Точно подмечено… Вопреки моей комплекции, с которой достаточно было бы одного коктейля, чтобы забыть, как меня зовут, я долго не пьянел – даже если выпью все, что у бармена на прилавках.
Мысль о том, чтобы забыть, как меня зовут, выглядела очень заманчивой.
3. Черная тень
Он появился будто бы из ниоткуда: черная тень взметнулась вверх из-под ног, вдруг возникнув передо мной. Я был пьян и сперва подумал, что это странное темное нечто только мерещится – но фигура двинулась навстречу, и я инстинктивно отпрянул, вскидывая руку на уровень глаз.
Петля веревки, обвив запястье, потянула меня вперед, и я упал на колени, пытаясь вырваться. Я упирался ногами и одной рукой в шершавую поверхность асфальта, я сопротивлялся, как мог, ухватившись за лассо, и вскоре трезвость ко мне вернулась.
Тень пожелала затащить меня в темный переулок? Я позволил веревке поднять меня, направив тело навстречу тому, кто волочил меня по земле, как теленка.
Я хотел толкнуть его, но промахнулся. Левая конечность была по-прежнему связана, я лишь зацепил его правым локтем, со всего размаху упав на асфальт, вновь проехавшись по земле.
Реакция у тени была быстрая.
Он пытался выкрутить мне руку, обходя по дуге, натягивая лассо. Он двигался быстро и неуловимо, я следовал за ним, поднявшись на ноги. Я держался за веревку, передавливающую запястье, я не различал, где он… Было темно, и во мраке горели его глаза – желтые, как у зверя.
Убежать не получится.
– Какого хрена тебе от меня надо?!
Я завопил в пустоту – и снова вслепую прыгнул на него.
В этот раз я сбил тень с ног, и мы оба повалились на землю. Я ожидал удара, падая навзничь, но он лишь припечатал меня к асфальту, перекинув через бок. Он мгновенно поднялся, желтые глаза сверкнули в темноте. Он был бесшумен, мне казалось, я оглох, и слышу только собственные неуклюжие движения.
Я резко вскочил, по его примеру, но дрожащие коленки подвели меня, и я потерял драгоценную долю секунды… Перед носом бликом промелькнул нож, я не успел отпрянуть, я лишь ударил наотмашь и почти наугад по запястью, рефлекторно.
Это работает только против правшей…
Я наткнулся на режущий край, ставший продолжением перчатки незнакомца – и в следующую секунду уже выворачивал лезвие от себя, сжимая основание рукояти.
Кровь стучала в ушах. Я уже представил, как мой труп с множественными ножевыми ранениями останется лежать в переулке несколько дней, пока парочка бомжей не найдет его, уже объеденного крысами.
Жуткие глаза прищурились, по рукаву вниз к локтю текло что-то горячее, я только потом понял, что это кровь… Я не мог уже пошевелиться, а незнакомец крепче сжимал мою руку – с врезающимся в нее лезвием – вокруг рукояти, ножа и своей же руки. Движения левой кисти по-прежнему сковывала тонкая скользкая нитка, уходящая в рукав струящегося плаща тени.
Безумная, отчаянная идея посетила меня. Я дернулся, чувствуя, как нож еще глубже входит в ладонь, а противник – как я вообразил – улыбается невидимой улыбкой. Я попытался развернуться, лягнуть его… Я рассек шнур удавки, попавший под лезвие, и обрезанный край лассо пропал.
В неуместной браваде я намеревался ударить его, но он увернулся. Он выпустил мою кисть, а я, вовремя смекнув, что пора уносить ноги, бросился в противоположную от него сторону.
Задний двор клуба казался длинным темным переулком, на повороте я вновь упал на безнадежно ободранные коленки, я бежал, я задыхался. Оказавшись на пустой, безлюдной улице Гринпойнта, я оглянулся, но не видел никакой зловещей тени, преследующей меня.
Уже захлопнув дверь, оказавшись в своем Дефендере, я пытался унять дрожь, выравнивая хриплое дыхание, таращась на окровавленные руки.
Что ему от меня нужно? Деньги, телефон, ключи от машины? С веревкой, ножом… Он не грабитель, он больше похож на перепутавшего эпоху ассасина или серийного убийцу из фильмов ужасов.
Чувствуя, что вот-вот потеряю сознание, я отхлестал себя по щекам.
4. Ледяные руки
Как я доехал до дома и обработал порез, я не помнил. Я очнулся в постели с похмельем, заклеенной пластырем наспех рукой, в расстегнутой рубашке и одном ботинке – потому что не смог его расшнуровать.
Странное происшествие не имело объяснений. Незнакомец в переулке намеревался меня придушить, фиолетовая полоса гематомы и отек на левом запястье были тому подтверждением. Лед прикладывать поздно… Что с правой рукой под пластырем оставалось только догадываться – но это пройдет. Я все равно левша.
