– Да куда бы ни ездил, какая разница. Это у меня, в общем, пустой треп, ну, насчет львицы той. Его же никто не убивал, было вон заключение – сердце, инфаркт.
Да, заключение было, и Светлана прекрасно помнила, какая в нем указана причина смерти. Но, в отличие от Бориного одноклассника, склонного верить всему напечатанному в газете либо увиденному на телеэкране, особенно если обнародованный факт подтверждался каким-либо официальным лицом, она не перестала сомневаться даже после категоричных бесед с шереметьевскими и химкинскими медиками.
Тогда она, словно ошпаренная курица, заметалась туда-сюда, натыкаясь на стены равнодушия, непонимания и откровенного нежелания ни на миллиметр отступить от замшелых правил и инструкций. В поисках, как выяснилось, никому не нужной истины примчалась в аэропорт, откуда давным-давно улетел обратно за океан привезший мертвого Бориса «Боинг». И ворвалась в здравпункт, как во вражеский окоп, размахивая телевизионным пропуском в ожидании запретов, волокиты и прочих препонов. Вместо этого люди в белых халатах встретили ее на удивление вежливо, даже не взглянули на «корочки», предложили сесть, налили воды.
– А чего вы, собственно, от нас хотите? – поинтересовался выглядевший каким-то хронически усталым заведующий – мужчина в форменной куртке со змеей и чашей на спине, – Мы Вашего мужа…
– Нет, это мой хороший знакомый, коллега.
– Вашего знакомого коллегу живым, извините, не видели, не обследовали, помощи не оказывали. Наш специалист – смею заверить, вполне компетентный, всего лишь осмотрел, еще раз извините, тело, вынес предварительное заключение о времени наступления и вероятной причине смерти и вызвал спецмашину для перевозки в областную больницу. Конкретно – в морг. Надеюсь, к нему у вас претензий нет?
– Нет. Ни к нему, ни к машине, ни к кому бы то ни было из ваших подчиненных. Я хотела бы только ознакомиться с результатами.
– Это не мое дело, и все же позволю себе упредить: о судебно-медицинском исследовании как таковом в данном э-э… казусе речь не пойдет. В подобных случаях проводится рутинное патологоанатомическое вскрытие, ибо уголовное дело не возбуждалось. А срочность объясняется самим характером, точнее, обстоятельствами – самолет чужой, задерживать рейс не полагается, вот и сделали по-быстрому, но, уверяю вас, без ущерба качеству. Результат вполне ожидаем: на борту воздушного судна имела место внезапная смерть вследствие… Да чего там, просто перебрал мужичок, вот сердце и не выдержало.
– И все-таки, заключение я могу увидеть?
– У меня его нет, к нам копии не поступают. Вам ведь все равно забирать вашего… коллегу в Химках, вот адрес. Обратитесь в приемное отделение, спросите Ирину Сергеевну, скажите, от меня. Она поможет, а то в морге начнут цепляться – Вы формально чужая. Больше, при всем желании, ничем не могу быть полезен.
Ей действительно помогли. И уже через час она в сопровождении упомянутой Ирины Сергеевны вошла в пугающе холодный ярко освещенный зал, где увидела мертвым не «коллегу», не «знакомого», а его, своего любимого человека. Никаких сомнений не осталось: это он. И он – неживой, мертвый, то есть его больше нет и никогда не будет, ушло все связанное с ним, все, ВСЕ!
В ту секунду в ней будто погас некий огонек, оборвалась ниточка или струна. А чуть позже, трижды перечитав скупые строчки, пришла к выводу: да, раз он умер, все действительно так, но совсем не так. Нет, не так, и вполне очевидное на первый взгляд представилось ей совершенно невероятным. Согласно заключению эксперта, смерть гражданина Шацкого Б.А. стала следствием «острой сердечной недостаточности, вызванной алкогольной интоксикацией». И все. Основанием послужили приведенные чуть выше результаты химического анализа, выявившего содержание алкоголя в крови – указаны соответствующие промилле. Плюс никотин. На словах ей еще раз пояснили: беднягу-забулдыгу просто подвело сердце.
