Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного
Николай Васильевич Орловский
Орловский Н. В. Страницы истории сельскохозяйственной науки XX века (воспоминания ученого) / 1999.– 496 с.В книге излагаются воспоминания известного ученого-почвоведа, доктора сельско¬хозяйственных наук, профессора Н.В. Орловского, содержащие малоизвестные и но¬вые материалы истории по переломным событиям сельскохозяйственной науки XX ве¬ка, свидетелем и участником которых он был. Воспоминания воссоздают атмосферу Тимирязевской сельскохозяйственной академии 20-х годов, борьбу мнений в биологи¬ческой науке в 30-40-х годах, освоение целинных земель в 50-х; описывают творческий путь ряда известных ученых-аграрников.Книга будет полезна почвоведам, экологам, агрономам, агролесо- и гидромелиора¬торам, обществоведам, практическим работникам сельского хозяйства, студентам и преподавателям высших учебных заведений.
Николай Орловский
Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного
Предисловие
Новая книга о замечательном ученом Николае Васильевиче Орловском подготовлена к изданию его сыном Сергеем Николаевичем. Она является как бы логическим продолжением изданной к столетию Н. В. Орловского книги его воспоминаний «Страницы истории сельскохозяйственной науки XX века», которую по праву называют увлекательным описанием трудной и удивительной жизни ученого, испытавшего все особенности и противоречия прошлого века.
Соратники, друзья, ученики, коллеги и просто знакомые ему люди с любовью называли Николая Васильевича «дедом». По широте научных интересов, сложности, необычности, красоте жизненного пути, мужеству и духовной силе он является «корифеем» почвенно-агрохимической науки не только Сибири, но и всей России. Н. В. Орловский – лауреат Золотой медали им. В. В. Докучаева. Он был всесторонне развитым человеком, представителем той интеллигенции, которая всегда беззаветно служила Отечеству. У Николая Васильевича во все времена было много учеников и почитателей его научного таланта, образованности, музыкальности, неизбывной энергии, организаторского таланта, требовательности и в то же время внимательного отношения к людям, полемического склада характера, веселого юмора.
Николай Васильевич развивал и сделал весомый вклад в аграрную науку, мелиоративное почвоведение, генетическое почвоведение, в вопросы классификации и картографии почв. Он основал замечательную школу лесных почвоведов, один из первых в Сибири начал развивать микробиологическое направление в почвенно-агрохимической науке, развивал идею о моделировании почвенных процессов в контролируемых условиях, был организатором и участником множества научных конференций, совещаний, симпозиумов, съездов.
Предлагаемая книга С. Н. Орловского подготовлена на основе большого объема нового, ранее не известного материала о жизни семьи, близких людей, коллег ученого, его творческом пути. Она, несомненно, будет интересна и полезна не только тем, кто знал и помнит Н. В. Орловского, но и всем читателям.
Н. Д. СОРОКИН, доктор биологических наук, профессор; О. А. СОРОКИНА, доктор биологических наук, профессор – аспиранты Н. В. ОРЛОВСКОГО
Предисловие к 1-му изданию
Автор этой книги – Николай Васильевич Орловский – один из наиболее крупных и известных почвоведов Сибири, удостоенный за активную и плодотворную деятельность в области почвоведения Золотой медали им. В. В. Докучаева. Он прожил трудную и удивительную жизнь, которую правдиво и увлекательно описал в своих воспоминаниях. Их написанию он посвятил многие годы. "Я взялся за трудное для себя дело писательства, – писал он, – не ради известности и славы, а ради выполнения долга перед своим поколением. Оно прошло по таким трудным путям, которые не имеют, пожалуй, аналогии в далеком прошлом русской интеллигенции".
В начале семидесятых годов, после окончания первой части воспоминаний, Н. В. Орловский получил их положительную оценку у Константина Симонова, что придало ему новые силы и способствовало продолжению работы над весьма обширной рукописью."…Я немножко испугался общего предполагаемого объема, – писал К. Симонов Н. В. Орловскому 19 января 1972 г. – Но, когда стал читать, понял, что именно в обстоятельности, если можно так выразиться, – детальности воспоминаний – очень большая их привлекательность. Именно благодаря этому и рисуется картина жизни в тех подробностях, которых мы не знаем. А если бы было без этих подробностей, то одно общее представление о той эпохе было бы не так нужно и не так интересно".
