Война мыслей
Лидия Николаевна Гусева
Очень тяжело бороться с неизведанным, необъяснимым и сверхъестественным. Обычная женщина находит в себе мужество противостоять чудовищному врагу, объявляя «Войну мыслей». А любая война, согласитесь, начинается именно с мысли. Удастся ли героине спасти семью и себя, вы узнаете из книги. События 2002 года имеют реальную основу. Автор считает, что опыт и практика каждого человека – есть достояние или копилка памяти знаний всех людей, пусть даже и в литературной обработке!
Лидия Гусева
Война мыслей
Глава I
Людмила ожидала приезда своего мужа, который вот уже двадцать с лишним лет ходил по морям-океанам. Начинал он ещё с БМП, а после развала Балтийского пароходства, как и страны в целом, начал работать на одну перспективную голландскую контору, которая выкупила несколько пароходов за бесценок у некогда сильной державы. Заработок его стал неплохим, хотя он был неплохим и в советские времена, только мрачное десятилетие перестройки, приватизации, дефолтов и т. д. затормозили, а скорее, опустили их семейное развитие и благополучие. Для непосвященных – такие понятия как наследство и прибыль, практически отсутствовали в умах молодых, да и старых тоже. Каждый должен был всё начинать с нуля, строить семью, квартиру, дачу… И, воспитанные в духе честности и порядочности, они не научились разводиться, фиктивно жениться, рожать специально ещё детей, прописываться у какой-либо тёти или бабушки, ну, а понятие «прибыль» знали только по курсу политэкономии. Таких по строю мыслей людей осталось много с советских времен. Они всё делали сами…
Вот и у Людмилы со Стасом настало время строительства забора. Пять лет назад они купили дачный летний дом рядом с участком, где вырос муж. Его перевезли туда вместе с бабушкой в девятимесячном возрасте. Но у бабушки были две дочери. Дача принадлежала старшей, а жили они все вместе. Людмила с мужем также вырастили двух своих детей на этой даче. Естественно, это место было дорого для всех. Итак, появилась возможность, и они купили дом всего через два участка от старой дачи. Ветхий домишко сразу подремонтировали снаружи и внутри, а до забора руки и деньги дошли только через два года. Забор представлял собой жалкое зрелище – полусгнивший, частями завалившийся на землю и такой редкий, что его практически не было. Одна часть участка выходила на Центральную улицу, другая на второстепенную дорогу между соседями. По Центральной улице постоянно ездили машины и ходили люди с электрички туда и обратно. Также около их забора была большая площадка, где постоянно парковалось с десяток машин от Запорожца до БМВ. Место это было «тусовочным» с конца пятидесятых. Уже неизвестно, какое поколение проводило там время до четырех, пяти утра под громкую музыку и рёв мотоциклов. Они абсолютно не собирались менять правила и устоявшиеся законы. Единственное, что Людмиле не нравилось – это копаться в грядках на виду всех проходящих, а тем более постоянной кучки молодежи у этого паркинга. Тем более, что лето в Питере не ласковое, и ты ходишь бледно-синяя, да с накопившимися жирками за зиму.
Супруги решили ставить нормальный, хороший забор, то есть, ворота с жалюзи с центральной улицы и хороший частокол с другой. Короче, «еврозабор». Наверно, само слово забор – это уже плохо, наверно, загораживаться – это ещё хуже. Но в их варианте это было просто необходимо. Они ещё не закончили ремонт в квартире, но дачу надо тоже было приводить в порядок и конечно вкладывать в неё деньги. Но вышло так, что этот забор чуть не стоил им жизни.
Стас, муж Людмилы, должен был приехать из рейса в начале июля. О заборе она заикнулась в мае, когда начался дачный сезон. Местные электрики и водопроводчики тут же начали играть роль посредников, у кого какая работа намечается, и ходить предлагать ей свои услуги.