Оторвавшись от нечетко отпечатанного матричным принтером текста, Светлана некоторое время с недоумением смотрела на вальяжно рассевшегося за столом молодого пышнусого толстяка.
– Просто сердце?
Тот подергал себя за правый ус и уверенно повторил, не пытаясь избегать ее взгляда и отчасти копируя манеру аэропортовского эскулапа:
– А почему, собственно, это Вас так удивляет? Все давно знают: инфаркты-инсульты в наше время перестали быть привилегией, с позволения так выразиться, старых и толстых, – он слегка запнулся и бодро продолжил, – Короче, престарелых… Лично у меня никаких сомнений относительно причины смерти данного пассажира не возникло. Пить-курить ему надо было меньше, и жил бы себе спокойно. Я вот не курю, не пью и ни капельки о том не жалею. В общем, если вопросов больше нет…
Вопросов, во всяком случае, к этому крепкому парню, у Светки больше не было. Будь на то ее воля, она бы к нему и вовсе не пришла. Окажись за этим столом многоопытный патологоанатом, которому сам ныне усопший журналист в свое время помог кое в чем разобраться, таких вопросов нашлось бы предостаточно.
Ибо она так и не смогла взять в толк, с чего вдруг Борис, никогда не жаловавшийся на здоровье и обращавшийся к врачам разве только за информацией в газету либо каплями в нос, взял да и помер от банального инфаркта. Помер прямо в самолете, во сне, выпив перед тем никак не больше вполне обычной, по его меркам, дозы. Даже ее скромных интернет-познаний хватало для сомнения: спиртные промилле из протокола до летальных вроде недотягивают. А уж ей ли не знать редкостной стойкости газетчика к «зеленому змию»? Не раз и не два на деле убеждалась – вся компания под столом, а Позору хоть бы хны.
Она отвернулась, чтобы не видеть самодовольную физиономию некурящего трезвенника, поднялась с шаткого посетительского стула и направилась к двери, в очередной раз осознав пустоту своей затеи. У него, болвана, никаких сомнений! Не пьет он… И тут ее осенило.
– Вот вы говорите: пить-курить… Пить – это понятно… вполне допускаю, он и в самом деле малость перебрал. А почему – курить? Вы полагаете, Борис… умерший незадолго до смерти курил?
– Да Вы, похоже, меня не слушали! Сказано же: наряду с высоким содержанием алкоголя в крови, моче и тканевой жидкости, простите, трупа отмечено наличие никотина. А это сочетание вдвойне опасно для жизни.
– Но как такое возможно? Ведь в самолетах курить запрещено! Или в американских иначе?
– Ну, знаете ли, я не следователь. Он, насколько мне известно, летел высшим классом, там вполне могут допускать всякие вольности… Молодой, интересный, со стюардессой пошушукался, в туалете закрылся. А может, перед отлетом накурился до чертиков, тоже не исключено. Если еще что-то неясно, вы имеете право обратиться письменно, получите подробные разъяснения.
Разумеется, он не следователь. И она не следователь, так какого рожна лезет во все дыры, уподобляясь несчастному Борьке? Хочется докопаться до основ-первопричин? А почему не взглянуть правде в глаза: ее несостоявшийся суженый просто-напросто надорвался, не физически, а психологически – вбив в бестолковую головушку некую идею-фикс, стремился во что бы то ни стало подогнать под нее неподходящие факты и события, да и не осилил неподъемное. А сердце – оно ведь не железное. И не нейлоновое, как в старинной песенке. Да и без крутой выпивки все-таки не обошлось. Обращаться письменно? А смысл? В «подробных разъяснениях» она прочтет точную копию протокола вскрытия, разве что жирным шрифтом и на лучшей бумаге.