При жизни Н. В. Орловский нередко читал свои воспоминания в кругу сотрудников ряда научных и учебных учреждений почвенного и сельскохозяйственного профиля страны, направлял их для прочтения многим ученым. И всюду они получали высокую оценку и вызывали живой неподдельный интерес слушателей и читателей.
Известный почвовед профессор Ю. А. Ливеровский особо отмечал правдивость, точность деталей и умение Н. В. Орловского выделить в своих воспоминаниях главное. Ученый-обществовед академик А. Милейковский считал эти уникальные воспоминания достоянием нашей культуры, которое обогатит духовно каждого, кто их прочтет. "Они должны увидеть свет именно в таком виде, как их написал автор, исповедально и дидактически осмысливший свою жизнь ровесника, летописцем которого он стал", – писал А. Милейковский 17 апреля 1982 г.
Это пожелание было полностью учтено нами при подготовке рукописи воспоминаний Н. В. Орловского к печати, публикация которой осуществляется к 100-летию со дня рождения, в знак глубокого уважения к светлой памяти этого мужественного, честного и принципиального ученого, внесшего большой вклад в развитие почвенной науки, сельского и лесного хозяйства страны.
Настоящие воспоминания Н. В. Орловского, воссоздающие атмосферу Тимирязевской (Петровской) сельскохозяйственной академии 20-х годов, острую и беспощадную борьбу мнений в биологической науке в 30–40-х, освоение целинных земель в 50-х, описывающие жизненный и творческий путь многих известных ученых-аграрников XX века, без сомнения, будут интересны и полезны и читателям, уже оставившим свой след в науке, и тем, кто только вступает на ее тропу. В книге они найдут и еще не освещенные моменты истории нашей страны и сельскохозяйственной науки.
В. К. САВОСТЬЯНОВ, директор НИИАП Хакасии, председатель Хакасского отделения Докучаевского общества почвоведов, действительный член Международного общества почвоведов
Часть 1. Самара
Вместо вступления. Памяти Сократа
Седины ваше зеркало покажет,
Часы – потерю золотых минут.
На белую страницу строчка ляжет,
И вашу мысль увидят и прочтут.
По черточкам морщин в стекле правдивом
Мы все ведем своим утратам счет.
И в шорохе часов неторопливом
Украдкой время к вечности течет.
Запечатлейте беглыми словами
Все, что не в силах память удержать.
Своих друзей, давно забытых вами,
Когда-нибудь вы встретите опять.
Как часто эти найденные строки
Для нас таят бесценные уроки.
В. Шекспир
Почти 70 лет тому назад один из учеников Самарской духовной семинарии купил толстую тетрадь в картонном переплете и на первой странице написал крупными буквами: «Дневник Николая Орловского, воспитанника 2-б класса Самарской духовной семинарии. 1915 г.».
И далее – эпиграф: «Познай самого себя. Солон». Этим изречением Солона часто пользовался Сократ, великий мудрец древней Эллады.
Мне тогда исполнилось 16 лет и я не знал, что мне судьба отвалит огромный кус жизни, заставит пережить первую мировую бойню, революцию, Великий Октябрь и Гражданскую войну, Великую Отечественную войну, гибель миллионов лучших сынов России, участвовать в виде «винтика» в строительстве советских пятилеток, испытать на собственном опыте некоторые трудности длительного периода так называемого «культа личности» и… через семь долгих, густо насыщенных событиями десятилетий, снова вернуться к Сократу, незаслуженно забытому сейчас в повседневной шумихе жизни нашей эпохи. На старости лет, воспитанный на его «дрожжах», я снова повторяю сократовскую формулу «Познай самого себя» с тем, чтобы через этот кристалл пересмотреть весь свой жизненный опыт, всю цепь исторических событий, по волнам которых носилось мое суденышко, то подвергаясь крепким штормам, то попадая в полосу штилей. Но как выполнить эту сложную задачу, поставленную Сократом, я нашел добрые советы в мудро составленной книге Мариэтты Шагинян «Человек и время» (1960, с. 488). В ней она делится своим долговременным богатым опытов: «Познавая себя как одну из миллионов жизней, частицу человечества, я через свое «Я» хочу лучше познать, сблизиться, сжиться с «Ты», с другими частицами огромной неизмеримой, не видимой для нас мозаики всего человеческого существования. Ведь при всей их разнице «Я» и «Ты» очень близки, очень похожи, рождаются, плодоносят, умирают, как колосья в поле, – и нет больше счастья и глубже науки, чем через свое «Я» познать чужое «Ты».