Я попытался подняться, ворочаясь на скомканных простынях в позе дохлого таракана, но получилось не сразу. Наконец, я принял вертикальное положение и отправился в ванную.
Из отражения в зеркале шкафчика на меня угрюмо взирал худой, бледный, с синими подглазинами парень. На щеке – красный след от угла подушки, на которую я обычно не ложусь, а лишь подпираю ее головой.
Я включил воду непослушными руками и уставился на слив в раковине, пытаясь унять гул в ушах. В голове мыслей было мало, и все они звучали как заученные клише… И очень хотелось лечь и умереть.
Было дерьмо и похуже – а я почему-то разнылся. Подумаешь, драка в переулке! Подумаешь, драка в переулке с бестелесной черной тенью!
Я передернул плечами. Тень не была бестелесной, у тени были ледяные руки в перчатках. Все, кто рефреном повторяют: «Виктор, у тебя руки, как у мертвеца, холодные!», пожалуй, заблуждаются.
Если я мертвец, то кто тогда он – этот мужик с горящими желтыми глазами?
Я поднял голову, оторвав взгляд от бурлящего потока воды в раковине. Глаза у меня серые, а не желтые… Я невесело усмехнулся.
Через секунду я уже пытался оттереть грязь со щеки – морщась и ругаясь сквозь зубы от боли в конечностях. Придется привыкнуть.
Стоять в одном ботинке было неудобно. Я пытался стянуть расшнурованный Мартенс, злился от того, что не могу наклониться, колени сквозь слой грязи и запекшейся крови поверх разорванных штанов выглядели так же плохо, как и ощущались. Наконец, мне удалось избавиться от обуви, и, неуклюже хромая, я со злостью швырнул ботинок в дверной проем куда-то в направлении комнаты. Он громко и глухо встретился с преградой, но других звуков не было. Я ничего не разбил.
Рубашку я отправил черной летящей кляксой вдогонку ботинку. В бездумном, тошнотворном ступоре я расстегнул ширинку и присел на край ванны, голова кружилась… Из транса выдернул посторонний, будто не из моей одинокой реальности звук – телефонный звонок, доносившийся из комнаты.
Я лениво стянул джинсы до колен и даже не думал отвечать. Наверняка, это настойчивый Кафцефони – только он из всего моего окружения просыпался в первой половине дня.
Телефон замолк, я с силой рванул джинсы с колен вниз, отрывая слои кожи вместе с одеждой… Неприятно. Челюсть свело от того, как я стиснул зубы. Будь проклят этот мужик из переулка!
Когда я разделался со всеми предметами одежды, высвободившись из узких штанин – не в первый раз жалея, что ношу узкие джинсы, – я залез под душ.
К черту все – мне надо отмыться от этого поганого дня.
Прислонившись к стене плечом, устало прикрыв глаза, я сквозь шум воды снова различал звук телефона.
5. На своих местах
Хотелось курить. Я метался по квартире в поисках пачки сигарет: ключи, деньги, телефон – все на месте… Привычка выкладывать на тумбочку содержимое карманов, как только я возвращаюсь домой, меня не подвела, а вот сигарет нигде не обнаружилось. Я огорчился – однако вскоре наткнулся взглядом на пачку на полу между тумбочкой и кроватью.
Хвала всем богам, демонам, Расщепленной Звезде, кому угодно.
Я затянулся. Все на своих местах, уютный маленький мирок. Люди называют это социофобией… Мне было плевать, как это называют. В людях я не нуждался.
Часть мира, в которой я появляюсь – всего лишь андеграунд, это маски и роли, настоящего меня, кажется, на самом деле не знает никто. В Нью-Йорке восемь миллионов человек, на планете – семь миллиардов… Мне повезло, что о моем существовании вспоминают только тогда, когда надо развлечь толпу музыкой, мне повезло, что по какой-то причине я пригодился в деле, которое у меня получается лучше всего.
Я лежал на спине поперек кровати, откинув голову назад, всматриваясь в бесцветное дневное небо, перевернутое вверх ногами, серый день с пасмурными облаками неуверенно пробивался в окно. Не хотелось ничего делать, вновь эта знакомая апатия… Я могу ничего не делать.
Я сел. Сигарета уже давно дотлела в руке, боль в запястье пульсировала жаром, пластырь белел на ладони. Равнодушно окидывая взглядом пространство комнаты, я вдруг вспомнил про пропущенный телефонный звонок. Я доковылял до тумбочки.
Два пропущенных звонка. От неизвестного номера.
От мысли, что этот номер и новый знакомый с желтыми глазами как-то связаны между собой, по спине пополз неприятный холодок. Глупости.
Глаза слипались, то ли от усталости, то ли от скуки. Свернувшись в позе эмбриона – насколько это позволяли искалеченные конечности, – я провалился в сон. Позже я ни разу не вспомнил про пропущенный вызов и не перезвонил.