И Светлана вернулась к более насущным мыслям. Например, о странностях поведения отдельных мужчин наряду с его же, поведения, непредсказуемостью. Сама она повела себя в то уже далекое октябрьское утро вполне по-бабьи – услыхав в дикторской скороговорке знакомую фамилию, не сразу врубилась в суть. Пришлось оторваться от плиты, полностью переключить внимание на экран, где давняя московская знакомица Варька Краснова с фальшиво-радостной кукольной улыбкой продолжала вещать о свежих новостях. Кофе, словно под действием неведомого ускорителя, мгновенно вскипел, залив конфорку, но она, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от телевизора, откуда смотрело странно-неподвижное лицо. Чье?.. Да это ведь фотография из паспорта – его, Бориса, паспорта!
– Итак, нам удалось выяснить (ишь, любознательные какие!) личность пассажира, накануне скончавшегося (ЧТО-О-О?!) на борту самолета, выполнявшего рейс Нью-Йорк-Москва. Им оказался корреспондент одной из санкт-петербургских газет Борис Шацкий, больше известный в городе на Неве под псевдонимом Позоров…
Казалось, минуту (хотя, конечно же, не менее получаса) спустя она уже примчалась на свою студию и попыталась связаться с московскими коллегами. Увы, прояснить толком ничего не удалось: Варвара знала только не ею написанный текст, дежурный редактор новостного канала – еще меньше. До Гриши дозвониться не удалось – его на месте не оказалось, в редакции «Ночного кошмара» утренние московские новости не смотрели. Ей это казалось попросту невозможным – тут такое, а им хоть бы что! Лишь к полудню, неоднократно постучавшись лбом не в одну наглухо закрытую дверь, убедилась: до судьбы журналиста, оказавшегося к тому же «бывшим», никому дела нет.
Тогда же исподволь пришло понимание исконно русского выражения «помер Максим, да и хер с ним». Ведь вот она, редакция, комната, стол, где еще неделю – какую неделю, считанные дни назад Борька был не просто своим – основным, решающим человеком… а сегодня вчерашние коллеги, хмурясь, отводят взгляды, замолкают при упоминании его имени.
«Вы что, с ума все посходили?!» – хотела заорать Светлана, но в итоге уходила из «Кошмара» молча, сжав зубы и подавив слезы. Самый болезненный пинок ей отвесили в самом неожиданном месте. Проходя мимо приоткрытой двери приемной главного редактора, она не удержалась, заглянула.
– Вы к главному? Григория Ильича пока нет, придется подождать.
– Нет, я не к нему. Я к вам, ко всем…
– Света? Извини, не узнала, – бессменная Гришина привратница Лира оторвалась от клавиатуры, улыбнулась, – Садись. Отдохни. У нас тут…
– Да, я как узнала, сразу сюда. Не могу опомниться. Гришка тоже, наверное. Он сам будет заниматься? С родителями беда, им не потянуть… Похороны, да надо же еще привезти его…
– Какие родители? – подняла секретарша незамутненный взгляд, – Чего не потянуть? Кого хоронят-то?
– А вы… ты не слыхала?! Борис, Боря умер! Позоров, Шацкий, Борька!!!
– Борис Аркадьевич? Боря… умер?! Как умер? Когда, где, почему? Или его….
Ответить Светка не успела. Широко шагая и вальяжно неся на плечах распахнутое (роскошное, невольно отметил цепкий женский взгляд) пальто, явился хозяин кабинета. Без улыбки хмуро кивнул.
– А-а, ты. Могла бы позвонить. Ну, зайди.
Сесть он ей не предложил, и вместо дружеского сопереживания, сочувствия, предсказуемого недоумения и даже где-то горя, ведь не стало давнего друга, однокашника, собутыльника наконец – вывалил на голову кучу осязаемо холодной, слизисто-липкой словесной дряни. Лучше бы вовсе промолчал или плюнул в лицо.
– Ты, полагаю, по поводу матпомощи, типа на перевозку, поминки?
– Гриша, ты о чем? Почему – матпомощи?
– Ну так имей в виду, можешь записать – повторять не буду. Мы, редакция и я лично, никуда твоего Бореньку не посылали, ни в каких Америках ничего не поручали. Ясно?
– Я…
– Ни-че-го! Где он был, куда и за каким хреном летал – не знаю и знать не хочу.
