабы увериться, что добрый человек по указу барина идёт, а не утеклец от хлебной скудности склоняется. Аль в Англии инако?
– В Англии… Там у всех документы есть, – растерялся я: история паспортизации Англии была мне абсолютно не известна, и на самом деле я говорил о своей стране.
– Стало быть, и нам скоро учинит, – вздохнул Михайло Васильевич, – Царь желает всю матушку Русь на заморский манер поизменить: того гляди и цвета все по иному прозовёт и баять по-русски возбранит…
– Кстати, о цветах, отчего мой костюм, то есть платье, червонным называется? – меня интересовала история названия красного цвета.
– Да ведь красит его червец кошениль, – засмеялся мой друг. – Эх, ты Англия! В червень мы собрали его (на то он и червень), и он уж припасён. А нынче Собор двенадцати апостолов, стало быть не до червеца – страда. Покос да жатва – на то он и страдник.
– Ах, конечно, – улыбнулся я в ответ, пытаясь разобрать, что имеет в виду мой собеседник. Собор – это, вероятно день календаря. А страдник? Червень, травень, хмурень – так назывались месяцы! Но какой же сейчас месяц? Июнь? Июль? Август? Вряд ли он мне ответит. Покос обычно в июле начинается, хотя зависит от того, что косить, можно и в августе… Жатва – тоже июль и август…
– Александр Петрович, поведай мне, кем служишь, – между тем продолжал разговор мой новый друг. – Как ты в чужую землю попал? Кто батюшка твой?
– Я…стряпчий, по вашему, – вроде бы, вспомнилось древнерусское название профессии.
– Стало быть ты боярин при дворе государя тамошнего? Стряпню за ним носишь?
– Нет же! Судебный стряпчий – адвокат.
– Адвокат… Слышал оное. Сие не есть стряпчий. Стряпчие в приказах да при монастырях дела стряпают, да все они – шельмы. Так и сказывают люди: «Стряпчий да колесо весьма схожи».
– Да? И чем же?
– И то и другое часто смазывать надобно!
Мы вместе засмеялись над столь древней шуткой, актуальной порою и в современном чиновничьем мире.
– А заморские адвокаты как же? – потянул меня за локоть мой новый друг.
– У нас это серьёзная и уважаемая работа, к тому же достаточно сложная. Ты и представить себе не можешь, сколько мне пришлось постичь, чтобы стать настоящим профессионалом. И я продолжаю учиться: на чужих ошибках, на своих (не без этого), повышать квалификацию, изучать прецеденты, досконально разбирать все обстоятельства, докапываться до самой сути…
– Видно, любишь ты свою службу! – восхищённо перебил меня Михайло Васильевич, – И батюшка адвокатом был?
– И батюшка, – соврал я , почувствовав, что меня, действительно, немного занесло в воспоминаниях, и, что вероятно, человек начала XVIII века мало что понял из моих слов.
– Доброе дело, ежели сын по пятам отца следует… Однако, жар какой! Ещё и полудня нет, а печёт, точно в печке. Не искупаться ли?
В тот самый момент мы вышли из-под сени многочисленных фруктовых деревьев, и взору нашему предстала широкая зелёная долина, окруженная холмами, на одном из которых находились мы. Внизу струилась узкая длинная речка, её воду пили несколько гнедых и белых лошадей. Рядом под кустом лениво лежали трое мужчин. А чуть поодаль стояло небольшое бревенчатое строение без окон.
– Сойдём, – вдохновенно проговорил хозяин всей этой красоты и торопливо захромал вниз по широкой тропинке.
Я последовал за ним.
– А ты не боишься, что произойдёт тоже, что и вчера? – и разные фантастические мысли моментально закопошились в моей голове. А что, если я уже сейчас смогу вернуться домой? Нырну раз-другой – и вынырну близ Москвы!
– Нет, этакого не случится! – весело оборвал мои надежды барин. – Озеро – глубоко, утопнуть в нём немудрено. А река моя мелка. В ней детям повадно резвиться. Вон, видишь, дерево покляпло? Так то ребятня из него качель сделала.