Да, снова прошли очередные полгода, и вот он долгожданный рейс из Амстердама. Стас возвращается. Людмила с сыном встречают его в аэропорту, свекровь с дочкой ждут на даче. Дома праздничный стол и цветы, но они всё это забирают, не прикасаясь, а также и подарки, которые привёз муж, заработанные им деньги, оставляют квартиру на соседку, ругаются, кто сядет за руль… Впереди семьдесят километров до дачи и две недели отпуска, который взяла Люда, на меньшее, просто не согласен был её муж. Он, как всегда, лихачит, соскучившись по рулю и по городу. Вообще Стас лихачит всегда, у него этого в крови, любит выпускать перья, даже не замечая этого. Но она прощает ему, тем более, они столько не виделись, и он сидит родной, живой, тёплый, не абстрактный, тут рядом, распространяя вокруг себя бас, мужское добро-грубое веселье и рациональную трезвость.
До чего хороша мобильная связь (думали они в те годы)! Действительно, свяжешься с ней и уже никогда не расстанешься. Без мобильника чувствуешь себя инвалидом, кажется, что у тебя не хватает или руки, или чего хуже головы. За пять минут они звонят, чтобы горячее было горячим, за три минуты, чтобы открывали ворота, они приезжают…
Итак, въезжают, а там сидят уже работники! Надо же, вычислили и день, и час. Да, работать всем хочется! Они тут же хотели поехать за досками. Слава Богу, что только обсудили, что они хотят и за сколько хотят. Супруги сказали, чтобы приходили в понедельник, то есть послезавтра. Но даже в этот день и на следующий рабочие заходили несколько раз, обсуждая детали, рисуя, вычисляя. Хорошая встреча получилась у Люды для мужа! Город Питер – сине-бело-голубой, то есть одна половина здесь моряки, благодаря Петру Великому, вторая часть, в которую также вливается первая – болельщики за Зенит. Так вот у моряков традиция – вынь да положи, и не в деньгах дело, десятую часть времени своего отпуска, а получается и больше, отдай на знакомых и родственников, разговоры и общение под крепкие напитки. Людин стаж жены моряка больше двадцати лет, и она сама ходила с ним в рейс, когда только началась перестройка, приоткрылась щёлочка в занавеси поехать заграницу, да ещё и бесплатно. Она была одной из первых жён в самом начале девяностых, которая совершила с мужем вояж в Латинскую Америку. В то время Люда преподавала испанский язык в одной из славных ленинградских школ, и после обучения классической кастеллянской фонетики у носителя языка, ей было стыдно признаться ученикам, что она ни разу не была заграницей. За пять месяцев успела дважды пересечь Атлантику, побывать в Панаме, Колумбии, и во всех портах Бразилии, кроме самого главного – мечты героя Ильфа и Петрова – Рио-де-Жанейро. Поэтому Людмила прекрасно понимала мужа, что такое возвращение на землю! А тут целая бригада каких-то людей, желающих в ту же секунду начать работу и увидеть живые деньги.
Людмила уже сказала, что ещё в мае к ним пришёл местный водопроводчик и начал усиленно сватать людей на постройку этого забора. Он был похож на Адольфа Гитлера, только блондин. Они ещё тогда поняли с детьми, что водопроводчик был словно загипнотизированный. Только потом Люда узнала, что посредник получил хорошие деньги. Но даже из-за них, вёл себя ненормально. Как попугай повторял одну и ту же фразу, что они построят классный забор, что они тут арендовали дом у лесничего, классные строители из Белоруссии, будет классный забор, забор будет классный! Людмиле надоело слушать, и она повела его по улицам и улочкам их дачного поселка с целью найти похожее на то, чтобы хотела. И нашла, и показала.
Супруги еле избавились от делегации в первый день приезда, и наконец-то остались своей семьёй. Стас, Люда, сын, дочь, свекровь, собака и три кошки. Они обожали друг друга. Сыну было пятнадцать, дочери девять, их персидской кошке – восемь, подобранной ими другой из подвала – пять, и первому сыну от персидской кошки только два года. О собаке отдельный разговор.