– Он летал в…
– Дальше. Официально Борис Шацкий, он же Позоров, согласно приказу по редакции, у нас уже не работает. Почти неделю. Он уволен, поняла?
Михайловская, ощущая странное головокружение и пустоту в груди, кивнула.
– Значит, он отдал Богу душу, будучи самостоятельным, безработным и так далее, но никак не сотрудником и тем более не специальным корреспондентом возглавляемой мною газеты.
– Тем более… – у нее не нашлось своих слов, получилось некое избирательное эхо.
– Вот именно. Следовательно, оснований для отчисления редакцией каких-либо сумм на перевозку тела, его погребение или кремацию, выделение участка, изготовление памятника, равно как и прочих процедур, связанных с кончиной упомянутого гражданина, не имеется.
– Равно и прочих. Гражданина… Ты кончил? – приходя в себя и намеренно коверкая фразу, произнесла Светка непослушными губами, – Ну и козел!
О самом существенном, по-настоящему важном и разговор заводить не стала. В отличие от вечно занятых редакционных бездельников, многие пожилые люди, в том числе и Шацкие, по многолетней привычке вставали рано и столичные новости видели – для них, пенсионерки с инвалидом, телевизор оставался, как и в советские времена, главным источником информации. Теперь оба в городской реанимации – мать на инсультной койке, отец глухо кашляет под дверью, то и дело глотая таблетки.
Вот и оказалось – позаботиться о Борисе, бестолковом при жизни и неприкаянном после смерти, кроме нее больше некому. Да, разумеется, опознанное тело российского гражданина, умудрившегося сыграть в ящик вдали от родных пенат, да еще и в одиночку, подлежит доставке по месту недавнего жительства. Паспорт при нем, подлинность сомнений не вызывает, следовательно, этот самый ящик аккуратно затарят, содержимое набальзамируют и отправят вагоном-рефрижератором к последнему приюту. Вот только когда то еще будет… По-человечески – надо ехать туда, проплатить-оформить, а своя передача как-нибудь обойдется пока без первой ведущей. Справятся, не маленькие.
В аэропорту ее, спешащую на регистрацию, ухватили за рукав.
– Ну Вы и несетесь… Чуть догнали!
– Извините, я вас не знаю, – нет, один из шумно сопящих молодых людей был смутно знаком по журналистским междусобойчикам, – Ах, да… Максим, я не ошибаюсь?
– Ага, – расплылся в улыбке бородатый брюнет, – Макс Рогов, по паспорту Рогожкин, – и, посерьезнев, продолжил, – Это мы в редакции собрали, на Борьку. Ну, в смысле…
Ей в руки сунули пухлый конверт.
– Понимаю. Спасибо. Извините, я уже опаздываю.
– Мы придем, обязательно! Все в шоке. А лаптя не слушай – он лапоть и есть!
«И если умирает человек, с ним вместе умирает…» Как там дальше? Первый поцелуй, и бой, и снег?.. Много чего, согласно советской поэтической классике. «А коли вдруг дал дуба пассажир? Багаж-то вроде остается жив? Пусть не багаж, а лишь ручная кладь… кому теперь вещички забирать?» Про себя удивляясь цинизму неведомо откуда возникших в голове строчек, Светлана на всякий случай оглянулась: уж не воскресший ли Позоров нашептал на ухо?.. вполне в его стиле! А потом предприняла еще одну попытку пробиться сквозь хитросплетения невидимой, но прочной паутины, не позволяющей приблизиться к тайным хранилищам потерянных у воздушных ворот столицы вещей.
– Если Вы случайно оставили, забыли либо утеряли какую-либо вещь в салоне самолета, – снова начала повторять заученную фразу приятная молодая особа, отгороженная от пассажиропотока высокой стойкой с метровым стеклом поверху, – То Вам следует обратиться…
– Да не я, не я! – затараторила не слишком аккуратно причесанная дама, в которой Светка, мимоходом глянув в ближайшее зеркало, с трудом узнала себя, – Говорю же: здесь, точнее не здесь, а в самолете, умер мой коллега, друг. А его вещи…
– К сожалению, такое случается. Но багаж покойного пассажира, должным образом зарегистрированный при посадке…
– Да не было у него багажа!