Такой общефилософский подход к исполнению сократовской формулы я и положил в основу создания моего мемуарного произведения, придав ему исповедально-дидактический характер.
С учением Сократа я познакомился впервые не на уроках философии, которой мы занимались лишь в третьем классе духовной семинарии, в сумбурном изложении нашего присяжного философа по кличке «Дыра», а дома в летние каникулы того же 1915 г. Библиотеки сельской интеллигенции пополнялись в те далекие годы выпиской дешевых приложений в журналу «Нива». Издательство Маркса делало свое великое просветительское дело и систематически поставляло всех русских классиков в деревенские медвежьи углы огромной империи. В дешевизне и массовости изданий классиков с ним соревновалось лишь издательство «Всемирная панорама». Среди выстроившихся в длинный ряд томов сочинений графа Льва Толстого я выхватил потрепанные, в бумажной обложке томики «Круга чтения», изданные для народа в кооперативном издательстве «Посредник». Для чтения на каждый день в них приводились мысли мудрецов, пророков, писателей, а между ними – на каждую неделю – небольшие рассказы нравоучительного характера из произведений Чехова, Лескова, Л. Толстого. И вот среди этих недельных чтений я набрел на «Диалоги» Платона, где рассказывается о суде над Сократом и о его смерти.
Образ Сократа захватил мое воображение с необычной силой. Я читал его речи на суде со слезами на глазах и спазмом в горле, ходил несколько дней, как оглушенный, вдумываясь в суть его поведения на суде и перед казнью. Я многократно вчитывался в его слова: «Из-за малого срока, который мне осталось жить, афиняне, теперь пойдет о вас дурная слава, и люди, склонные поносить наш город, будут винить вас в том, что вы лишили жизни Сократа, человека мудрого, – ведь те, кто склонны вас упрекать, будут утверждать, что я мудрец, хотя это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось само собою: вы видите мой возраст, я уже глубокий старец, и моя смерть близка». «Избегнуть смерти не трудно, афиняне, а вот что гораздо труднее – избегнуть нравственной порчи: она настигает стремительней смерти…» «… Теперь, совершив это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет о своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше появится у вас обличителей – я до сих пор их сдерживал. Они будут тем тягостнее, чем они моложе, и вы будете еще более негодовать. В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, – то вы заблуждаетесь. Такой способ самозащиты и не вполне надежен, и нехорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, самим стараться быть как можно лучше». И далее его знаменитая, последняя перед уходом из суда, фраза: «Но уже пора идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам, чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это никому неведомо, кроме бога[1 - Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 131, 135.]».
Эти слова запали в мою душу навсегда. Буйный вихрь эпохи, жизненный круговорот, казалось, должен был железной метлой изгнать образ этого мудреца из самых тайных уголков моей души. А он, этот образ, все же где-то теплился, тлел и в самые тяжелые поворотные моменты моей жизни вспыхивал с новой силой, придавая мне мужество в тех положениях, которые казались на первых порах совершенно безвыходными.