Какого чёрта Люду понесло покупать эту собаку, а тем более второклассницу-дочку отдать на курсы маленьких моделей «Vini-Vidi-Vichi». Именно однажды после её занятий они решили завернуть на Кондратьевский рынок и купить щенка. О нём семья долго мечтала, хотя у них уже было три кошки. К тому времени у Люды уже был готов вариант обмена квартиры на большую площадь, да и эту дачу они покупали для своих детей и кошек. Велись долгие разговоры с мужем, какую собаку купить? «Только овчарку», – говорил он, не признавая никаких других пород. Хотя Люда всё делала практически наоборот, что он говорил, здесь хотела угодить ему. Овчарку, так овчарку. Они прошлись с дочкой по рядам, каждый зазывал купить его щенка. Но Людмила была далека от собаководства, им понравился один спящий щенок, при полном альбоме фотографий его мамы и папы, за которого попросили тысячу рублей. Однако свой телефон продавцы почему-то не дали, а дали телефон платного ветеринара, который делал собакам все прививки. Щенок так и проспал в пути до машины и в машине, от него пахло псиной, блохами, собачьим молоком-сывороткой. Дочка радовалась, как малое дитя. Дома сразу полюбили нового члена семьи. Когда они приехали, сын играл на баяне, он учился в четвёртом классе музыкальной школы. Что было со щенком! Он завывал, распределяя свой голос по гамме, и предугадывал следующий звук, перекрикивал выборный баян, как будто имел искусственный сюрраунд. Месячный щенок захлёбывался в своём вое, и никакие силы не могли его остановить, кроме как, окончание музыки. Это был Моцарт, «Турецкий марш». В семье решили дать ему имя этого композитора, Вольфганг Амадей… Не стоит говорить, каким он был любимцем в доме! Теперь всё работало на него. Как и сколько он спал, что ел и как сходил. Только Люда забыла, что у них другая нервная система и зря не перечитала Павлова. Она думала, что любовь может победить всё. Её ошибка была в том, а может вовсе не ошибка, что брала щенка в постель первые две недели, думая, что ему холодно, совсем одиноко и безрадостно в этом мире. Вероятно, Людмила с тех пор стала для него приёмной мамой, самой неприкосновенной и святой женщиной. Впоследствии, только она не была им искусана, а также, когда Амадей вырос, никаких сексуальных собачьих телодвижений к её ногам и одеждам не проявлял, что делал практически со всеми другими. А ещё он очень подружился с Плутоном, сыном персидской кошки. Это был первый котёнок из первого помёта их Анунсьясьон, так назвали кошку по-испански в честь Благовещения, хотя дети называли её просто Сонькой. Рождение котят у неё было для них большой неожиданностью. Шесть лет она не подпускала к себе ни одного кота, никакой породы. В их дачном поселке даже известна история смерти от тоски по их дурочке старого кота-ловеласа Сократа, который целыми днями сидел под верандой и любовался Соней за стеклом. Роковую роль сыграл бант, который Людмила повязала Анунсьясьон на её день рождения и устроила пиршеский стол из кошачьих любимых консервов и баночки лосося. Надо было видеть, как она носила бант, будто английскую корону на голове, с ним и не пришла ночевать. На следующее утро домочадцы еле откачали Соню, она была полузадушена, её бант состоял из одних ниток. Скорее всего, тогда она и понесла. Коты использовали бант, как удавку. О том, что она беременна, супруги узнали в день её родов, как раз в Покров день, четырнадцатого октября. Люда с мужем также только приехали с дачи, мечтали отоспаться, но, ни тут-то было. Соня почти рычала, а не мяукала, у неё текла слюна. Стас поднял её и с глазами такими же, как у роженицы закричал: «Да она же беременна!» Людмила и свекровь стояли перед ним, как дилетанты, как будто они никогда не рожали и не были женщинами. Первый котёнок оказался мёртвым, второй был Плутонием и ещё два других. Естественно, раздавать они стали их по очереди. Первого, Плутика, Люда отвезла своей коллеге по работе. Та вернула его через восемь месяцев худого, запуганного и голодного, сказав, что он писает на стены, дерётся и царапается. Коллега дала два дня срока, если Людмила не возьмёт его обратно, то выбросит кота на улицу. До сих пор у Плутона сохранилась привычка всё и всегда есть. Обычной пищи будто ему не хватает, и он ловит мышей, кротов и лягушек. Не видевший ласки с детства, кот превратился в красивого белого медведя с всеобъемлющей любовью. Так вот, он стал первым и неразлучным другом их нового питомца-щенка. Они ели, спали вместе, Амадей вылизывал его от кончиков ушей до кончика хвоста. Народная мудрость о том, как живут кошка с собакой, для них не была истиной. Читатель может представить себе, как весело было у них в доме. Амадей, помимо своих певческих способностей, умел ещё танцевать и ходить на задних лапах. Впоследствии он оказался не овчаркой, а смесью овчарки, лайки, хаски и всех остальных дворовых чинов. Однако комплекции его можно было позавидовать, а также белым длинным клыкам. Пёс имел необузданный нрав, любил подраться и порычать, по-волчьи стягивая нос и губы. Но для семьи пёсик был просто Амадеюшкой, третьим ребёнком, о чём сам знал прекрасно, видя с какой любовью, они относятся к нему.
