После этого небольшого практикума со своей собачкой я решил подняться выше, на альпийский луг, забраться на какую-нибудь скалу и посидеть на солнышке, оглядеть живописные дали, раскинувшиеся до горизонта. Облюбовав один из возвышающихся останцов, я вскарабкался на самую верхушку и уселся на нагретый солнцем камень. Наконец мне представилась возможность спокойно посидеть и, никуда не торопясь, рассматривать горные пейзажи, раскинувшиеся вокруг меня на много километров. Действительно, гора эта была самая высокая – все другие, которые я мог охватить взглядом, были ниже, и они не мешали мне любоваться далью. Только далеко, в юго-восточной стороне, на уровне горизонта можно было увидеть уже высокие и массивные, местами посеребрённые ледниками, гольцы. Прикрыв ладонью глаза от яркого солнечного света, я посмотрел на запад, в долину меж двумя хребтами. Благодаря карте я знал, что где-то там находится Телецкое озеро. Всё тот же Евгений Ермолин успел нам рассказать об этом живописном озере. Алтайцы его считают жемчужиной своего края, для них оно священно. Самого озера не видно было, лишь вырисовывалось широкое и длинное ущелье, уходящее на юг, похожее на продолговатую чашу. Я предположил, что в этой чаше и хранится драгоценная Алтайская жемчужина. В моём воображении оно предстало огромным голубым зеркалом, зажатым в гигантскую природную рамку из зелёных горных хребтов и обнажённых скал. Долго смотреть в эту солнечную даль было невозможно – буквально слепило глаза. Почувствовал вдруг сожаление, что не удастся, наверное, увидеть ближе это озеро, побывать на нём и увидеть своё отражение в его зеркальной воде.
Придя в лагерь, я увидел, что Игорь тоже вернулся и щипал добытого рябчика к ужину. Был чем-то явно расстроен. На мой вопрос, что случилось, ответил, что Буран куда-то запропастился. Вначале был с ним, ни на что не реагировал, безучастно бегал возле него, а потом куда-то пропал. Уже часа два, как ушёл.
Я попытался успокоить Игоря:
– Пёс, мне кажется, сообразительный. Вернётся. Что-то он серьёзное учуял и погнался. К вечеру придёт. Хотя пару раз стрельнуть в воздух не помешает.
Володя пришёл спустя час после меня. В отличие от Игоря, был очень довольный. Положив пару рябчиков в общую кучку, он рассказал, как его Лада нашла и облаяла белку. Было чему радоваться – нашим питомцам было всего по семь месяцев. Ну а Буран действительно пришёл под вечер. Какой-то весь тяжёлый и уставший, с раздутым животом. От предложенной ему еды отказался. Мы пришли к единому мнению, что этот чересчур самостоятельный пёс поймал какую-то зверушку (может быть, зайца), как это было с барашком в Горно-Алтайске. Но здесь ему никто не помешал самому распорядиться своей добычей. По всему видать, эта собака была породистых кровей и в ней были «замешаны» хорошие рабочие качества. Но три года «прозябания в городской квартире» не дали ему развиться и реализоваться как охотничьей собаке. А теперь он просто навёрстывал упущенное. С этого дня Буран больше в палатку не заходил ни днём, ни ночью и ночевал под кустом, вырыв себе ямку и свернувшись калачиком, как это делают все настоящие лайки. Может быть, попробовав дикой крови, он понял своё истинное предназначение – помогать человеку, а не путаться у него в ногах. Хозяину оставалось лишь направить его способности в нужное русло.
6
Десять дней, предоставленных нам на заготовку корня, пролетели незаметно. Выбравшись из урочища в назначенное время со всей поклажей и мешками с заготовленным корнем, мы поджидали машину в том же месте, откуда начинали восхождение на гору. Паша подъехал за нами под вечер. Глубокой ночью въехали в село, а утром уже были у начальника участка, сдали тут же первые плоды своего труда. Обе стороны остались довольны результатами. Ермолин сказал, что расслабляться некогда – на подходе пора шишкования, то есть сбора кедрового ореха. И что забросит нас с той же артелью в урочище… – аж! – на целый месяц. День ушёл у нас на подготовку: закупили продукты на месяц; Евгений выдал нам несколько рулонов рубероида, матрасы, одеяла и так далее. Приготовили немного досок. Всё это нужно было для устройства лагеря. Выделил нам и нехитрый инструмент. Приличное место во всём снаряжении занимали несколько пологов и упакованная в мешки полиэтиленовая плёнка. Это понадобится нам для укрытия от дождя заготовленного урожая.
Весь день вокруг нас вертелся приютивший нас в своём доме Илья. Ему нравилось общаться с нами. Он питал некоторую слабость к новым или незнакомым вещам, которые хотел бы заиметь. Например, увидел у Володи бинокль – ему он стал нужен: ходил вокруг да около, умолял его обменяться на что-нибудь. У меня увидел флотский ремень, а на нём бляху с якорем – это ему тоже понадобилось. Блокнот ещё у меня выпрашивал. Игорю тоже надоедал чем-то. Забавный был мужичок. Ермолин говорил, что язычество далеко не изжито в душах у алтайцев; это у них в крови – поклонение идолам. Возможно, тяга к красивым и необычным вещам – это и есть часть тех самых пережитков: красивые, блестящие вещи, часто золотые, преподносились в дар богам. Наверное, в крови у них что-то осталось. Может быть, и так, но я склонен был думать, что это всего лишь особенность его характера или привычка, как и у многих других. Ещё Илья положил глаз на мою собачку и начал «подбивать клинья» в надежде, что уступлю ему и продам её, когда буду уезжать домой.
Упрашивал меня:
– Зачем она тебе там, в Москве?.. Пропадёт. А я её хорошо натаскаю, и у меня будет самая лучшая собачка в нашей округе.
Меня слегка польстил его выбор, но ответил я категоричным отказом и попросил, чтоб не заикался даже об этом. Кем он работал здесь – не очень было понятно. Видимо, сезонным рабочим, как и большинство здешнего мужского населения. В летний период перебивался «шабашками», осенью – на заготовке дикоросов, зимой, со слов Ермолина, промышлял пушниной и мясом по договору. Человеком он был хорошим, добросердечным, немного наивным и очень любознательным, всё что-то у нас выспрашивал, уточнял. Даже когда ложились спать, не мог угомониться и, почему-то чаще ко мне приставал с расспросами.
Уже точно не припомнится мне, в какой момент, возможно, за ужином, Илья подкинул нам идейку сходить в верховья реки Большой Абакан и половить там хариусов. Крупный хариус там водился, как сказал он. Идея была, конечно, с самого начала авантюрная. Во-первых, мы ещё не знали, где точно находится этот Большой Абакан и как далеко до него добираться. Из географии я помнил, что река с таким названием есть в Красноярском крае, но не думал, что граница с ним так близка. Во-вторых, нужно было и время удобное выбрать для этого путешествия. В-третьих, почему, собственно, хариус нас должен был заинтересовать, когда здесь можно было найти столько других заманчивых идей? Тем более, в окрестных реках, наверное, тоже хариус водился. Странности в этом предложении мы сразу не распознали: уж очень обыденно, как бы между прочим получилось это у Ильи. Но зерно соблазна упало на благодатную почву. Не подозревая подвоха, мы согласились. Потом, по прошествии некоторого времени, я попытался понять тайный умысел местного хитрого алтайца. Возможно, в сговоре со своими односельчанами, он решил проверить приезжих москвичей на прочность: способны ли эти будущие охотоведы выжить в тайге?.. Но это было всего лишь моё предположение. Только в тот момент о времени путешествия не могли ничего сказать. Решили, что позже ещё вернёмся к этому разговору. А пока нас ждало не менее интересное занятие – заготовка кедрового ореха.