За окнами многоквартирного дома, не интересный мне, кипел нью-йоркский муравейник, вечерние фонари зажглись в сумерки, приглашая осеннюю ночь. Мне снились желтые глаза и хохочущая скрипка, танцующая вокруг цыганского костра.
6. Бесит
– Ты воспользовался моей кредиткой?
Я опешил и лишь непонимающе хлопал глазами.
– Да, а что такого? Ты мне должен пару сотен.
– Как… Почему ты мне говоришь об этом только сейчас?
Мимо нас пронеслись работники клуба с ворохом проводов под мышкой, и мне пришлось отступить в сторону, чтобы не мешаться на проходе.
Я негодующе уставился на Бафомета. Этот поганец оплатил скрипку с моей кредитки!
– Это же твоя скрипка, – оправдывался он.
Он даже не старался изображать раскаяние – он видел, что я не злюсь, просто обескуражен.
– Это не моя скрипка, – отчеканил я, разворачиваясь на пятках в сторону сцены.
Меня встревожила новость, запал бешенства был меньше необъяснимого беспокойства. Иногда эти музыканты-демоны такие странные…
Я оглянулся на Мета, проглотив невысказанные сомнения, и лишь миролюбиво пожал плечом:
– Забей, нам пора выходить.
После выступления я чувствовал себя, как выжатый лимон. Зал визжал и рукоплескал, а мне казалось, что меня загоняют в угол, безысходность сжимается, как узкий луч света, в котором я, как цирковой зверь, обнажаю тело и душу всем напоказ…
Уже в гримерке я понял, что просто сбежал, не обращая внимания на восторженный гул толпы, молящей о продолжении, кричащей название нашего коллектива, мое имя. Увидев в отражении за спиной темную фигуру, я вскочил, как ошпаренный, но был пригвожден тяжелой рукой к стулу.
– Виктор, ты заболел?
Демон Кафцефони – он же Кафц, он же Кит Сандстрем – подкравшийся незаметно, смотрел на меня внимательно. Сосредоточенное выражение на его лице – редкость.
Почему я струхнул? Мне просто надо выспаться.
– Да все отлично… Просто прекрасно, – поджал губы я, даже не стараясь выглядеть убедительным.
Кафцу врать бесполезно. Он не дурак – пусть и строит из себя шута, со своими гитарными трюками и танцами на сцене, мерзким и скабрезным юмором.
– Тебя бесит эта скрипка?
Он прав, меня бесит эта скрипка – проблема точно в ней, больше ни в чем.
Я развернулся на стуле – и уперся носом в козлиную голову-маску в руках музыканта, беззвучно хохочущую надо мной своей рогатой мордой. Я поднял взгляд на Кафцефони, он испытывающе взирал на меня сверху вниз. Маска имела очевидное с ним сходство.
Почесав подбородок с козлиной бородой, Кафц произнес:
– Мне не нравится твой унылый вид.
– Мне тоже, – с искренней досадой отозвался я. – Но она меня, правда, бесит!
Кафц наклонился, и козлиная голова качнулась, следя за мной взглядом коричневых глаз. Мне захотелось хлопнуть ее по носу, но я сдержался.
– Я знаю, что делать, – заявила голова голосом стоявшего напротив Кафца. – Видел когда-нибудь, как с огнем борются огнем?
Сжечь скрипку? Это я запросто!
К сожалению, это была всего лишь фигура речи. Я замотал головой, отстраняясь, уже в глубине души понимая, что он собирается заставить меня сделать. Я открыл рот, чтобы возразить, но передумал.
Очередное клише… А что я теряю? Засидевшись в уютном мирке, я рано или поздно опрокину переставшие качаться качели, самосаботаж мое второе имя.
Пару мгновений спустя я уже уверенным шагом направлялся вон из гримерки, в обход караулящих поклонников нашего музыкального творчества, чтобы присоединиться к остальным приятелям в демонических обличьях. Кафцефони, несший козлиную голову-маску, словно ритуальную чашу, следовал за мной.
7. Несыгранная нота
Наверное, он самодовольно улыбался, кивая остальным, что надоумил меня сыграть на скрипке. Я не видел его лица, но чувствовал, как выжидающе на меня смотрят шесть пар глаз – словно я выдам что-нибудь гениальное, и это будет величайший скрипичный концерт.
Я лишь пожал плечами и подошел к столику в приватном зале – куда на время выступлений не пускали посторонних, – и в черном приоткрытом футляре лежала эта проклятая скрипка. Я протянул руки к инструменту, кожа покрылась мурашками.
К черту! Я вынул скрипку и смычок из футляра, черный шелк, выскользнув из-под пальцев, упал к ногам.
Скрипку на левое плечо, под подбородок, смычок – в правой руке… Ничего, кроме визга и хрипа, этот инструмент не издаст, я никогда не прикасался к скрипкам, им не на что рассчитывать – я даже руки держу как попало. Четыре струны, звук – от движения по ним смычка, корпус – всего лишь резонатор, вовсе не демонический артефакт…