Не любила Людмила первый день приезда мужа. Все ждут от него каких-то чудес, подарков, рассказов, а главное, любви и внимания. Естественно, она – в последней очереди, в первую – дети, родственники и знакомые. И сейчас, такой весёлой компанией вместе с детьми, со зверями и с любимыми соседями по даче они разместились в саду. Ели, пили, смеялись, делали шашлыки. Естественно, ненасытный Плутоний стащил у неё из-под рук кусок мяса, ничего, что с уксусом, а Амадею достался целый уже приготовленный шашлык, как и всем. Всё было, как всегда…
Неуемные строители не выдержали до понедельника, пришли на следующее утро в воскресенье. Пришлось вместо рынка, куда они собирались за продуктами частного изготовления, ехать вместе с ними в районный центр, менять доллары и покупать доски. Молодой строитель Сергей пришёл вместе со своим отцом, видимо, главным во всех делах. Его глаза сразу не понравились Людмиле, в них нельзя было смотреть, ни то, чтобы долго, но и на секунду задерживаться. Чем-то зловещим веяло от них. Отец не открывал рта, они больше разговаривали с Сергеем, у которого также был не шевелящийся взгляд. Лицо отдельно, глаза отдельно. Между собой они говорили только по-белорусски. Но не на том белорусском, который понимает всякий русский, а на каком-то древнем, позапрошлого тысячелетия. А Люда со Стасом весёлые и счастливые от вчерашней встречи после полугодовалого расставания. Да, тут может позавидовать каждый, даже счастливый и богатый, а не люди с такими глазами, в которых помимо всего сквозила и ненависть к русским. Впрочем, они сами об этом и говорили. Как же, у русского народа благополучие растёт, заработки растут. А их они, такие рассякие, бросили, и приходится им, как неграм, ездить в большие русские города, чтобы заработать копейку и прокормить свои многочисленные семейства. Насколько Людмила помнила, средний заработок в Белоруссии составлял восемнадцать – двадцать долларов в две тысячи втором году, это примерно, что у русских в начале девяностых.
Долго мерили, вымеряли, попутно заказывая ещё одну машину с песком, цементом и металлическими столбами. Домой приехали под вечер. И это всё на второй день, когда муж не только не отошёл от полугодичной качки, от часовых поясов, но и от трехкратного перелёта. Люда не знала, как к этому можно привыкнуть, но лично она после пятимесячного рейса даже не могла смотреть в окно. Для неё было дико и странно, почему ничего не движется, даже деревья за окном стоят на одном месте. Или, как после огромной машины, называемой пароходом, она садилась в такси, как в кресло, обнажённое со всех сторон и мчащее её куда-то с бешеной скоростью.
Однако, обнажили теперь их с другой стороны. Проснулись Люда со Стасом утром в понедельник, а их домишко, туалет и другие пристройки оказались не только обнаженными, просто голыми. Остатки старого забора снесли вместе с кустами, и они были перед всеми, как на ладони. В котором часу они успели это сделать? Да, уговор был такой: они делают забор за пять, шесть дней, однако как потом оказалось, строительство пролонгировалось на пять недель. Всё полетело прахом, и приезд мужа, и Людин двухнедельный отпуск, в конце концов, и жизнь.