Чем же можно объяснить такое могучее влияние образа Сократа? Причина заключается не только в необычайно высокой моральной чистоте его образа, который вошел в историю человеческой культуры задолго до возникновения христианского мифа об искупительной смерти Христа ради спасения человечества. Характерно, что К. Маркс в историческом процессе развития Древней Греции отводил сократической философии центральное место. «Начало и конец – есть софос (т. е. мудрец. – Орл.), но не в меньшей степени он и центр, середина, а именно Сократ». Сократ не только проповедник добра и добродетели, а сам «воплощает в себе – как в своей жизни, так и в своем учении – цель и добро. Он мудрец, и таким вошел в практическое движение[2 - Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 248 (Цит. по кн.: Волков Г. У колыбели науки. М.: Мол. гвардия, 1971. С. 171).]». В. И. Ленин, конспектируя раздел о Сократе в гегелевской «Истории философии», делает свой вывод: «Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм. Диалектический идеализм вместо умный; метафизический, неразвитый, мертвый, грубый, неподвижный вместо глупый».
После таких высказываний о Сократе классиков диалектического материализма больно читать в кратком философском словаре, изданном в 1953 г., следующее[3 - Краткий философский словарь / под ред. М. Розенталя и П. Юдина. 3-е. изд. М.: Изд-во полит. лит., 1970.]: «Сократ (469–399 до н. э.) – древнегреческий философ, идеалист, выступивший против материализма, естественно-научного знания и безбожия с проповедью религиозно-нравственного учения. Группировавшийся вокруг Сократа кружок был центром политической и идеологической борьбы против афинской демократии (следовало бы уточнить – рабовладельческой. – автор)… Спустя некоторое время после победы реакции демократическое правление было восстановлено, и Сократ за свою враждебную народу деятельность был присужден к смерти». К такой трактовке о казни Сократа остается только прибавить: «Туда ему и дорога». И далее после перечисления целей и методов его учения резюмируется: «Сократ отвергал познание природы, считал, что человеку не дано ее постигнуть. Он проповедовал грубый теологизм».
Примерно в таком же духе обрисован образ Сократа и в «Большой советской энциклопедии» (2-е изд., 1957). Этикетка защитника аристократии, основоположника субъективного идеализма в самой примитивной его форме навешена на имя Сократа и без какого-либо изменения висела около полувека почти во всех официальных изданиях.
Только в скупых строках «Философской энциклопедии», в ее пятом томе, изданном уже в 1970 г., роль Сократа в развитии древнегреческой философии оценивается положительно: «Сократ не имел ничего общего с субъективным идеализмом… Основным для Сократа являлось непосредственное созерцание закономерностей природы и жизни… Рационалистическим было у Сократа понятие «демона», под которым он понимал собственную совесть, разум или здравый смысл, правда, еще слабо дифференцированные от народного демонизма, о котором он высказывался вполне иронически. Это стремление высвободить философию от мистицизма подчеркнул Маркс…»
Слишком мало сказано в энциклопедии об этической стороне учения Сократа, и в целом в этой характеристике, хотя не в полной мере, но роль и значение Сократа в развитии человеческой мысли и морали восстановлены и полностью сняты все прежние необоснованные обвинения. Как говорится в старой пословице: «Лучше поздно, чем никогда».
В оценке наследия Сократа была бы более правильной позиция Г. Волкова, сформулированная им в его последней научно-популярной книге «У колыбели науки» следующим образом: «Она (история. – Орл.) хорошо потрудилась над тем, чтобы каталогизировать одни его высказывания как этические, другие – как диалектические, одни – как идеалистические, другие – как стихийно-материалистические, одни – как религиозные, другие – как еретические… Те же критерии, которыми мы идеологически расчленяем философов нового времени на различные школы и направления, к Сократу, а тем более к его предшественникам, неприменимы» (С. 192).
На этом фоне следует с благодарностью отметить недавнее издание солидного труда «Избранные диалоги» Платона с предисловием и комментариями В. Асмуса[4 - Платон. Избранные диалоги / сост., вступ. ст. и коммент. В. Асмуса // Библиотека античной литературы. М.: Худ. лит., 1965.].