– Откуда Вы знаете?
– Да уж знаю! – перестав сдерживаться, уже в голос вскричала просительница и чуть не добавила: он же прямо из моей койки отправлялся, какой там на фиг багаж?! И еще подумалось: вот так мастерица слова, елки-палки! Как бы обойтись без проклятого словечка-паразита «Да»? Нет, не вышло…
– Без паспорта пассажира, являющегося владельцем оставленных вещей…
– Да не могу я представить его паспорт, он в морге!
– Паспорт? – наивно переспросила регистраторша, и Светку прорвало.
– Да какой, к черту, паспорт!! Он, владелец, Борис Шацкий, в морге! Был. А сейчас едет в холодильнике на колесах прямиком в Питер! А у него был… должен быть с собой только ноутбук и еще спортивная сумка, никаких чемоданов! Да вы только пустите меня в эту камеру, я тотчас узнаю!
– Женщина, пожалуйста, не кричите, успокойтесь. Это же порядок такой, без паспорта забытые вещи выдавать не положено. Сереженька!.. – позвала дама за стойкой проходившего позади нее маленького мужичонку в огромной форменной фуражке, скрывавшей абсолютно лысую голову, – Сергей Сергеевич! На минуточку, тут вот девушка просит…
«Не просит, а настоятельно требует. Но за «девушку» спасибо» – едва не встряла Светка, но вовремя прикусила язык. И как выяснилось, совершенно напрасно. «Сереженька», оказавшийся начальником службы, ведающей как раз всеми багажными делами, мельком взглянул на ничего не значащее в Москве телевизионное удостоверение и слово в слово повторил все, неоднократно выслушанное от его подчиненной.
– Но, поскольку указанный Вами пассажир действительно умер в полете, его ручная кладь, согласно действующим правилам, может быть выдана иному лицу на основании…
Из последовавшей длиннющей тирады Светке удалось запомнить ЗАГС (это еще зачем?), нотариуса, законных наследников и администрацию аэропорта.
– Правда, – продолжил явно гордый своими доскональными познаниями багажный начальник, – Предварительно следует уточнить, не была ли указанная кладь отправлена обратным рейсом в аэропорт вылета, как тоже бывает…
А вот если вещички улетели-таки за океан, тогда не обойтись без длительной и далеко не всегда плодотворной тягомотины с запросами, ответами, консульствами и прочее, прочее, прочее.
Понятно. Итак, сейчас получить чертовы шмотки не удастся, однозначно. Жалко, особенно ноут, точнее его содержимое. Хотя ничего особо срочного во всем этом, в общем-то, нет. И она, про себя в сердцах плюнув, отправилась к аэрофлотовской стойке, чтобы через два часа вернуться в родной город.
В душном салоне крылатого челнока, призванного носить туда-сюда нескончаемую череду вечно спешащих соотечественников, пришло осознание: а она ведь совсем не переживает! То есть не горюет, в общепринятом смысле этого слова, как, наверное, надлежит невесте, потерявшей безвременно канувшего в небытие жениха. Положено рыдать, посыпать волосы… чем? землей, пылью, пудрой?.. биться головой обо что попало, обвязаться черным крепом, или как его там. А ей и мысли такой не пришло. Получается, бездушная ты. Ну и бог с ним, душа в таких делах не помощница. Наплачемся еще, вот похороним, и начнем. Как там Борькины-то?
В Пулково встретило еще одно неприятное известие: хоронить придется уже двоих – Ада Самойловна Шацкая скончалась, не дождавшись возвращения сына – ни живого, ни мертвого. Мать с единственным потомком не отличались заметным сходством при жизни – у небольшой, кругленькой провинциалки-хохотушки он вырос высоченным, худым, и постоянно мрачным. А умерли почти одинаково.