Сергей с отцом прислали ещё мальчишек, которые должны были копать им ямы и заливать бетоном. Оказывается, запрошенных денег ещё хватало, чтобы нанимать дополнительную рабочую силу. С ними было бесполезно спорить, но Людмила сказала, что детский труд она не потерпит, и чтобы, ни одного пацана здесь не видела. Отец с сыном их разогнали, но они потом всё равно тёрлись около дачи, заходили в дом, ели, пили молоко, и видимо наслаждались, что у детей Люды и Стаса были и мама, и папа родные. На таком небольшом участке в восемь соток, когда все и всё рядом, Люда не могла не приглашать их отобедать с ними. Может, её обеды и явились той пролонгацией строительства. В первый понедельник после их работы они с мужем по-русски пригласили их отужинать с бутылочкой русской водки. Разговоры были всякие, в первую очередь, о политике и экономике, и Люда видела, что сердца их, и глаза понемногу смягчаются, тем более, она сказала, что была два раза на Хатыни, и два раза рыдала. Действительно, невозможно было сдерживать слезы, видя одни трубы печек сожжённых домов и слушать колокольный звон под приглушенную траурную музыку. Людмила была там с туристами, или, как раньше говорили, с интуристами, когда работала гидом-переводчиком в славном и награжденном медалями «Интуристе», что был на Исаакиевской площади.
Их домашние питомцы, конечно же, были рядом. Амадею было два с половиной года. К великому сожалению, на даче они сажали его на цепь из-за своих стыдливых и скромных качеств, что он мог перетоптать все грядки на соседних участках. Это, действительно, было так в первый год появления его на даче. Амадей был слишком эмоционален. Носился от одного к другому, стараясь показать всем свою любовь, молодость и беззаветную преданность, да ещё вкупе со своими способностями петь и танцевать. Но страдала молодая рассада, которую бережно выращивали в северные, серые дни ленинградцы ещё с февраля, заботливо переносили от окна к окну, где появится лучик солнца, чем, кстати, занимаются и сами жители на граните Петропавловской крепости, стараясь поймать на своём теле даже не лучик, а зайчик от лучика солнышка. Затем, высадив эти сокровища, целый месяц занимаются тем, чтобы они прижились. Амадею этого не объяснишь! Он привык, что все диваны в четырехкомнатной квартире – его. Однако, Люда и дети старались скрасить его несвободную жизнь. Естественно, гуляли с ним в лесу по три, четыре раза в день, а по ночам брали его в дом. Их пластмассовый финский столик с шестью стульями и зонтиком, атрибутами современного мира, стоял рядом с его сараем, а цепь была почти пять метров. Практически, кто-то из них всегда был рядом, Плутон вообще не отходил от него. Но, если только кто отходил, Амадей тут же принимался всё копать вокруг себя, по-собачьи прятать туда косточки и причитать. Его «воль-воль-воль-воль-воль, волёёёёёй» слышалось до тех пор, пока не возвращался вышесказанный кто-то.
При таком составе и продолжался их вечер в понедельник. Ещё вчера уехали все соседи, средне-взрослого рабочего возраста, и на участках остались только старые и дети, да и семья Люды, в силу своего отпуска. Погода выдалась замечательная. Давно уже не было такого жаркого июля. Они всё ещё радовались своей встрече, а их работники, Сергей с отцом, что они наконец-то начали работать и уже отработали свой первый день, сразу получив от Люды задаток – пятьдесят процентов от оговоренной суммы. Дети были рядом, три кота и собака тоже, ещё цвели три розовых куста, чуть дальше шесть грядок с клубникой, райское дерево с китайскими яблочками, малинник, сливы и орешник, и все это плодоносило, кроме последних двух культур. А самое главное, ещё впереди две недели отпуска, потому что они с мужем работали до одурения, чтобы поддержать это, по всем советским меркам, скромное хозяйство.
«У вас будет три покойника, – вдруг спокойно, сказал Николай, отец Сергея.
Людмила очень осторожно относилась к словам, даже, если они и будут, такое говорить никогда нельзя. А про себя прошептала: «У нас не будет три покойника!»
– Почему? – прозвучал её естественный вопрос даже только для того, чтобы задающий не распознал её смятения и фатальной неизбежности услышанного. Для неё слова, хуже топора, они всегда для Люды несли материальный и совершенный вид.
– Амадей выкопал для вас три ямы, – также чётко и с большой уверенностью, если можно так выразиться, патологическим диагнозом, произнёс этот человек, который вступил в диалог с ними. На самом деле не с ними, он говорил в пустоту. И хозяева дачи также были для него пустотой, то есть ничем. Эти слова прозвучали как приговор. Да, хороший получился ужин… Людмила совсем затаилась, стараясь меньше произносить слов, не тратить на них свою энергию, а тратить на бешеный материнский инстинкт сохранить свою семью, просто «заскорлупить» её.