Многое из бесед Сократа, этого неугомонного искателя истины, которые он вел на площадях древних Афин, звучит столь современно, что диву даешься, как за два тысячелетия сохранились характеры, страсти, настрой души человека. Да и сократы сохранились… Пусть в другом виде, в ином издании, в современной обложке… Пусть над ними смеются, издеваются, их пытаются перевоспитать… Но секретов род неистребим и постепенно, хотя и понемногу, воспроизводится.
Дело историков, социологов и биологов – в этом процессе разобраться, а я, воспитанный на дрожжах давнего материализма Бюхнера, Молешотта, Дарвина, Чернышевского и Писарева, читавшихся подпольно в беспорядке еще в стенах духовной семинарии, говорю: «Да здравствуют современные сократы!»
Родитесь почаще, живите подоле! И пусть сократовские формулы: «Познай самого себя» и предельно скромная «Я знаю, что ничего не знаю» – звучат громче среди современной молодежи!»
И это – не призыв к возврату идеализма, а попытка с позиций современного диалектического материализма очистить практику нашей жизни от некоторых извращений в виде сугубого практицизма поступков, примитивного карьеризма в поведении, преклонения перед авторитетами; снять навеянные ходом событий последних лет одиозные характеристики с некоторых лиц и посмотреть на них хотя бы с позиций так называемого «здравого смысла».
И, конечно, это – не нравоучительный трактат, а простой рассказ с некоторыми рассуждениями о жизни и судьбах русских интеллигентов XX века. Свою историю мы должны знать и бережно хранить.
На длинном жизненном пути мне пришлось встретиться с огромным миром ощущений, идей, с пестрым калейдоскопом событий и людей самого различного масштаба и качества в отношении талантов, энергии, морального облика и т. п. Но среди пестрой толпы изредка выделялись отдельные единицы, отличающиеся каким-то особым своеобразием поведения, мысли, отношением к окружающему миру, к своим обязанностям. Это и есть наши, отечественные сократы, которые уже самим своим существованием поднимали ведомый ими коллектив на качественно иной, высший уровень. И я счастлив тем, что мне пришлось встречаться, сталкиваться и даже работать с ними. В своих дальнейших рассказах о прошлом они, естественно, выйдут на первый план, но я не собираюсь ставить на них сократовского штампа, указывать на них пальцем: «Смотрите, вот Сократ!» Надеюсь, что читатели не хуже самого автора разберутся, кто из огромной толпы заслуживает по-настоящему этого высокого звания.
В своем изложении, принявшем по необходимости мемуарный характер, я старался обойти сугубо личные переживания, а фиксировал внимание читателя на событиях общественного значения, в которых по свойствам моего характера и темперамента мне приходилось активно участвовать. В результате потребовалось изображение исторического фона, на котором развертывались описываемые события. Мемуарный характер изложения воспоминаний о прошлом сразу ставит вопрос об объективности изложения. Пожалуй, этот вопрос наиболее серьезный и, я бы сказал, наиболее сложный.
В современной мемуарной литературе преобладают воспоминания крупных военачальников (маршалов), и в них часто сквозит штабная правка. Видимо, в военных мемуарах без этого и не обойтись, но те же дневниковые записи, начатые К. Симоновым, мне нравятся больше. Ведущие политические деятели и дипломаты, оставившие после себя мемуары, пожалуй, более других были склонны к причесыванию пережитых ими событий под жесткий гребень своей эпохи. Таковы замечательные записки Цицерона «О старости, о дружбе, об обязанностях». Эпоха республиканского Рима была бурной и для него трагической (заговор и убийство Цицерона). Записки Черчилля, известного идеолога империализма, отличаются особой апологией его мировоззрения. Объективное изложение событий военных лет можно найти в талантливо написанных воспоминаниях А. А. Игнатьева[5 - Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. Т. 1. М.: Худ. лит., 1969.], нашего военного атташе во Франции, и советского посла И. М. Майского[6 - Майский И.М. Воспоминания 1964 и 1971: Люди, события, факты. М.: Наука, 1973.] в Англии.