7
Снова трудяга-вездеход ЗИЛ-157, управляемый Пашей, неспешно преодолевая каменистые подъёмы, грохоча бортами на камнях, везёт нас на новое место. Едем познавать ещё один вид человеческого промысла, освоенный далёкими нашими предками, служивший им одним из средств существования. Кедровый орех и у современного человека пользуется большой популярностью, особенно у сибиряков, которым он служит не только пищей или лакомством, но и неплохой статьёй дохода в семейный бюджет. Леспромхозы и коопзверопромхозы также в урожайные годы имели от промысла немалую прибыль.
Кедровое урочище, которое нам предстояло осваивать, находилось километрах в двенадцати от села. На сей раз мы едем вместе с нашими старыми знакомыми – артельщиками с горы Кочимер. Будем разбивать лагерь сообща. Сравнительно молодой начальник участка поступил достаточно мудро, что соединил нас с этими бывалыми людьми, тем самым убив двух зайцев сразу: не нужно было самому тратить на нас время, помогая обустроиться; одним рейсом решил вопрос заброски двух бригад. Он был уверен, что опытные таёжники нам помогут. И в самом деле, они оказались добрыми и отзывчивыми людьми. Охотно, не только советами, но и делом помогали нам построить чум для жилья, затем показали, как построить мельницу для обмолота кедровой шишки. Решето для просеивания от шелухи привезли с собой. Объяснили общую технологию заготовки. В общем, без них нам пришлось бы очень туго – с большой задержкой начали бы этот промысел. За ними, конечно, оставалось и главное слово в распределении угодий: кто и где будет заниматься шишкованием. На это мы не имели ни малейших претензий. Местные знали эти угодья хорошо, они и были хозяевами положения.
Место под лагерь был выбран ими же. Это было уютное местечко на краю каменистого распадка, упирающегося одним краем в тёмный лес, преимущественно кедровый. С другой стороны оно граничило с давней, уже слегка заросшей мелким берёзовым и осиновым подростом, вырубкой, выделявшейся разноцветным пятном на фоне зелёного хвойного леса. Осень уже пролила свои жёлто-оранжевые краски на леса и горы. Это пятно разлилось на небольшом склоне и пропадало в километре от нас в следующем распадке. Наш распадок широкой лентой, белой от цвета камней, уходил вверх по такому же пологому склону и терялся вскоре в извилине за стеной тёмного леса. Под камнями звонко журчал горный ручеёк, служивший нам источником воды.
На обустройство своего быта у нас ушло ровно два дня, считая день приезда. Артельщики рядышком с нами выстроили своё жилище, подобное нашему. Практически мы обосновались одним лагерем. Первую ночь провели под открытым небом у костра. Утром после завтрака закончили обустройство. Затем соорудили по примеру соседей лабаз из осиновых жердей для складирования шишки, чтобы её обдувало ветром и подсушивало. Под конец подобрали более открытую и солнечную полянку, расчистили и подготовили её под обмолоченный уже орех. Если погода позволит, пару дней на просушку будет достаточно. После чего кому-то из нас придётся дежурить в ожидании хотя бы малого ветра, чтобы провеивать обрушенный орех старинным дедовским способом, подкидывая его лопатой кверху.
Вторую ночьуже спали мы в настоящем чуме, правда, обтянутом не оленьими шкурами, а всего лишь рубероидом. Внутри мы выложили очаг из камней. Вверху над ним оставили отверстие для вытяжки. Надеялись, что всё сделано правильно – тяга от костра пойдёт вверх, а от камней будет исходить тепло. Спальные места устроили вдоль стенок чума вокруг очага. Пищу готовили на отдельном кострище, чуть в стороне от чума. Там же соорудили и длинный низкий стол, вместо скамеек – брёвна.
Ночь, проведённая в чуме, не оставила плохих впечатлений, кроме прорвавшегося под утро внутрь спальника холода. Очаг давно потух, камни тоже порядком остыли. Никто первым вставать не хотел, чтобы развести костёр. Думаю. что не я один проснулся от холода. но все выжидали. Первым не выдержал я. В предутренних потёмках наткнулся на приготовленные дрова и стал разжигать. Вот тогда, под видом того, что я разбудил их, стали выползать из своих спальников и оба моих друга. Пытаться снова заснуть уже не было смысла – сквозь лесную завесу в лагерь просачивался рассвет.
Нам снова повезло с погодой: стояли ещё тёплые сентябрьские денёчки. И по погоде, и по времени совпало – наступило бабье лето. Кедровая шишка практически вызрела и наступила благодатная пора для многочисленных обитателей кедровой тайги: орех кормил всех, начиная от самых крупных представителей – медведей, заканчивая самыми мелкими грызунами – бурундуками и мышками. Не прочь орехом полакомиться и многие пернатые. Всюду по-хозяйски сновали пёстрые кедровки. От дребезжащего голоса этой назойливой пёстрой птицы шум стоял в ушах. Глухари и рябчики также «подтягивались» в кедровые урочища. Многие из всех этих зверей и птиц спешили не только вдоволь отъесться на кедровых кормах, но и заготовить отборного ореха впрок.
Начались рабочие будни и у нас. Как нам рассказали бывалые соседи, шишку пока придётся добывать тяжёлым трудом, то есть сшибать её с дерева, ударяя по стволу специальной колотушкой. Здесь её называли просто колот. Или, залезая на кедр до макушки, сбивать шишку с веток длинным шестом. Был ещё один вариант, его ждали многие в тайге: и люди, и вся живность – когда шишка сама опадает в больших количествах на землю. Так бывает во время сильного ураганного ветра. Это явление местные называют тушкеном. Но чаще такое «благодатное» ненастье случается в местных краях только в конце октября. Нам же надеяться на это чудо природы не приходилось. Меня даже немного привлекла идея лазания по деревьям – с детства любил это занятие: немало яблоневых садов облазил в своё время у себя в деревне.
На следующий день все втроём пошли за урожаем, вооружившись верёвкой, колотом, шестиком и мешками. Деревья, богатые шишкой, долго искать не пришлось. Опробовали вначале способ наземный. Игорь взялся первым за испытанное орудие, представлявшее собой деревянную болванку около метра длиной и обхватом больше тридцати сантиметров, насаженную на шест длиной примерно в два человеческих роста. Одним концом уперев шест в землю у основания ствола, стал ударять по стволу и нижним толстым ветвям. Большого проку от этого не получилось. То ли опыта не было, то ли дерево мощное оказалось, но шишек упало немного. Игорь же с непривычки вспотел. Я с радостью вызвался залезть на кедр, привязав шнуром к поясу своё орудие труда – лёгкий трёхметровый шестик из молоденькой, засохшей на корню ёлочки. Благодаря сухой погоде я был, к счастью, в кедах. Моим напарникам пришлось меня подсадить немного – я не доставал до нижней ветки. А дальше пошло всё довольно легко. Добрался до самого верхнего яруса, решив начать с него. И дело заспорилось: держа правой рукой шестик, обстукивал по кругу ветви, до которых не страшно было дотянуться. Левой держался за надёжную ветвь, предварительно испытав её на прочность, чтоб не сорваться. Результат оказался гораздо производительней. Ребята только успевали собирать шишки в мешки.