Она, как и Борис, к услугам медиков обращалась лишь по крайней нужде, в свои шестьдесят не знала имени-отчества участкового врача. Как шутили с одарившим сына генами роста и цвета волос папой Аркадием, медицина в их семье – по его части: тут вам и туберкулез, и астма, и «И-Бэ-Эс», и суставы. До пенсии не доработал – отправили на инвалидность, а она оставалась такой же, как в сорок – подвижной, неунывающей, смешливой. Еще позавчера допоздна возилась на крохотном дачном огородике, высаживая особенный зимний чеснок, вчера утром о чем-то весело болтала с мужем под щебет теледикторши. А сегодня в двадцать два десять длившиеся почти сутки реанимационные мероприятия «не дали результата».
Оказалось, душа у нее все-таки есть – маленькая, хилая душа. Сильная и уверенная в себе женщина остановилась, выронила телефон и рухнула под ноги пассажирам, нестройной толпой шагающим по залу прилета.
Вот так встреча! Жгучая нашатырная резь в носу, несколько оплеух и вдобавок ко всему, прямо перед глазами – огромная бесстыдно раскоряченная белая задница. Только окончательно очнувшись, Светка поняла: это всего лишь необычный ракурс одного из оснащенных самолетными крыльями «ангелов» – гигантских неомодернистских голышей, развешанных и расставленных по аэровокзалу. Видимо, кому-то пришло в голову таким образом усладить взоры путешественников, прибывающих либо покидающих Санкт-Петербург по воздуху. Она сидит на холодном мраморе, поддерживаемая парой крепких мужских рук, а в нос ей тычут остро пахнущую вату и бьют по щекам тоже довольно крепкие, но женские.
– Эй, вы в порядке? Идти сможете?
– Если перестанете бить, кажется, смогу, – пошевелилась приведенная в чувство, – Мне срочно надо в больницу.
– Очень может быть, но для начала придется к нам, в медпункт, а там разберемся. Вы сегодня ели что-нибудь? Или в положении?
Ага, вот в чем дело! Конечно, врачиха права. Никакого «положения» нет и не предвидится, а поесть она действительно забыла и теперь, ошеломленная траурной добавкой, грохнулась в банальный обморок.
– Нет-нет… То есть нет, а надо бы, да. И в больницу, поскорее.
– Нет – не ели? Что значит – есть, нет, да, надо бы? Кончайте шутить, с вами серьезно разговаривают! Поскорее ей…
– Вера, погоди, – вмешался до того молчавший мужчина, продолжая держать поднятую на ноги Свету за плечи, – Не будем спешить. Пошли, выпьете чаю и расскажете.
Именно он, дежурный врач Пулковского здравпункта, втолковал ей: не надо все взваливать на себя, иначе и самой надорваться недолго. Спасти никого из уже умерших не удастся, спешка в таких делах ни к чему, и вообще, для подобных процедур существуют специальные службы и специально же подготовленные люди. Стоит лишь позвонить, задать вопросы, потом ответить самой, и все будет организовано в лучшем, если можно так выразиться, виде.
Во всяком случае, достойно и пристойно.
– А вам, уважаемая, следует хорошенько отдохнуть. Сейчас вызовем такси, поезжайте домой. Пятьдесят граммов коньяка, шоколадка… Вы курите?.. тогда сигарета, горячая ванна, и – спать! Утро вечера мудренее.
– Но там же Аркадий Миронович, он инвалид, сердце, астма!
И здесь ее опередили – пока она умывалась и подводила губы, он успел связаться с кем надо и узнать: Борькиного отца, дважды осиротевшего и готового составить печальную компанию жене с сыном, уже госпитализировали, дали кислород, накачали лекарствами и продержат под надежным контролем, сколько понадобится. А рвение во что бы то ни стало самой заниматься выбором мест на кладбище, цветами-венками, прощальными залами и поминальными столами парировал мягко, но непреклонно.
– Извините, не смею лезть с советами, но вам, ведущей, надо бы бережнее относиться к себе. Вы же, можно сказать, наше общее достояние… Удивлены? А я, в отличие от Верочки, Вас сразу узнал. Ну, почти.
– Мне казалось, мужчинам мои чисто женские передачи неинтересны?