Но особый интерес для меня представляли мемуары ученых или о них. Я здесь не могу останавливаться на классических образцах мемуарной литературы типа «Детство и отрочество» Льва Толстого и его обширных дневниковых записей, «История моего современника» В. Короленко, «Детство. Мои университеты» М. Горького. Эти классические образцы общеизвестны. Они отдельными фрагментами входят в школьные программы. В последние годы стала известной обширная переписка А. Чехова с артисткой Книппер, с его родными, писателями. Театрализованный показ по телевидению сделал эту переписку широко известным и весьма привлекательным документом.
Я остановлюсь здесь на солидных по объему монографиях, изданных за последние годы, и прежде всего на мемуарах академика Н. П. Дубинина[7 - Дубинин Н.П. Вечное движение. М.: Полит. лит., 1973. С. 445.]. Эта монография представляла для меня особый интерес потому, что волею судьбы мои и Н. П. Дубинина жизненные пути тесно переплетались. Он родился в 1907 г. и на 9 лет моложе меня. Мы оба родом из Самарской губернии. Толпы голодных беспризорников я наблюдал на Самарском вокзале и по всему пути экспедиции Самарского сельхозинститута в Ташкент – «город хлебный». В 1920–1921 гг., когда я сбежал из голодной Самары в «Петровку» – Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, я сталкивался с ними на базаре под Сухаревской башней и по подвальным этажам «Садового кольца» у Никитских ворот. И нет ничего странного в том, что объектив фотокорреспондента смог зафиксировать улыбающуюся физиономию 12-летнего мальчишки Коли Дубинина, выглядывающего из-за плеча В. И. Ленина, приехавшего на Красную площадь на первомайский парад 1919 г. Коля Дубинин был парень любопытный и проникал в любую щель. Для того чтобы установить подлинность случайного снимка подростка, потребовался специальный криминалистический анализ портрета 60-летнего академика Н. П. Дубинина.
Моя деятельность в Саратове была тесно связана с селекцией и семеноводством зерновых культур на Среднем и Нижнем Поволжье и близким знакомством с известными деятелями по опытному делу к селекции: Н. М. Тулайковым, Г. К. Мейстером, К. Ю. Чеховичем, Е. Н. Плечек, А. П. Шехурдиным, В. Н. Мамонтовой и др. С моим переходом на Уральскую СХОС и позднее в СибНИИЗХоз (Омск) я тесно был связан с геоботаником И. В. Лариным и довольно детально изучил природные условия поймы р. Урала, так поэтически изображенные в монографии Н. П. Дубинина, часто встречался с волками, бесчисленными стоками сайгаков в полупустыне Прикаспия.
После того долгие годы я был связан с заболоченными и засоленными бескрайними пространствами Барабы, защитил успешно в тяжелые послевоенные годы докторскую диссертацию, но после известной августовской сессии 1948 г. ВАСХНИЛ долгое время носил тяжелую для того времени кличку «менделиста-морганиста», многократно увольнялся по «собственному желанию» из сельскохозяйственных вузов (Новосибирск, Барнаул), принимал активное участие в целинной эпопее на Алтае, в Западной и Средней Сибири.
В общем, я варился в том же кипящем котле, что и академик Н. П. Дубинин, но только в другом, более скромном качестве, и по линии в основном почвоведения, агрохимии, растениеводства, общего земледелия и агромелиорации. Мне при этом пришлось встречаться с тем же огромным рядом представителей биологической и сельскохозяйственной науки, который упоминается в первом издании монографии. Но отзывы о них часто поражают читателей своей субъективностью, а иногда и противоречивостью.
О своем воспитателе и учителе, великом Н. К. Кольцове, Н. П. Дубинин сообщал, что он привлекался в 1920 г. по делу о контрреволюционном «Тактическом национальном центре» за секретное хранение его денежных средств и был приговорен к расстрелу с заменой пятью годами лишения свободы. К этой характеристике следовало бы добавить, что главный обвинитель Ревтрибунала т. Крыленко в своей заключительной речи сказал: «В отношении пяти подсудимых я считаю возможным спокойно заявить, что не требую никакого наказания… Пусть уйдут они отсюда свободными». В эту группу входил и Н. К. Кольцов.