Первый кедр обстучали довольно легко. Набралось три мешка. Володя взялся относить их к стану, а мы с Игорем двинулись к следующему исполину. Мной овладела романтика «верхолаза», и мы решили оставить в покое не очень удобный и менее производительный колот. Огорчило лишь на тот момент отсутствие рукавиц или перчаток, потому что руки у меня были все в липкой кедровой смоле. Одежда, конечно, тоже была местами заляпана. Как-то само собой у нас произошло разделение труда. Игорю досталась роль «низового», то есть сборщика упавшей шишки, а Володя стал носильщиком. Первый день закончился вполне удачно – мы заполнили всю выданную нам дюжину мешков. Я «оседлал» четыре кедра, после чего у меня задрожали руки и заныла спина от напряжения. Требовалась передышка.
За ужином верстали планы на будущий день: Игорь остаётся за мельника, а мы с Володей продолжим сшибать и собирать шишку. Очаг в чуме разожгли заранее и надеялись, что там нас ждёт тепло и уют. Но когда пошли спать, выяснилось, что дрова горели не так дружно и жарко, как хотелось бы. Чум внутри был заполнен дымом. Так что мечта о спокойном сне отодвинулась на некоторое время. Тяги вверх почему-то не было, дым выползал из всех видимых и невидимых щелей. Их оказалось немало – рубероид не очень плотно прилегал на стыках. Возможно, что ещё и давление начало падать, гадали мы. Взялись устранять свои погрешности, затыкать щели. Через какое-то время ситуация нормализовалась: дым постепенно развеялся, дрова загорелись веселее, тепло стало растекаться по нашему жилищу.
Двигаясь вверх по склону, мы с Владимиром уже не бросались к первому попавшемуся дереву, как вчера, а выискивали такое, которое обильнее было усыпано шишкой. Он догадался взять с собой бинокль. С его помощью мы без особого труда их находили. Мешки, наполненные шишкой, оставляли здесь же между деревьями. По пути предусмотрительно делали затёски, чтобы не потерять. Незаметно поднялись на гриву. Забравшись на очередное дерево почти до самой макушки, вдруг обратил внимание, что я вместе с кедром, который был высотой метров двадцать пять-тридцать, раскачиваюсь из стороны в сторону. Размах был настолько ощутим, что у меня подступил комок к горлу – мне показалось, что дерево падает. Взглянул поверх других деревьев. Особого качения не увидел – так, слегка макушки гуляли по ветру. Взглянул вниз – всё повторилось: я, будто в гигантской колыбели, летал по воздуху туда-сюда. Мне это начинало нравиться, я почувствовал какую-то незнакомую лёгкость в теле. На миг показалось, что не дерево вовсе меня качает, а словно сказочный богатырь-лесовик держит меня на своих сильных ветках-руках и качает, решив меня убаюкать. Я почувствовал себя маленькой крошкой на фоне этой огромной тайги. Может быть, в этот момент я был близок к герою сказки Киплинга – Маугли. Мне действительно пришло в головутакое сравнение. Захотелось удобнее устроиться в развилке и наслаждаться. Я даже сверху крикнул напарнику, предложив ему испытать то же самое, но Володя лишь отделался шуткой. Почему до этого я не замечал ничего подобного? Оказалось, всё просто – до этого я залезал на кедры ещё на склоне, где ветер был практически не ощутим. А теперь мы поднялись на самую верхушку гривы – здесь было ему раздолье.
На шестой день мы уже достаточно заготовили чистого отборного ореха. Пять мешков были заполнены под завязку. На пологе шириной метра четыре и длиной шесть метров лежал на просушке обрушенный и просеянный орех. Периодически кто-то из нас ворошил его самодельной деревянной лопатой и подкидывал вверх, если неожиданно налетал ветерок. Мусор отлетал по ветру, а на полог падал уже чистый орех. Темпы заготовки мы немного снизили – что называется «набили оскомину». Работали без напряга, в удовольствие. За большими деньгами не гнались. Хотелось внести в свою жизнь какое-то разнообразие. Иногда погода хмурилась, осыпала сверху мелким моросящим дождичком. Укрыв плёнкой свои заготовки, использовали такую погоду для охоты.
Как и ранее, мы расходились, кому куда заблагорассудится. Рябчики попадались довольно часто, но Аза успешно угоняла их подальше от меня, «уверенная» в том, что всё делает правильно. Возвращаясь, виновато смотрела на меня и вновь убегала «исправлять свои ошибки». Замечал я, как она несколько раз активно и стремительно начинала бегать челноком, что-то вынюхивая. Затем останавливалась у ствола ели или кедра, тщательно его обнюхивала. Нерешительно взлаивала, оглядываясь на меня. Наверное, она поднимала «с пола» кормящуюся белку. Та западала где-то на дереве; собака её не видела. По видимой же белке она заработала сразу голосом – азартно и уверенно. Это был уже успех для молодой лайки. Мне пришлось, с целью натаски своей собаки, подстрелить ещё рыженького зверька и дать ей обнюхать, облизать кровь, чтобы она почувствовала конечный результат своей работы. Чтобы поняла, что от неё требуется.
В этот день нам ещё представился случай отличиться. Я осторожно продвигался по кромке небольшой поляны и вдруг услышал впереди шум хлопающих крыльев. Взлетел глухарь. Наверное, собака подняла. По короткому шуму понял – не улетел далеко, а примостился на какое-то дерево рядом. Птица непуганая, далеко не улетает. Напротив, с любопытством разглядывает происходящее внизу: какое-то чёрное непонятное четвероногое существо бегает вокруг, что-то ищет. Именно так я мысленно просчитал ситуацию и решил подкрасться к птице на выстрел. Даже снял сапоги, чтобы мягко и бесшумно ступать по земле. В стволы зарядил картечь. Пригнувшись, медленно и осторожно стал подходить. Я увидел глухаря метрах в шестидесяти на еловом суку: вытянув шею, он крутил головой и смотрел вниз. Наверное, там была собака; её я из-за папоротника не видел. Аза, в свою очередь, ни разу не дала о себе знать голосом. Стрелять было, как мне казалось, далековато. Ещё бы на метров десять-пятнадцать приблизиться. Передо мной лежало большое давно упавшее дерево, гладкое от времени. Я решил за ним укрыться и по-пластунски пополз вдоль, сокращая расстояние. Удивительно, но сторожкая птица меня не заметила. Я почувствовал, что пора стрелять. Всё так же лёжа на земле, облокотившись о ствол дерева, медленно поднял ружьё, долго почему-то целился, нажал спуск. После выстрела я был уверен, что глухарь рухнет на землю. Но он лишь подскочил на сучке, резко взмахнул несколько раз сильными крыльями, затем, распустив их, спланировал вниз по склону. Аза проявила невиданную прыть. Высоко подпрыгивая из-за мешавшего папоротника, она рванулась вслед. Минут через пять я услышал негромкий, неуверенный хрипловатый лай. Я, как был без сапог, в одних носках, так и побежал туда же. Но через какое-то мгновение увидел Азу. Высунув язык «на плечо», собака спешила ко мне. Всё, улетел. Мне в этот момент было точно стыдно перед своей собакой за промах – в её глазах явно читался укор (вероятнее всего, мне так показалось). Но ещё я увидел в ней детский задор и радость от такого приключения. А почему я промазал, до сих пор ума не приложу – так тщательно и размеренно всё сделал – и на тебе!..
В лагере, по настроению Игоря, можно было подумать – праздник какой-то случился. Когда подошёл ближе, увидел: на сучке дерева висит большой чёрный красавец глухарь. На лице Игоря всё было написано: глаза его поблёскивали гордостью, улыбка не сходила с губ. Вот кому сегодня повезло! Рябчиков он не считал за трофей, а вот глухарь – это уже гордость добытчика, по крайней мере, нашего масштаба. Игорь даже пожалел, что у нас нет с собой ничего алкогольного: очень кстати бы пригодился сейчас.