Стасу же хватило ещё несколько дальнейших, подобных слов, опять сказанных таким же тоном, что вы – покойники, вы – ничто. Этого он потерпеть не мог. Люда уже говорила, что он родился с завышенной самооценкой, любая дружба с новым человеком начиналась у него с драки. Он выпускал свои перья и начинал размахивать кулаками налево и направо. Однако, имея в молодости хороший разряд по вольной борьбе, он знал, когда хватит и ещё старался не оставлять следов на теле.
Николай уступал по комплекции Стасу, естественно понёс поражение. Что он наделал, зачем, почему? В нём, как всегда, сыграло грубое защитническое начало неприкосновенности их семьи. Со своим трезвым, животным умом, он даже не представлял себе, в какую они ввяжутся войну. Есть другая война. ВОЙНА МЫСЛЕЙ. Но даже Людмила тогда не представляла, какого уровня она будет.
Глава II
– У тебя одни факты, – сказал ей муж. Эти слова уже 2004 года. Она всё-таки не удержалась и дала прочитать первые несколько страниц своему мужу. Ей захотелось, чтобы он снова прикоснулся к их истории, ещё раз увидел её с печатной стороны, насколько они близки и думают одинаково, чувствуют тоже. Стас начал читать вслух, так как Людмила тоже захотела услышать это в пространстве. Но потихонечку его голос начал заплетаться, перелезать через строки, в конце концов, он устал, как и наверно, ты-читатель, и попросил почитать Людмилу дальше. Муж слушал, не прерывая её, Люда закончила.
– У тебя одни факты, – произнёс он, – мало водички!
Стас сказал это таким тоном, как будто он был профессионалом-писателем.
Людмила побледнела, опять она наткнулась на какую-то заземленную гору, которая делала свои веские земные истины. И это её муж.
– Какая водичка? Ты с ума сошёл, я никакой водички писать, говорить и лить не умею… Какая водичка была у Гоголя? Там не было водички, поэтому весь мир верит до сих пор его письму, какая водичка была у Булгакова? Там были одни факты! – Люда повышенным голосом доказывала свою правоту.
– А вот мне нравится Василий Шукшин, до чего мужик нормальный! – сказал Стас.
– Всё равно, ты пойми, чтобы стать Василием Шукшиным, надо перебывать в шкуре и Сократа, и Канта, и Ортего Гассет.. и чёрт знает кем. Самые простые истины и истории могут писать только самые великие мыслители, – продолжала Людмила.
– Людк, ну ты ещё раз пойми, чтобы тебя читали, надо водички, – уже более мягкими словами прервал он её.
– Вот это соображаловка! Какая истина, опускающая меня на землю! – подумала Люда и продолжила, – да ты ещё прочитал только семь страниц, впереди будет такая водичка, что мало не покажется, только это будет не водичка, это будут факты! Я эту водичку хранила в себе, а теперь буду вытаскивать свой скелет из шкафа. Ва-а-дичка…
До чего крепкое здоровье и нервы! Стас взял и заснул, уходя от проблемы и дальнейших разговоров.
Жара сыграла свою отрицательную роль. Во вторник с утра они собрались на озеро. Больше невыносимо было находиться в доме, вокруг тебя одни чужие люди, постоянно заходящие к ним в комнаты и спрашивающие, как это сделать или то, а также выпрашивая инструменты, которые привёз муж, последние новинки от электропилы до электрошуруповёрта.
Вва-а-о-адичка! Ах, давно Люда не была на буднях, на их озере, богатом серебром и железом в воде. Недаром посёлок называется «Озерково». Они – народ рабочий, офисный. Приезжали вечером в пятницу, открывали парники, поливали землю за неделю, срывали сорную траву, которая плодилась разными типами восемь, девять раз за лето, рыхлили земельку, чтобы легче было дышать, считай искусственной рассаде, готовили ужин, успевали пообщаться между собой, а может и ещё искупаться среди ночи. Следующий день ещё труднее, а ведь хочется сходить ещё в лес и позагорать. Если солнышко дотронется до них во время работы, то и хорошо. Местное население знает этот ритм. Это стародавние традиции, от них никуда не деться. Так живёт всё это население. Старики потихоньку, якобы отстраняются от дел по саду-огороду, как бы вуалируются, якобы дарят им свободу. Под вечер, уставшие от сельскохозяйственных работ, может, они и соберутся за рюмочкой чая, но это старые не осуждают, ведь целый день работали!