Н. П. Дубинин добавляет к этому: «Да, это была скорбная ошибка Н. К. Кольцова. Строя новую жизнь России, творцы этой жизни могли простить эту ошибку, но они не имели права ее забыть» (Дубинин, с. 60).
Спрашивается, имел ли право профессор Н. П. Дубинин после такого оправдательного заключения Ревтрибунала в лице т. Крыленко снова в печати напоминать о «скорбной ошибке» своего учителя Н. К. Кольцова, зная великолепно о сложной обстановке первых дней Великого Октября? Может быть, следовало ограничиться упоминанием о мудром и милостивом решении Ревтрибунала, в те незабываемые дни беспощадно расправлявшегося с контрреволюцией?
Не менее тяжелые обвинения были предъявлены Н. П. Дубининым и академику В. Н. Сукачеву, который предложил после «печально знаменитой» августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. ввести в состав бюро биологического отделения АН Т. Д. Лысенко как вождя советской биологии (Дубинин, с. 279). Хорошо зная о тяжелой борьбе В. Н. Сукачева, нельзя было обвинять его в этом «лжесвидетельстве», тем более сам Н. П. Дубинин, лишенный возможности работать в АН после августовской сессии, нашел себе удивительное прибежище на работе в Институте леса АН в качестве заведующего орнитологическим отрядом Уральской полезащитной экспедиции.
Целых шесть лет использовал его для интенсивной полевой работы по пойменным лесам р. Урала и для продуктивной литературной работы, приведшей к созданию ряда великолепных описаний природы, иногда равных по своей насыщенности образцам тургеневской классической прозы, а иногда переходящих в своеобразные философские эссе о страхе смерти, который должен преодолеть человек, «чтобы он мог сравняться с богами, которых он так щедро создавал в мифах, верованиях и религиях» (Дубинин, с. 342).
И такие противоречивые замечания возникают при чтении всей книги Н. П. Дубинина «Вечное движение» и особенно последней ее XIX главы, получившей символически то же название, обобщающей его credo в отношении философских основ генетики как науки о будущем всего человечества. Он заключает книгу сообщением об его трехчасовом докладе на тему: «Учение о расах и современная наука» во дворце Юнеско (Париж), после которого слушатели расходились медленно, постепенно переваривая услышанное.
И далее, критикуя Т. Д. Лысенко, он писал: «Как странно, что этот сильный и в чем-то, безусловно, талантливый человек, получив баснословные возможности, сделал в своей жизни так мало реального. Он сформулировал теорию стадийного развития растений, крупное общебиологическое представление, однако забросил ее конкретную разработку… Он трактовал генетику своего времени в основном неверно, однако при этом он нащупал и ее реальные ошибки, в первую очередь автогенез. В принципе правильная постановка вопроса об единстве внутреннего и внешнего в проблеме наследственной изменчивости в конце концов выродилась у него в старую ламаркистскую трактовку об адекватном унаследовании благоприобретенных признаков.
Сколько правильных общих принципов защитил Т. Д. Лысенко и как вырождалось их значение, когда он вместо научного анализа наполнял их субъективистскими построениями. Он отверг дружескую руку Н. И. Вавилова и этим обрек себя на ложный путь в науке. Будучи пророком «новых» методов селекции, он не создал ни одного сорта. Вместе с тем… он не приписал своего имени ни одному из сортов, что было ему сделать легче легкого…».
Такая, с позволения сказать, «критика» деятельности Т. Д. Лысенко ведет в конечном счете к реабилитации его позорной деятельности в целом, принесшей тяжелый вред биологической и агрономической науке, что и подтверждается практикой последних лет.
На этом затянувшемся вступлении можно закончить изложение сократического раздела.
I. Самарское Заволжье двести лет тому назад
Человек без памяти прошлого, поставленный перед необходимостью определить свое место в мире, человек, лишенный исторического опыта своего и других народов, оказывается вне исторической перспективы и способен жить только сегодняшним днем[8 - Айтматов Ч. И дольше века длится день // Новый мир. 1980. № 11.]
Чингиз Айтматов