В минуты отдыха на стане интересно было наблюдать за живностью, обитавшей рядом с нами. Смекалистые бурундуки открыли для себя несметные залежи отборного ореха, который не нужно было где-то добывать, шелушить и прятать. Два, а может, и три полосатика приноровились воровать из лабаза выгруженную шишку: схватит в зубы и наверх по стволу. Куда уж он потом её прячет, неизвестно. Но работали они не покладая «лап». Кстати, шишки они выбирали исключительно качественные, с полноценным орехом. Я как-то изъял шишку у одного из них. В ответ услышал столько «недовольства и гнева» (будто это я украл у него шишку), и словно не бурундук вовсе в метре от меня стрекочет, стоя на задних лапках и нервно подёргивая хвостом, а разъярённый тигр. Собак они совсем не боялись. Те, в свою очередь, вниманием их тоже не баловали, равнодушно наблюдали за происходящим. Между прочим, наши четвероногие друзья тоже проявили интерес к ореху. Правда, за Бураном не было замечено, а вот две сестрички Лада и Аза научились шелушить шишку и выбирать из неё орехи. Можно было не волноваться о том, что они голодны.
Кедровка нам тоже немало досаждала. Даже больше, чем бурундуки. Но урон всё-таки наносила незначительный, зато какая польза от неё в тайге! Во-первых, на эту пору, когда шишки ещё достаточно крепко держались на ветке, эти птицы своим сильным клювом срывали их и, достав всего несколько ядрышек, бросали. На земле эти шишки уже подбирали разные зверюшки. Во-вторых, кедровка делает запасы в укромных местах: под листву, под корни прячет шишки и, как правило, забывает о них. Опять же этим пользуются другие животные. Или же, никем не найденные, следующей весной орехи прорастали. А через лет пятьдесят на этом месте стояли новые могучие деревья. Мудрая Природа всё предусмотрела. Об этом мы впервые узнали из уст наших бывалых соседей, когда вечером у костра зашла речь о кедровках.
8
Наконец промысел наш подошёл к концу. Сразу скопилось несколько факторов в пользу его завершения: свободной тары для ореха почти не осталось, практически все близлежащие кедровники нами были исследованы и обработаны. Ну и, пожалуй, главный из них – нам уже достаточно хватило практики заготовки ценного кедрового ореха. Продолжение означало для нас уже не практику, а зарабатывание денег. Но разве наши головы, напичканные романтикой, в такие юные годы могла заинтересовать финансовая сторона этого мероприятия? До прибытия за нами автомобиля было ещё шесть дней. Часто мы попросту прозябали в лагере, лишь изредка от скуки делая короткие вылазки за рябчиком.
Неожиданно на наши головы в буквальном смысле свалился не кто-нибудь, а сам Илья. О нашем с ним разговоре мы, конечно, забыли. Точнее, не приняли его всерьёз. Но, судя по всему, у него-то были серьёзные намерения в отношении нас, коль он не поленился за двенадцать километров сюда притопать. Завидев Илью, мне сразу же вспомнилась его идея про Большой Абакан с большими хариусами. В душе стало проклёвываться то самое пророненное три недели назад семечко соблазна. Вечером мы всем лагерем сидели у нашего костра. Илья оказался к тому же человеком предусмотрительным и не явился к нам с пустыми руками – под громкие одобрительные возгласы шестерых мужиков он достал из вещмешка всего лишь… пол-литровую бутылку, но настоящего… медицинского спирта! В то время суррогат ещё не котировался. Не скажу, что мы жаждали выпить, просто обстановка соответствовала моменту. На закуску была дичь. Наши выпившие соседи с удовольствием наперебой рассказывали свои истории из таёжной жизни. Илья тоже поведал о себе немного. И вновь напомнил о своей идее. Вот тут и дозрело, проросло мгновенно семечко. Мы стали обсуждать уже предстоящую дорогу. Спать улеглись около полуночи.
Утром нас ожидал небольшой сюрприз – Ильи в лагере не оказалось, несмотря на ранний час. На душе стало как-то неприятно от такой выходки. Подумалось, разыгрывает он нас что ли. Но на столе нашли записку. В ней с трудом угадывался какой-то план: что-то было нарисовано и корявым, едва понятным почерком были написаны слова, что он будет ждать нас в указанной на плане избушке, в пяти километрах отсюда. Отлегло от сердца. Всё встало на свои места: просто алтаец торопился.
Ещё с вечера мы определились, что всем троим уходить из лагеря нельзя, кому-то нужно оставаться присматривать за нашим добром. Из нас троих менее всего подвержен романтизму был Игорь. Он с самого начала с некоторым недоверием отнёсся к предложению Ильи и не проявил такого рвения и оптимизма, в отличие от нас с Володей. Он не заставил себя долго ждать и сам согласился остаться. Дед с заросшей бородой, похожий на священника, спокойно, без лишних слов и в самом деле будто «благословил» нас в путь, ещё добавив, что скучать без нас не будет. На сборы вместе с завтраком у нас ушло два часа. Кроме всего самого необходимого, подумав, решили взять только одно ружьё – Володя возьмёт своё. Лишний груз нам ни к чему, тем более за хариусом ведь собрались. Собаки, конечно, с нами – куда же без них. Может, Илья предвидел нашу канитель, поэтому и сорвался пораньше из лагеря.
Погода стояла неустойчивая: мелкий моросящий дождь сменялся небольшим прояснением. «Вполне приемлемая погода для путешествий, но лучше бы без дождя…», – решили мы и двинулись в путь, ничуть не ожидая какого-либо подвоха и не сомневаясь во всей этой авантюрной затее. Без тени смущения относительно «игры в догонялки» с Ильёй, оставаясь во власти искусителя, спешили почувствовать вкус приключений. Несомненно, со стороны наше поведение выглядело немного странно, потому что ни я, ни Володя, как выяснилось, не были такими заядлыми рыбаками.
И вот двое неопытных, необстрелянных молодцев зашагали по совершенно неизвестному маршруту, высматривая едва заметные следы и ориентиры, оставленные хитрым алтайцем. Первоначально нам нужно было пройти, наверное, с километр по дороге, по которой нас привезли в это урочище. Затем по распадку свернуть влево и по нему подняться на невысокую гриву мимо вырубки, перевалить её и спуститься по южному склону. Там должны увидеть избушку. Это место нашей встречи. В общем, ничего сложного, но только на бумаге. На самом же деле очень легко можно было сойти с тропы вправо или влево. И тогда – господь Бог тебе помощник. Поэтому важно было не потерять следы. Ситуация была близка к условиям выживаемости. Слава Богу, хоть компас был.
Забегая вперёд, хочется сказать, что уроки следопытства и ориентирования на местности, преподнесённые нам в том путешествии, мне в последующей своей уже трудовой практике очень пригодились.
Первый этап преодолели довольно легко. Не прошло и двух часов, как мы были на подходе к указанной избушке. Заметили её издалека, спускаясь вдоль небольшого каменистого ручья. В тени кедра и нескольких берёз стоял старенький, просевший одним углом приют охотника. Заглянув внутрь, поняли – нас никто не ждал. Рядом едва теплились подёрнутые пеплом угольки костра. «Часа два назад ушёл», – пришли мы к выводу. Мне показалось это странным: что за игру затеял этот Илья? Почему он не дождался нас, как обещал? Володя в избушке обнаружил снова клочок бумаги, нанизанный на гвоздик. На нём что-то было начертано. Мы с трудом догадались, что это очередные ориентиры. Впереди, примерно через километр, мы должны увидеть аншлаги. «Что за аншлаги?» – переглянулись мы. Также была обозначена на пути небольшая речка, затем ещё одна, а чуть дальше вторая избушка.