Картина пляжа в будний день представляла собой жалкое зрелище. Здесь происходила непонятная паломническая мойка. Со всех сторон стекались старые люди в возрасте от семидесяти до ста. Кто идёт сам, кого несли, кого везли на коляске. Их «купальные костюмы» видимо также были их ровесниками. Залатанные трусы, превратившиеся уже в сеточку, жёлтые лифчики с пуговицами от пальто. А также дети голые и не голые, все породы собак, – и всё это бежит, идёт и ползёт в воду, которая в данный момент напоминает индийский Ганг.
У многих нет на участках бань, но превращать небольшое озеро в мыльню и стиральную тоже нельзя!
Очень надо изощриться государству, чтобы довести старое поколение до такого состояния. Это понятно, пальто дорого стоит, но его можно носить десять, а то и двадцать лет. Но когда на тебе трусы, модели выпуска 30-40-х годов!? Невольно Людмила вспомнила вопрос из уст мексиканки, когда она посетила первый раз Россию в двухтысячном году: «Людмила, а что государство вам и одежду выдавало?» Конечно же, Люда посмеялась и сказала, что это был не концлагерь, они сами покупали себе одежду. Теперь для Людмилы уже яснее становится её вопрос. На самом деле было несколько видов ткани и несколько моделей, которые обеспечивали всё население Советского Союза. А их заработанные деньги, бумажки, лишь видимость того, что они свободны и могут выбирать, что купить, а может быть и съесть. И они, действительно, были все одинаковы от Севера до Юга в одних платьицах в горошек или брюках в клеточку, а уж на трусы и на носки никаких дизайнов не было. Конечно, государство рассчитывало, что от одной одежды на теле, от одной пищи в желудке, должен быть и менталитет одинаков.
Увидев, что делают старики руками под водой, дойдя до пояса, Люда с дочкой немного отошли вглубь, подальше от человеческого пляжа, который выглядел намного хуже, чем водопой для животных. Наплавались вдоволь, нанырялись и, конечно же, нахлебались этой самой «водички».
Самый главный, то есть Николай не пришёл на следующий день на строительство забора. Это было для Людмилы уже ясно, что он не придёт. Его сын, Сергей, сказал, что отец заболел, ни слова больше. Как бы Люда хотела, чтобы он вообще не приходил, а если яснее представляла себе ситуацию, то тогда бы незамедлительно взяла в охапку своих детей, кошек, собаку и уехала бы с этой чёртовой дачи. Эх, знал бы каждый, где подстелить соломку. Их веселье и отдых продолжались, хотя уже с некоторым оттенком фатального воздействия после вчерашних событий.
Людмила точно знала, что человеку, не укравшему ничего, не убившему никого и не имеющему чёрных мыслей в голове, бояться нечего. Вот они так и жили, и ничего не боялись.
Видимо, Николаю тоже было легче уйти от этого строительного договора после вчерашней стычки со Стасом. Но он решил драться не на шутку, и через день появился, как ничего и не было, на «работу». За руку, поздоровавшись, как лучший друг, присел со всеми также за обеденный стол. «Чтобы убить своего врага, сделай его своим другом», это про него. Видимо, он придумал тактику. Потекла приторная беседа, приправленная его стеклянно-холодными и неподвижными глазами. Пытаясь разбавить их разговор в затянувшихся паузах, Людмила тоже задавала совсем ничего незначащие вопросы.
– А вы откуда? – хотя прекрасно знала, что они из какой-то глухой деревни Беларуси.
– Я-то?! Я, вообче, издалека, можно сказать вчера только с зоны…
Людмиле секунды хватило осознать, чем это грозило ещё больше для них. Люду затрясло. Для неё тяжело было задавать самые обыкновенные вопросы, поддерживающие в логическом русле беседу.
– А за что, если не секрет?
– Да, так, за травку…
Какая может быть травка в глубокой белорусской деревеньке, где нет даже почты, а может, и электричества нет. Какая на хрен травка!? Она посмотрела на него, и Николай понял, что она ему не верит, не только не верит, а видит его практически насквозь. Глаза Люды говорили: «Только тронь мою семью, колдун из колдунов, только попробуй! Тебе мало не покажется, об меня вытираться нельзя!»