– Не пропадём, Володя. Видишь, снова избушка. Если что, можно переночевать, – сказал я. – Похоже, Илья испытывает нас, проверку нам устроил. Ладно. Может, рванём за ним – глядишь, и догоним? – и вопросительно уставился на Матёрого.
Подхватились и в надежде, что скоро достанем, бодро зашагали вдогонку. Но метров через двести прыть убавилась. Оба недоумённо посмотрели друг на друга: где тропа, куда она затерялась? Вернулись немного назад. Стали внимательно разглядывать малейшие признаки, указывающие на неё. От избы угадывалась едва заметная тропинка, но она уходила вниз по ручью – на запад. И по ней точно в этом году не ступала нога человека. Наш же путь лежал на юг. Снова медленно двинулись от ручья, как истинные индейцы-следопыты из фильмов-вестернов, вглядываясь в примятую траву, выискивая малейшие признаки пребывания человека. Наши собаки, забежав вперёд, тоже в некотором недоумении смотрели в нашу сторону, поджидая нас. Мне показалось, что они очень уверенно бежали впереди в одном направлении, не виляя по сторонам. Я подумал, а не по следу ли алтайца они бегут. Подошёл к собакам ближе и обшарил взглядом вокруг. Обратил внимание, что по начавшемуся подъёму на очередную гриву в высокой траве вдоль кустиков шиповника, жимолости, смородины и можжевельника просматривалась некая ложбинка примятой травы. Пройдя ещё несколько десятков метров, увидел чёткий отпечаток сапога. Я чуть от радости не подпрыгнул. Крикнул Володе, что нашёл тропу. А ещё через минут десять мы твёрдо убедились в этом, увидев рядом стропой небольшую молодую лиственницу, на которой висело, по-моему, семь ленточек. Точнее, это были продолговатые, выцветшие и потрёпанные ветром лоскутки материи. Только один из них выглядел свежее и был зелёного цвета. Деревце само по себе выглядело очень нарядно в осенней яркой зеленовато-жёлтой одежде. Но ещё большую красоту и необычность ей придавали эти ленточки, которые развевались на ветру, будто девичьи волосы. Я знал, что древние народности, населявшие эту горную местность, в таком виде отдавали дань уважения своим богам, просили у них удачи. Эти обычаи и традиции сохранились и у местных коренных народов. Кто первый, когда и по какому поводу повесил здесь свою ритуальную ленту? Может быть, Илья? Но уж последнюю, зелёную полоску, самую свежую, наверняка, повесил он…
Недалеко я увидел родник, окружённый кустами смородины, жимолости и ещё каких-то незнакомых мне кустиков. Зеркальце родничка диаметром не более метра было обложено камнями. На одной из веток висела зелёная эмалированная кружка со следами бурой ржавчины на местах сколов. Неожиданно мной завладели возвышенные чувства, и по спине пробежали мурашки от ощущения причастности к этой первозданной природе. Сам родничок вдруг представился мне живым, словно сердце: поверхность чуть колыхалась, а на дне под действием невидимого механизма пульсировали и вскипали подземные ключики, выталкивая вместе с ледяной водицей мелкие камешки и песчинки, похожие на живых суетливых жучков. Из этого природного «сердечка» вытекал ручеёк с чистейшей горной живительной влагой, питавшей всё живое на пути своего следования. Сколько же здесь, в этом огромном живом организме, именуемом Горный Алтай, этих маленьких «сердец», что наполняли такие красивые реки, как Катунь и многие другие?
От родничка уходили уже две хорошо видимые тропинки: одна – в нашем направлении, другая – вниз на запад вдоль ложбины, в направлении озера Кочимер. Я вспомнил, как Ермолин рассказывал нам, что река Бийка берёт начало из этого озера. В голове мысленно раскрылась воображаемая карта местности, исходя из тех незначительных познаний, что удалось получить при общении с местными, и опыта пребывания на горе Кочимер. Она возвышалась совсем недалеко, не более пяти километров. Я пришёл к выводу, что кто-то из жителей села и проторил сюда тропку. Захотелось испить этой живительной водицы. Рука сама потянулась к кружке, заботливо оставленной каким-то добрым человеком. Насладившись родниковой водой, в приподнятом настроении тронулись дальше, уже не опасаясь сбиться с пути. Поднявшись от родника по невысокому склону около пятисот метров, неожиданно вышли на изрядно выбитую широкую конную тропу. И сразу же увидели второй ориентир. Это был металлический аншлаг, закреплённый на вкопанном столбике, указывающий не на что иное, как… на границу Алтайского государственного заповедника!
– Нахождение посторонних лиц… охота, рыбалка, сбор ягод запрещены… – не дословно прочитал я немного выцветшие слова.
«Вот попали, вот где подвох…» – сверкнула в голове догадка. А вслух сказал:
– Ничего себе, Ильюша уготовил нам испытание. Мы же с ружьём и собаками. Не хватало нам ещё с егерями повстречаться.
Но что делать, назад пути нет. И мы поплелись дальше (энтузиазм как-то поубавился). Судя по клочку бумаги, впереди наш путь должен пересечься с речкой. Тропа шла совсем недолго вдоль границы заповедника, затем почти перпендикулярно нырнула вглубь заповедника. Тут мы снова прибавили ходу – начался небольшой спуск. К тому же хотелось быстрее миновать этот запретный участок. Но сколько нам придётся по нему идти, мы не ведали. В записке об этом не было сказано.
До следующего ориентира, обозначенного Ильёй, оказалось совсем рядом. Через четверть часа мы спустились к неширокой, не более полутора метров, но бурной речушке, больше походившей на большой ручей. Вода по довольно резкому перепаду шумно бурлила, борясь с преградившими ей путь камнями. Вопреки ожиданиям, течение её направлено было на восток. А начало её, скорее всего, находилось на возвышавшейся справа от нас довольно крутой и лысой горе, негусто покрытой растительностью. Без остановки перескочили по камням ручей и сразу же начали подъём в гору по извилистой каменистой тропинке. Преодолев затяжной подъём на очередную гриву, затем спустившись с неё уже по крутому склону, мы буквально наткнулись на вторую речку – гораздо более полноводную и бурную, чем первая. Хорошо, что были в болотных сапогах. Но всё равно пришлось искать небольшой порог, чтобы форсировать её. Собак мы пожалели и перенесли их на руках. Опять же, забегая вперёд, просто нельзя не сказать, что это за река – несколько позже по карте я выяснил, что называется она Камга. Но самое интересное было для меня, что она впадает в Телецкое озеро! Небольшая информация, которую я получил об этом загадочном и красивом озере, не давала мне покоя, хотелось узнать о нём больше, а главное – побывать на нём.
Снова вернулись ктропе, которая, судя по всему, была больше конная, чем пешая. Кроме одного человеческого следа, оставленного Ильёй, все остальные были явно от подкованных лошадей. Значит, территория усиленно охранялась. Поддавшись интуиции, чтобы не оставить своего следа на влажной набитой тропе, сошли с неё и двигались параллельно – не хотелось, чтобы опытные егеря легко могли вычислить нас по следам. Опять мучил вопрос: зачем этот негодный алтаец потащил нас сюда? Что, нет другого пути? В голове шевельнулась предательская мыслишка: «Пока ещё не поздно, может быть, повернуть назад?» Я тут же отогнал её, но поинтересовался Володиным мнением на этот счёт. На что он ответил:
– Уже столько прошли, жалко назад поворачивать, да и стыдно. Идём вперёд, – уверенно закончил он.
Теперь и я утвердился в этом. Если повернём, струсим – потеряем авторитет в глазах алтайцев. А в своих глазах? Нет уж, будь что будет. На всякий случай приготовили легенду, что заблудились. Употребив спасительную русскую поговорку: «Авось, пронесёт!» – пошли вперёд.
Егерская избушка, попавшаяся на нашем пути, была просторная и крепкая, в отличие от первой. Рядом по-хозяйски были устроены столик со стульчиками из обыкновенных чурок. В достатке заготовлены дрова. Внутри солидный запас продуктов, подвешенных к потолку. Но я обратил внимание, что давненько в ней не ночевали: уж очень мыши похозяйничали и на столе, и на подоконнике, и на полках. Повсюду были видны следы их жизнедеятельности. И пахло затхлым, давно не топленным жильём. Наверное, ею пользовались редко и служила она промежуточным пунктом маршрута.
Значит, есть где-то впереди база, где егеря отдыхают, останавливаясь на несколько дней, или постоянно живут. Наш «путеводитель» не счёл нужным останавливаться здесь, наоборот, постарался не наследить.
Решили обедать здесь, у избушки. Быстро разожгли костёр. Через час мы были сытые и умиротворённые. Дали себе ещё полчаса на отдых, поскольку запас времени у нас был ещё вполне достаточный до темноты. Но злоупотреблять гостеприимством этого заповедника не стоило. Я не упомянул ранее о том, что у Володи был с собой фотоаппарат. Простенькая, дешёвая «Смена». Так что, запечатлев себя для истории на фоне избушки и других живописных мест, мы бодренько пошагали дальше.
Шли вдоль тропы лесом, не отдаляясь от неё, чтобы не сбиться с курса. Это доставляло нам некоторые затруднения, потому что попадались на пути и густые кустарниковые заросли, и упавшие деревья, иногда каменистые россыпи. Мы вынуждены были обходить эти препятствия. Однажды, огибая скалистый выступ, пришлось выйти на тропу. Теряли на этом драгоценные силы и время. К тому же заметно увеличилась крутизна подъёма. Тропа же обходила все эти препятствия и петляла змейкой то вправо, то влево. Но мы с Володей стойко продолжали пробираться «сквозьтернии», придерживаясь одной известной истины: «бережёного Бог бережёт». Полуторачасовая ходьба по дебрям изрядно вымотала нам силы, но мы решили выйти на гриву и только там сделать привал.
Едва мы выползли на чуть наметившееся плато, уже подыскивая глазами место, где остановиться, как неожиданно услышали звуки, напоминающие неумелые попытки новичка продудеть в пионерский горн. Другого сравнения на тот момент мне не пришло в голову. Через небольшие интервалы звуки повторились дважды. Затем послышались голоса людей. Мы быстро обсудили, что это могло быть. Пришли к выводу, что не знакомые нам звуки исходили от людей. И это было не что иное, как имитация рёва марала. Наверное, егеря упражнялись в мастерстве подманивания рогача. Настоящий, натуральный рёв этого оленя мне ещё слышать не доводилось. Хоть гон был уже в разгаре, но по времени суток не подходило. Уже понаслышке от бывалых артельщиков мы знали, что маралы ревут перед сумерками. А до них ещё не менее четырёх часов. Недолго думая, подозвали собак и прицепили их на поводки. И скорым шагом удалились в чащу, подальше от тропы.
Поистине, нам очень повезло – судьба просто благоволила нам. Не зареви в трубу егерь, так и уткнулись бы в егерский кордон. А там собаки, наверняка, есть хозяйские. И нарвались бы мы на неприятности. Но мне почему-то хотелось встретиться с ними, пообщаться, утолить своё любопытство – узнать, что за работа у них. Может, мы зря так боимся егерей. На самом деле, они, возможно, совсем не плохие ребята. Поняли бы нас, не обидели. Но я своими мыслями с Володей не стал делиться. Всё-таки лучше не лезть самим на рожон. Вот если судьба сведёт на тропе, тогда уж и пообщаемся.
Больше получаса мы петляли, крадучись обходили кордон, держа собак на поводках. И только потом осмелились приблизиться к тропе. Обнаружив её, быстрым шагом стали удаляться подальше от кордона. Но много в таком темпе пройти не смогли: маршрут шёл уже по довольно крутому подъёму. Приходилось регулярно останавливаться, делать передышку. Я оглянулся назад: внизу по склону сквозь деревья было видно, что находимся на довольно большой высоте. Трудно сказать, на какой точке над уровнем моря, но где-то там далеко просматривалась широкая ложбина, на самом дне которой поблёскивала река – наверное, та самая Камга, которую мы преодолевали. Сейчас мы поднимались практически на водораздел, с которого она берёт начало, только чуть западнее. Запрокинув голову, посмотрел вверх. Сколько нам ещё карабкаться до вершины хребта, было непонятно – скрывали растущие деревья. Но, перекинув взгляд вдоль него, сориентировался, что находимся примерно в третьей части подъёма до перевала. У нас уже не было выбора, и мы, отодвинув все опасения, что наши следы могут обнаружить, шагали по самой тропе. В этом месте она была достаточно широкой и шла серпантином.
Судя по последней записке Ильи, нам нужно было выйти ещё на один ориентир – тоже аншлаг, но большой. От него нужно уходить вправо от тропы. А сколько ещё до него – вопрос. Как известно, нет хуже заботы, чем ждать да догонять. Надежда, что мы вот-вот его догоним, давно угасла. Осталось верить в себя и в удачу. Илья в лагере нам говорил, что расстояние до места примерно двадцать километров. По нашим прикидкам, мы прошли уже больше половины. До темноты мы не успеваем. Да и усталость чувствовалась. Больше всего ныли спина и плечи от рюкзака. Ноги ещё «не против» были прошагать пару километров, но разум подсказывал, что ночлег лучше устраивать засветло. А светлого времени нам оставалось не более часа. Стали подыскивать удобное место. Недалеко от маршрута метрах в трёхстах левее увидели небольшой распадок, уходящий вниз. Из-под камней выбивался небольшой ручей. Тут и решили обосноваться на ночлег: и от тропы в стороне, и дрова есть. Для ночного «долгоиграющего» костра было бы лучше применять лиственницу, но за неимением таковых поблизости свалили две сухие ёлки и сырую берёзу, хоть и знали, что ель при горении постреливает искрами. Ужинали уже при свете костра нехитрым, но калорийным супчиком из пакетов, приправленным банкой тушёнки (приготовили с расчётом и на собак). Попросив у Господа хорошей погоды, влезли в спальники по обеим сторонам костра. У таёжников такой костёр, когда два бревна длиной в наш рост укладывают друг на друга, закрепив по бокам колышками, называют нодья. Снизу жарко горела сушина, а сверху положили сырую берёзу, чтоб дольше горела.
Уже в полудрёме делились впечатлениями прошедшего дня. Воздух был свеж и прохладен; изо рта выдыхался парок – это значит, что было не более пяти-семи градусов. На облачном небе местами выглянули редкие, одинокие звёзды. «К утру погода может выяснить, а то и заморозок ляжет», – с этой мыслью я, согретый таёжным костром и придавленный победившей наконец моё тело усталостью, провалился в царство сна.
Под утро, ещё без признаков рассвета, пришлось вставать, проснувшись от холода. Нодья почти прогорела, только по торцам остались тлеющие берёзовые пеньки, не дающие тепла. Володя тоже выполз из спальника. Вновь оживили костёр. Вскипятили чай. Согрелись. Ожили сами. Но было ещё сумеречно. Поманило опять внутрь спальников.
…Очнулись от сна, когда солнечные лучи нащупали лазеечки между деревьями в плотной стене тёмного леса в вершине распадка и прорезали утреннюю туманную мглу острыми огненными иглами. Один лучик пробрался и к нашему балаганчику, озорно ослепив мои глаза.