– Ха, ха, – сказал язвительно его взгляд, – да я всё сказал, что вы покойники, а вот ваша дочка может на что-то и сгодится. А, может быть, и ты поползаешь.
– Никогда, – ответила Люда глазами, но больше не могла вести Войну мыслей и глаз, так как дольше двух-трёх секунд задерживаться в этом взгляде было невозможно, иначе, она могла бы ползать уже через минуту.
Изо всех сил Людмила старалась показать, что они живут обыкновенно, что они не только нормальные, но и прозаичные люди. Ни одним шагом она не выдала себя, что тоже умеет бороться.
– Что, думаешь, помогут? – спросил Николай уже в четверг утром, увидев на Люде футболку с двумя булавками.
– О, они у меня уже сто лет висят, – сказала она беззаботным тоном. Люда прицепила их не накануне и не для своей обороны. Они, действительно, висели давно.
На всей будничной одежде, со времён детства, на Людмиле часто были булавки. Это незаменимая вещь вытащить себе занозу, а в советские времена вовремя скрепить резинку на трико. Сейчас панки или рокеры украшают свою одежду, тело булавками. На самом деле, все знают, что это средство от сглаза. Только почему булавка, Люда не знала, не копалась в изотерической истории. Но это верное средство она тоже испытала на себе.
Где-то в восьмидесятых годах Людмила в очередной летний сезон устроилась на работу в «Интурист». Как одной из временных, естественно, ей подкинули группу из социалистической Кубы. Кубинцы путешествовали две недели с шестьюдесятью рублями, которые им выделили на поездку, кстати, русским, выезжающим за границу, давали ещё меньше, по тридцать рублей. Людмиле было жаль их искренне, и она водила кубинцев по самым дешёвым местам, где они могли бы купить сувениры, а также выменять их на ром и кубинский табак. Люда должна была отработать с ними все экскурсии по бывшему Ленинграду и пригородам, а далее сопровождать по некоторым городам страны. Путь лежал в Минск, Киев, Запорожье, Кишинев, Одессу, Тбилиси и Москву. В Киеве, естественно, их поселили в интуристовской гостинице, её группа чувствовала себя прекрасно, а Люду сразу вызвали в «непонятный» кабинет и стали настойчиво допрашивать, кто из туристов как себя вёл в поездке. Это было её первое свидание с КГБ, она даже не поняла. «Возможно это дирекция гостиницы, или ещё какая служба, которая спрашивала, типа, никто не заболел, кто как себя чувствовал и т.д.», – думала Люда в тот момент. Наверно, на её лице была написана такая искренняя наивность, что долго Люду расспрашивать не стали, а отпустили от греха подальше. Потом Людмила рассказала про это мужу, тот ответил ей, это был Комитет. Она опять искренне удивилась. Ну КГБ, так КГБ.
Людмилу поселили в номер ещё с одной переводчицей. Это были апартаменты люкс, прекрасное обслуживание, которое простым советским гражданам тогда не снилось. Переводчица оказалась местной и сопровождала группу из Польши. Она заселилась, когда Люда уже спала после перелёта и тяжелого переводческого дня.
– Выйди из комнаты! – приказала она ей, разбудив громким голосом.
– Зачем, что случилось? – спросонья спросила Людмила.
– Затем, выйди и всё, я так хочу! – такое обращение к себе со стороны незнакомого человека она ещё не испытывала.
– Не выйду, почему я должна выходить, я сплю на своём оплаченном месте, – в Люде проявилось противостояние против голой, неприкрытой наглости.
– Выйди, я буду звонить! – всё также резко продолжала крашеная незнакомка.
– Мне твои звонки до лампочки, почему я должна в двенадцать часов ночи сидеть в ванной или торчать в коридоре? – Люда непременно бы вышла, если бы её попросили не таким тоном!
– Выйди, иначе тебе хуже будет! – та продолжала разъяряться.
Сошлись на каком-то консенсусе. Она действительно поняла, что Людмилу её телефонные разговоры никак не трогают. На следующий день, соседка даже попросила у Люды в долг шестьдесят рублей и вела себя почти сносно для своей натуры.