Подогрев остатки вчерашнего супа и чай, быстро позавтракали и свернули бивак. Со свежими силами легко и как-то незаметно вытянули на перевал. Оказалось, что ночевали от него всего в получасе ходьбы. Остановились на чистой поляне, огляделись. На перевале лежал небольшой снег, слегка припудрив землю. Теперь как на ладони прекрасно была видна вся панорама по обеим сторонам хребта. При виде такой небывалой открывшейся красоты я потерял дар речи. Только ради того, чтобы увидеть это, уже стоило преодолеть все препятствия и прийти сюда. Сбросив рюкзак, я забрался на возвышающийся останец и не мог оторвать глаз от этого великолепия. Лирическое настроение, которым я заразился в тот момент, до сих пор посещает меня при воспоминании о Горном Алтае.
…Осень, как и любое другое время года, по-своему прекрасна в любом природном уголке. К этой красоте привыкнуть невозможно. Но не всегда мы это замечаем, потому что нам просто некогда это видеть. Иногда мы замечаем её неожиданно, нас вдруг внезапно поразит какой-то необычный пейзаж, и мы забываем о своих делах, проблемах… И созерцаем, впитываем красоту. Иногда нужно заставить себя силой воли искать это удовольствие: нужно найти время, оторваться от дел насущных и суетных для поиска красоты. И мы идём в парки, в лес, на реку… Но, когда такую благодать видишь впервые и в таком экзотическом месте, как горы, – это впечатление на всю жизнь. С высоты птичьего полёта ты видишь диковинную картину, написанную самым искусным и непревзойдённым художником – Природой!..
Действительно, северная сторона, откуда мы пришли, представилась мне огромным красочным полотном, где каждое дерево, растущее там, внизу, вносило свой оттенок в палитру красок. Жёлто-красные тона указывали на смешанный берёзово-осиновый подрост на местах прошлых вырубов с относительно ровными линиями границ. Пурпурные тона с оранжевыми вкраплениями выдавали заросли черёмухи с шиповником и рябиной вдоль распадков и ручьёв; особо выделялись на полотне своим торжественным нарядом стройные ряды лиственниц по горным склонам. Яркие, нарядные краски соседствовали с фрагментами сочных зелёных тонов, резко очерчивая границу кедровников и ельников с лиственницами. Местами угадывались своей бледноватой зеленью хвои и коричневыми карандашиками стволов сосновые куртины. Были видны белые и серо-зелёные вкрапления красок от камней по распадкам и выходов скальных пород, покрытых мхом и мелким кустарником. Вся эта картина расположилась меж двумя горными хребтами, тянущимися с востока на запад, а по центру будто разделена тёмной извилистой полосой речной поймы, уходящей в сторону Телецкого озера.
Южная сторона, куда лежал наш дальнейший путь, запомнилась мне относительно голым склоном, густо покрытым побуревшим уже травянистым ковром, но почти свободным от древесной растительности. Лишь отдельные пучки каких-то зарослей да разбросанные участки кедрового редколесья вперемежку с елью, скромно зияющие своей сочной зеленью вдоль распадков. Также светлыми пятнами бросались в глаза частые каменные осыпи и останцы. И окрашен этот склон был гораздо скромнее: из буйства всех красок преобладали всё-таки зелёные тона кедрачей и ельников, да местами притягивали взор своим весёлым апельсиновым цветом редкие куртины насаждений лиственниц, сиротливо прижимавшихся к покладистым кедрам. Ещё запомнились тёмные сплошные горные массивы на горизонте с редкими белыми плешинами гольцов. Я не мог понять, почему южный склон вдруг выглядел гораздо беднее северного?..
Позднее, когда у меня появилась возможность посмотреть карту района, я выяснил, что мы были на перевале Минор. Высота его почти 1400 метров. Но разница в буйстве осенних красок так и осталась для меня загадкой.
Пройдя всего около двух километров по гребню хребта, действительно, увидели большой аншлаг, не похожий на предыдущий. Здесь была изображена карта-схема заповедника, а заодно и прилегающей территории. Эта карта и раскрыла нам глаза: южная граница заповедника примыкала к территории Хакасии Красноярского края. Здесь территория заповедника заканчивалась. Единственная река, которая была небрежно обозначена на хакасской стороне, как наиболее крупная, и была Большой Абакан. Но до неё было, наверное, около двадцати километров. К тому же в той стороне просматривались высокие горы. Это не совсем соответствовало описанию маршрута Ильи. Он говорил, что от границы до конечного пункта всего час ходьбы, причём всё вниз по склону. Далее тропа уходила влево, образуя угол границы. Нам же указано было сворачивать направо.
Оставив конную тропу, начали спуск по длинному южному склону уже на территории Хакасии. Я почувствовал некоторое облегчение, точнее раскрепощённость, от того, что запретная зона осталась позади. Теперь ничто не мешало вольно, без зазрения совести вкушать удовольствие от путешествия.
С первых метров спуска выяснилось, что нам предстояло очередное испытание на внимательность и смекалку, так кактропинка будто растворилась, исчезла из видимости. Только едва угадывалась на более крутых спусках по свежей осыпи камней и земли да помятой местами траве. От нас с Владимиром требовалось предельное внимание, чтобы не сбиться с неё. Было бы крайне обидно заблудиться, дойдя почти до цели. Спуск с горы давался нам тяжелее, чем подъём: была опасность соскользнуть по мелкому гравию, упасть и пораниться. Ноги всё время были в напряжении, под тяжестью рюкзака подгибались в коленях.
…Едва не вырвался клич ликования у меня из груди, когда я увидел в полукилометре стелющийся дымок от костра. Подойдя ближе, увидели лагерь, уже достаточно обжитой. Натянутый большой тент из чёрного плотного полиэтилена служил одновременно крышей и экраном. Тепло от костра отражалось от завесы и растекалось внутри балагана. На длинной ольховой жерди у края костра висел большой котёл. В нём булькало какое-то варево, от которого исходил ароматный мясной запах. У костра было навалено с десяток сухих и сырых не очень толстых брёвен на дрова. Чуть поодаль на длинном поводу были привязаны две лошади. Удивило нас то, что кроме одного Ильи мы увидели ещё двух незнакомых людей. Один, небольшого роста, худощавый мужичок, был без левой руки. Рукав телогрейки был заправлен за пояс. Лицо заросло короткой и редкой бородкой. Летему, на мой взгляд, было около шестидесяти, но выглядел старичком-бодрячком. Илья представил его, назвав как-то необычно и по-простому-Тимка. Мне показалось это немного неуважительным по отношению к пожилому и однорукому человеку. Но тот не проявил ни тени смущения и подал руку в приветствии. Впоследствии всё встало на свои места – у коренных народов не принято величать по имени-отчеству. Илья всё же произносил это имя с уважением, с ударением на последний слог.
– Вообще-то правильно, по-алтайски, меня Тимекеем зовут, и отчество другое – вам не выговорить. Но в народе по-русски я Тимофей Силыч, – сам внёс ясность пожилой алтаец.
Я подумал: «Наверное, Илью тоже на местном языке другим именем зовут?»
Второй был высокий, полноватый и круглолицый, лет сорока. Назвался Толей, но Илья, смеясь, поправил:
– Туулай его зовут.
Оба явно походили обличьем на коренных алтайцев – скуластые, с узким прищуром глаз.
Перезнакомившись, гостеприимные хозяева балагана предложили нам обед, налив нам по полной чашке бульона и положив по куску мяса. Бульон был абсолютно пустой, то есть без картошки и прочих овощей. Из приправ только соль и лавровый лист. Но выглядел необыкновенно тягучим, наваристым, как бульон с холодца. Мне он показался вкуснейшим блюдом, которого ещё никогда не пробовал. Допускаю, что причиной тому мог быть и уже одолевший голод. На вкус слегка кисловатый и терпкий одновременно, с запахом дыма. Ещё обратил внимание, что бульон мгновенно застывает на губах, и это обстоятельство немного смущало и вызывало неприятие. Но как только доходила пища до желудка, тут же вся моя плоть наполнялась удовольствием, а запах, исходящий из котелка, ещё больше усиливал аппетит. Этот запах мне был ещё не знаком: не говядина, не баранина, тем более не курица. Я мог только догадываться, из какой дичи это было приготовлено, но явно не из рыбы. Да и вообще, рекой здесь и не пахло. Единственное, что походило на речку, – это бурный ручей, который виднелся метрах в ста от стоянки. Срываясь по крутому склону, натыкаясь на большие гладкие валуны, веками омываемые его холодной водой, уже довольно сильный поток распылялся на множество струек и брызг, отчего над ручьём поднималась седая туманная пелена. Я подумал, что это, возможно, приток Большого Абакана, к которому мы так стремились. Но ни о каких хариусах и прочей рыбе в этом ручье даже не могло быть и речи. Может быть, все вместе мы спустимся ещё и дойдём наконец до большой воды, где водится рыба?
На наших лицах, наверное, настолько явно было написано недоумение, что все трое хитро переглядывались и посмеивались. Я почувствовал, что нас ждёт какой-то сюрприз. Старик, решив, что достаточно испытывать наше терпение и любопытство, открыл истинную цель их пребывания в этом месте. Оказалось, они пришли сюда на охоту. И не на кого-нибудь, а на марала. Здесь на стыке двух краёв, в высокогорной тайге, где тёмный лес чередуется с альпийскими лугами, водилось их немало. Охота на марала во время гона на Алтае довольно распространена. Для подманивания рогача на выстрел они применяют специальный манок или «вабу», как они называют. Он достал из мешка трубу, чуть длиннее локтя, сделанную из кедра, тонкую с одного конца и расширяющуюся раструбом к другому. Зажав тонкий конец губами, извлёк звук, похожий на тот, что мы уже слышали от егерей. Только немного протяжнее и как бы со вздохом, закончив почти свистом. Немного помолчав, старик предложил нам принять участие в охоте. Была ли у них лицензия, мы не знали. Да и неудобно было заводить об этом речь. Нам польстило, что совершенно незнакомые местные охотники предложили поохотиться на такого экзотического для нас зверя. В тот момент я ломал голову над вопросом, почему они решили таким хитрым путём предложить нам это, устроив настоящее испытание? Из каких побуждений? Спросить Илью или старика так и не удалось, не было удобного случая.
Близился вечер. Старик наставлял нас на предстоящую охоту. Давал советы, часто переходя на воспоминания о своих былых охотах, не упустив при этом случая слегка похвастаться перед приезжими москвичами. Ружьё у нас было одно на двоих. Договорились, что я пойду вместе с Ильёй, а Володя, вооружившись своим, будет где-нибудь рядом со стариком. У него, кстати, за плечом висела старенькая одностволка двадцатого калибра с перемотанным изолентой прикладом. Третий из алтайцев, Толя, остался в лагере. Собак тоже оставили. Они поначалу полаяли вслед нам, но, будучи только что покормленными, быстро угомонились.
Примерно за два часа до наступления сумерек мы выдвинулись к месту охоты. Поднялись на невысокую гриву, покрытую берёзовым и осиновым редколесьем с зарослями черёмушника и облепихи. На общем жёлто-оранжевом фоне сочно выделялись своей зеленью одинокие кедры. Продвигались по сплошным зарослям папоротника и зелёного широколистного бадана. Ноги путались в высокой, почти в пояс, траве. Старик выбрал нужную, с его точки зрения, позицию и расставил стрелков в линию. Сам оказался в середине. Мы с Ильёй оказались дальними крайними номерами. Пока можно было говорится спросил у Ильи:
– Как старик будет стрелять одной-то рукой, если на него выйдет? У него же одностволка, вдруг понадобится перезарядиться. Как он это делает?
– Ничего, приспособился. Он давно уже так охотится. У него на шее ремешок. На него вешает ствол, натягивает, рукой прижимает к плечу. Твёрдо держит и стреляет метко. Ружьё ведь открывается легко – старенькое уже: рычажок сверху повернёт – оно и открылось. Запасной патрон берёт в зубы и, если надо, закладывает ими в патронник. Наловчился… – успел рассказать Илья.
Ещё хотел спросить, где старик руку потерял, но в этот момент слева рядом раздался тот самый рёв марала, сымитированный старым алтайцем. Илья поднял руку и проговорил:
– Дед поёт. Всё, тихо. Слушаем.
Издалека, мне показалось, что звук совсем не такой, как я его услышал в лагере охраны заповедника. Слово «рёв» под этот звук не очень подходило, на самом деле больше напоминало песню. «Если уж токование глухаря зовётся песней, то рёв марала более заслуживает такого определения. Но всё-таки марал – это бык. А про быка говорят: „он ревёт“», – пытался я разобраться в своих мыслях. Звук гулко разнёсся по горам, по долам и затерялся где-то в ложбинах и распадках. Какое-то время стояла гнетущая тишина. Пять или десять минут прошло… Старик снова разорвал тишину своей трубой. Листья берёз и осин зашептались между собой от лёгкого прикосновения закатного ветерка. И тут я услышал рёв живого марала. Он отозвался со склона противоположной горы. На каком расстоянии был от нас – сам я определить затруднился. Илья выручил, подсказал, что меньше километра. Детально его рулады мне не удалось расслышать. Прошло минут двадцать. Старик ещё раз приложился к трубе. Бык отозвался уже ближе. Теперь я отчётливо услышал его голос: он призывно и вызывающе протрубил о своём приближении. Мне показалось, что он вначале утробно рыкнул, а потом переливчато потянул на высокой ноте и, будто захлебнувшись, резко оборвал песню. Затем наступила снова тишина. Ни тот, ни другой не подавали больше голоса. Надвигались сумерки.
Я во все глаза смотрел в сторону приближающегося рогача, но, кроме высокой травы и кустов, ничего не увидел. Воображение рисовало картинку за картинкой: как бык выходит на нас, покачивая головой под тяжестью мощных рогов, втягивает носом запахи, выискивая среди них запах своего соперника, а ещё в надежде поймать тот единственный заветный и дурманящий запах будущей своей подруги, которую он в полной решимости готов был отбить. И я уже не хотел, чтобы вдруг грянул выстрел и разрушил эту гармонию. Но ничего пока не происходило, будто зверь, испугавшись чего-то или учуяв нас, убежал.
Сколько времени пролетело? В ожидании оно кажется вечным. Я почувствовал, что хочется какой-то разрядки: радость, что зверь останется живым начала сменяться лёгким разочарованием от несбывшейся удачи и неудовлетворённой охотничьей страсти. И всё же я ещё надеялся услышать выстрел, охотничья страсть возобладала. Ожидал, но он прозвучал всё равно неожиданно и резко, что я даже вздрогнул. Всего лишь один выстрел слева, затем там же что-то зашелестело, хрустнуло и стихло. Немного погодя, послышался голос старика:
– Парни, идите сюда. Однако, хорошо попал: далеко не уйдёт.
Все подтянулись к нему. Ситуация пока была совершенно не понятна: кто стрелял, куда попал? Хитро щурясь, раскуривая трубочку, указал рукой и оповестил:
– Хороший трофей будет, однако. Там он, в ста метрах лежит, – и не спеша стал спускаться в небольшой ложок.
Когда он успел всё это выяснить? Илья, обогнав всех, первым ринулся к поверженному рогачу.
Я засыпал Володю вопросами:
