Павел Сергеевич Иевлев "Локальная метрика"

– Да, – сказал я, – как бы невероятно это ни звучало, но снаружи что-то есть.

– Оно может залезть к нам в дом?

Я подумал и вынужден был признать, что это возможно. Обычный человек с ножом без проблем выставил бы окна второго этажа, просто вытащив стеклопакет. Ну, или разбил бы стёкла, если сохранять целостность конструкции ему незачем. Да что там, тут и стену проломить можно в два удара топором. У нас вовсе не крепость – дом тёплый, но не рассчитан противостоять штурму.

– Я надеюсь, – я постарался произнести это как можно увереннее, – что ему это просто не нужно. Судя по следам на крыше, если бы оно захотело вломиться в дом, оно бы уже это сделало.

– Но что оно такое?

Я мог только развести руками в недоумении – я не знаю существ, способных выжить при такой температуре. Кроме человека, конечно. Но представить себе какого-то безумного альпиниста, бродящего там снаружи в кошках и с ледорубами в руках… Нет, это тоже перебор. Тем не менее, я пошёл в кладовку и открыл оружейный сейф – ключ от него пришлось поискать, я уже и не помню, когда последний раз туда заглядывал. Что поделать, я не охотник. Ружьё досталось мне по наследству от деда, обычная гладкоствольная курковая горизонталка двенадцатого калибра. Я оформил лицензию, купил сейф, поставил оружие туда и забыл про него. Теперь вот вспомнил.

Среди патронов оказалась преимущественно утиная дробь, но всё же отыскал пять пулевых и четыре крупной картечи. Ружьё было на вид в хорошем состоянии – да и что ему сделается? Курки взводились и щёлкали, бойки ходили свободно, ржавчины в стволе не видно. На всякий случай смазал спусковой механизм из комплектной маслёнки, протёр снаружи тряпочкой и счёл пригодным для использования. Показал жене, как взводить курки и переламывать стволы для заряжания, вставил в один ствол пулю, в другой картечь и положил на шкаф в коридоре – так, чтобы жена легко дотянулась, но не достал младший.

– Вот, – говорю, – дорогая. Если услышишь, что по потолку затопало, то беги сюда, хватай ружьё, взводи курки и жди, пока полезет. Как только отодвинет или проломит лист – стреляй, тут не промахнёшься.

– Думаешь, поможет? – с сомнением спросила жена.

– Ну, не железная же эта штука, – ответил я с уверенностью, которой не испытывал. – Заряд картечи в упор – никому мало не покажется!

– А ты что будешь делать?

– Это на случай, если меня не будет…

– Что значит «не будет»? – подхватилась жена. – И слышать об этом не хочу!

Я обнял её и прижал к себе, стараясь успокоить.

– Послушай, любимая, – я постарался говорить как можно убедительнее, – мне всё равно надо добраться до соседского дровника, как минимум. А в перспективе – и до магазина с заправкой. У нас в сарае пошёл последний ряд, такими темпами мы сожжём его за неделю, а дальше что?

– Не знаю! – жена кричит на меня шёпотом, чтобы не услышали дети, но слезы, текущие из глаз, действуют сильнее крика. – Ты опять! Опять уходишь, а я остаюсь ждать! Ты обещал, что этого больше не будет!

На самом деле я обещал не уходить больше в море, но разве это важно для расстроенной женщины?

– Успокойся, милая, – уговариваю я. – Это каких-то сто метров, ерунда. Ничего со мной не случится!

– Ага, – не унималась жена, – а если тебя сожрёт это чудовище? Почему ты оставляешь ружьё мне? Возьми его с собой!

– Это просто для твоего спокойствия, – не сдаюсь я. – Мне ружьё не нужно, вряд ли эта штука питается бывшими моряками, мы слишком жёсткие и солёные! То ли дело пухлые мягкие блондинки!..

– Я не пухлая! – возмутилась жена.

На самом деле я не уверен, что ружьё вообще сработает на таком холоде. Смазка колом встанет, бойки не пойдут – да мало ли что ещё. Возьму с собой сигнальную ракетницу, там замёрзнуть нечему – оттянул пружину, отпустил. Это не оружие, но, если влепить горящим комком смолы и магния, то это, как минимум, будет сюрприз. А ружьё пусть останется здесь как оружие последнего шанса.

Потренировал жену хватать ружьё со шкафа, взводить курки и стрелять – без патронов, разумеется. Раза с двадцатого стало получаться действительно быстро, так что я решил этим ограничиться, а то дети уже заинтересовались, чем это мы тут занимается. Младший, конечно, залип на ружьё так, что еле оттащили. Открыто держать заряженное оружие в доме с детьми – это, конечно, полное безобразие, но у нас вся жизнь теперь такое безобразие, что дальше некуда. В разряженном же ружье я смысла не вижу – пока жена нашарит патроны, зарядит и прицелится, стрелять будет уже незачем. Так что строго объяснил Младшему, что нельзя и это такое «нельзя», которое очень серьёзное, а не «если очень хочется, то можно». Он такие моменты понимает.

Объявил внеочередной запуск силовой установки – мне надо кое-что сделать, а дети пусть отвлекутся от вопроса: «А в кого это вы собрались тут стрелять?». Василисе он вполне может прийти в голову, она же девочка. Это мальчикам сама стрельба важнее цели.

Поскольку неведомое чудище отгрызло мне маяк, то нужен новый световой ориентир. Сходу придумалось два варианта, для надёжности – электрический прожектор и… обычная свечка. Свечка не зависит от батарей и не может перемёрзнуть до такой степени, чтобы не горел парафин. Ну, я надеюсь, по крайней мере. При минус тридцать они горят распрекрасно, в отличие от химических и электрических источников света. А вот электрический источник я доработал – впаяв между двух литиевых аккумуляторов проволочный десятиомный резистор и залепив стык термопастой. Всю эту конструкцию замотал в несколько слоёв теплоизоляции – получилась такая самоподогревающая система, не очень экономичная, но зато незамерзающая. Померив ток, я решил, что светодиодный линзовый блок от фонарика будет гореть, как минимум, пару часов, а этого более чем достаточно для первой вылазки. В результате мой люк на поверхность украсила деревянная конструкция из закреплённой на листе фанеры стоящей торчком швабры. На её поперечине с одной стороны повис электрический самодельный фонарик с подогревом, а с другой – стилизованный «под стимпанк» стеклянный свечной фонарь. Изделие декоративное, но ничто не мешает применять его и по прямому назначению – в кладовке нашлось несколько «долгоиграющих» осветительных свечей. Вообще-то при таком неподвижном воздухе можно было поставить просто открытую свечу, но у меня смутные сомнения, будет ли парафин нормально испаряться и гореть на таком холоде. А в фонаре всё же циркулирует тёплый воздух.

Оба фонаря я вынес уже зажжёнными, закрепил на швабре, убедился, что они работают и, подхватив лопату, пошёл потихоньку, впервые, с тех пор как мир сломался, удаляясь от дома. Аккуратно переставляю снегоступы, стараясь ставить ноги ровно и перпендикулярно, не зарывая их в снег. Передо мной прыгает по белой плоскости пятно света. Оказалось, что соблюдать направление при этом почти нереально – как я ни стараюсь идти прямо, но однородная поверхность, темнота и отсутствие ориентиров сбивают с толку. Приходится периодически останавливаться и поворачиваться – всем телом, капюшон не даёт оглянуться, – чтобы посмотреть, где там фонари у дома. И каждый раз оказывается, что следы мои идут причудливым зигзагом, хотя мне видится, что я двигаюсь как по нитке. Какая-то аберрация восприятия – заблудиться на ста метрах дистанции как нечего делать. Тем не менее, несмотря на постоянные остановки для коррекции курса, до цели я дошёл. Передо мной – точнее подо мной, – дом того самого соседа. Ну, я надеюсь, что того самого, и я ничего не перепутал и не отклонился от направления слишком сильно. Торчащий из снега конёк крыши не имеет особых примет – тут у большинства старых дачных домиков вот такие двускатные из потемневшего шифера. Это новопостроенные коттеджи кроют металлочерепицей или модной ячеистой мягкой кровлей, но они подальше, у них свой квартал, где участки скупали пачками по два-три и стоили там этакие палаццо – да я сам часть из них и строил, зарабатывая себе на гражданскую жизнь.

От дома до бани – всего пара десятков метров, но наткнулся почти случайно, здорово истоптав снег, нарезая круги. Отсутствие неба, полная темнота с резким контрастом луча фонаря на снегу – всё это отключает внутренний компас. У меня чуть паническая атака не началась – в какой-то момент показалось, что сбился с пути и так и буду блуждать в темноте и холоде, пока не сдохну, – но тут-то и зацепился снегоступом за трубу. Крыша оказалась под слоем снега, хотя и небольшим, так что я как раз над ней кругами ходил. Дальше вступил в дело заранее продуманный план – я эту баню соседу помогал чинить, и с её конструкцией хорошо знаком. Поэтому мне сразу пришла в голову идея использовать её внутренний объем как шахту для добычи полезных ископаемых – дров, в моем случае. Теоретически это выглядело более привлекательным вариантом, чем копать в снегу спуск к дровнику.

Сосед был мужик небогатый, но хозяйственный, строился из чего бог послал. На крышу он ему послал вторичный ондулин – вид мягкой кровли, нечто вроде шифера, но, по сути, ближе к толстому рубероиду – из прессованного картона со смолой. Вторичный он потому, что его снял при ремонте со своей крыши другой сосед, а этому, значит, на баню сгодился. Не самое лучшее, может быть, решение, но на халяву – хлорка творог. А для меня это означало, что крышу можно просто прорезать ножом. Ондулин тугой и плотный, но всё же мягкий материал.

Был.

Я не учёл, что на таком морозе кровельный материал стал твёрдым, а сталь – хрупкой. При попытке всадить с размаху в крышу хороший крепкий нож, я остался без ножа – клинок обломился у самой рукояти. Вот уж в самом прямом смысле облом… Зато массивный гвоздодёр оказался на высоте: поддев острой частью кромку листа, я потянул её на излом – и промороженный ондулин просто лопнул, как фарфоровая тарелка. Что не прорезал – то разбил, так что результат достигнут. Ножа только жалко, хороший был нож. Тем не менее, передо мной открылся доступ на маленький, заваленный всяким хламом чердак, а через него – в предбанник. Правда, в люк я не пролез – он не рассчитан на человека в самодельном псевдоскафандре. Пришлось отодрать несколько досок с потолка. К счастью, тут нашлась лестница – прыгать в таком облачении совершенно не хочется, да и непонятно, как потом забираться обратно.

Мой расчёт строился на том, что из предбанника оборудован выход в дровник, чтобы те, кому не хватило жара, не бегали голышом вокруг сруба за дровами. Расчёт оказался неверен – открывающаяся наружу дверь оказалась заблокирована. Похоже, что хлипкая крыша дровника не выдержала веса снега и рухнула, придавив её снаружи. Ну, никто и не обещал, что будет легко…

Хлипкую каркасную дверь я просто оторвал, вывернув гвоздодёром петли. За ней всё оказалось не так плохо, как могло бы – кровля дровяного навеса просела только одним углом, который лёг на поленницу и не дал снегу заполнить пространство у стены полностью. В общем, дрова можно вытаскивать свободно, чем я и занялся, перемещая их охапками в предбанник и парную. Не все, конечно, – на то ещё будет время, – но и совсем с пустыми руками возвращаться домой тоже не хочется. Нужен какой-то наглядный символ успеха экспедиции для повышения боевого духа вверенного мне подразделения. Поэтому, при помощи найденной на чердаке верёвки, я вытащил наверх снятую дверь, нагрузил её в несколько ходок дровами, пробил в нижней части две дыры, к ним привязал верёвку, превратив в примитивную волокушу, и запряг туда сам себя, как ездовую собаку. Дополнительным бонусом детям оказалась упаковка чая на травах и две пачки овсяного печенья – сосед был большой любитель банных чаепитий. Интересно, что с ним стало? Собственно, варианта два – либо в двадцати метрах от меня в доме лежит его окоченелый труп, либо, когда мир сломался, он был в городе – и тогда его постигла неведомая мне судьба горожан. Свет от города, ранее видимый на краю горизонта, пропал в первую же ночь и больше не появлялся, так что вряд ли там случалось что-то хорошее. Двадцать пять километров до него – всё равно, что до Луны, которой теперь и вовсе нет.

Обратный путь быстрее и легче – наверное, потому, что иду прямо на фонари и не петляю. В какой-то момент показалось, что их что-то заслонило, и сердце моё ёкнуло – но, скорее всего, просто показалось от усталости – тащить волоком гружёную дровами дверь оказалось тем ещё удовольствием. Она зарывается передним краем в снег, поэтому верёвку приходится натягивать вверх, но тогда в снег зарываюсь я сам. Эту сотню метров я тащусь, кажется, вечность, вымотавшись до невозможности. Успел отвыкнуть от нагрузок, оказывается. Ну и, конечно, дышу как загнанная лошадь, так что холодный воздух на вдохе вымораживает тепло из-под одежды, а на выдохе покрывает льдом выпускной патрубок. Иней всё же по чуть забирает очки маски, несмотря на натирку стёкол и силикагель. Так что пока я добрался до своего спуска, опять почти ничего не вижу, и, что хуже, начал кашлять от пересохшего и подостывшего горла. Вот ещё чего не хватало – свалиться с какой-нибудь дурацкой ангиной. Так что дрова с волокуши я просто свалил вниз, как получилось, да и сам за ними ссыпался. Чай только с печеньем спустил аккуратно за пазухой, потому что трофей. Этим чаем и отпаивался остаток дня, позволив себе даже сто граммов коньячку из НЗ – в целях профилактики простудных заболеваний. Кажется, обошлось, не заболел – наверное, вирусы тоже вымерзли все к чертям.

Дров притащил не так уж и много, но на пару дней хватит. Это не просто так, это два дня жизни. Удачный, в целом, поход меня вдохновил, и в голове полно амбициозных планов по дальнейшей разработке окрестных ресурсов. Теперь главное – не обнаглеть и не зарваться, потому что любая ошибка может стоить мне жизни, а за мной – и семье. Подвернул ногу – и привет, не доползёшь по такому морозу на пузе, замёрзнешь раньше. Поэтому – только тщательное планирование и осторожность, никакого «авось».

С утра попили чаю с печеньками как аванс будущих благ – у семейства поднялось настроение, и даже объявилась некоторая бодрость. Казалось бы, ерунда какая, – кучка берёзовых поленьев, пачка чаю да кулёк печенья, а поди ж ты – позитив налицо. И дрова берёзовые пахнут иначе, и вообще первая перемена к лучшему с тех пор, как мир сломался. Я добавил хорошего настроения детям, запустив генератор – Старшая с Младшим немедля сбежали от постылых стен в виртуальные просторы, а я в мастерскую, готовить оборудование и снаряжение для следующего похода. На этот раз я собираюсь основательно – не на разведку, а на добычу ресурса. Дети счастливы – такого долгого «генераторного времени» у них давно не было. Топлива, конечно, пожгли лишку, но я прикинул, что это окупится.

Глава 7. Артём

То, что я заснул прямо сидя в кресле, понял только, когда в нём же проснулся, отлежав себе примерно всё. Камин потух, было темно и холодно. Я не то чтобы выспался, но мне стало лучше, даже нога почти не болела. Подсвечивая себе телефоном, выбрался на улицу с целью сброса избыточных жидкостей и поразился полной, какой-то запредельной темноте. Ни звезд, ни луны, ни фонарей – как на известной картине «Ночью афроамериканец незаконно присваивает неэкологичное топливо». Такое ощущение, что небо затянуло тучами из графитового порошка, и они как будто движутся там, чёрные на чёрном. Меня аж замутило. На землю падал и сразу таял лёгкий снежок. Ничего себе, как резко начался ноябрь… Пожалуй, если я хочу добраться до дома, то лучше поспешить. А то ляжет снег – и всё, без бульдозера не проедешь. А где теперь тот бульдозер? Не буду дожидаться утра, поеду.

Пока мотор прогревался, я перекидал вещи обратно в кузов, прикрыл брезентом от снега. Прикинул, нужно ли мне что-то ещё – и не сообразил. Вроде бы ничего. Осторожно выглянул в приоткрытую калитку, посветив найденным в комнате охраны мощным фонарем – никого. Откатил ворота, выехал, закатил обратно. Вчерашняя неудачная попытка сейчас представлялась мне случайностью – проскочил поворот, в темноте свернул не туда, объехал город… Глупо, но сознание сопротивлялось невозможному. Ну что же, солярки ещё три четверти бака и две канистры, кроме того, у той фуры в баке дофига осталось. Покатаюсь. В машине хотя бы тепло. Врубил дальний, «люстру» на крыше и этакой прожекторной платформой поехал из города. Теперь уж точно не пропущу указатели.

Город был тёмен и пуст, и выглядел ещё более неприятно, чем днем. Совершенно пиздецомски выглядел. Собаки не попадались, таинственные выпускатели их – тем более. Так и выехал на трассу без всяких приключений. Ехал не быстро – дорогу подморозило, резина нешипованная, привод задний. Через пятьдесят километров, когда вот-вот должна уже появиться развязка, сбросил скорость до городской, тщательно вглядываясь в указатели. На них было что-то совершенно не то – какие-то невнятные «Васильевки» с «Александровками», которых в любой области как опят на навозе. Не помню, чтобы такие были по пути ко мне. Въехав в город со стороны обратной выезду, удивился разве что тому, что в прошлый раз ехал заметно дольше. Постоял, покурил, выйдя из машины и глядя в освещённую фарами темноту. Семьдесят пять километров от знака до знака, я засек. Глобус «город и окрестности» получится небольшим. Вылил канистру в бак, развернулся, поехал в другую сторону. На этот раз вышло шестьдесят семь. То ли с севера на юг короче, чем с юга на север, то ли глобус уменьшается. Свернул на окружную, потом на трассу, ведущую на восток – и въехал с запада через сорок минут и шестьдесят два километра. Обратно обернулся за полчаса и пятьдесят шесть. Можно было попробовать ещё разок – другой, но меня преследовал иррациональный страх, что чем больше я буду кататься, тем меньше будет становиться доступное пространство. Интересно, конечно, проверить, что будет, если оно ужмется до самой городской черты – смогу ли я увидеть въездной знак сразу от выездного? Интересно – но страшно. Заехал в магазин с уже выбитой дверью, чтобы взять ещё бутылку – что-то подсказывало, что она пригодится. В психотерапевтических целях.

Перед входом лежали собаки. Много. Дохлые. Я остановился, не доезжая метров десять, так, чтобы фары светили на разбитую дверь, и взял в руки «шотган». Прождал пару минут – но никакого движения не было. В резком свете и контрастных тенях детали было не разобрать, и я вылез, тревожно водя стволом дробовика. Битое стекло присыпало снегом, и на нём отпечатался чей-то след. Рубчатая подошва «вездеходного» ботинка. Его владелец вошел внутрь, оставил пару грязных отпечатков на полу – что было дальше неизвестно, я не следопыт. Может, он просто проголодался, решил воспользоваться любезно вскрытой торговой точкой, а потом пришли собаки. Пришли – и тут остались. Чтобы определить причину их смерти криминалист не требовался – пулевые отверстия в мохнатых тушках говорили сами за себя. Неизвестный любитель пожрать сумел за себя постоять, уложив несколько десятков псин так быстро, что внутрь не попала ни одна. Вопрос – это тот, кто выпустил адского пса из машины, или кто-то другой? Что-то мне это не нравится. Мутный, судя по всему, тип. Впрочем, бутылку я все равно взял. Раз уж приехал.

Вернувшись в «Рыжий замок», я заново развёл камин, немного выпил, пытаясь смыть вискарём налёт абсурдности с происходящего. Не помогло – голова так и шла кругом, а никаких сколько-нибудь логичных гипотез не возникло. Время к утру, но никаких признаков близкого рассвета – темно, холодно, странно. В городе ни огонька, тишина полная – но где-то там бродит как минимум один вооружённый человек, и он не спешит выйти на контакт, несмотря на то, что мою светящуюся как новогодняя ёлка машину не заметить сложно. Я, в общем, и не думал ни от кого прятаться. Хотя, может быть, стоило бы. Забавно – совсем недавно я переживал, что остался единственным выжившим, а сейчас боюсь, что это не так. Люди так смешно устроены…

Незаметно задремал – и вскинулся от странного звука. Глубокий, низкий металлический… Не сразу понял, что это колокольный звон. Странно было слышать его таким – набатным, без перезвона. Кто-то размеренно, равномерно и гулко бил в большой колокол, и тяжелый резонирующий тон его раскатывался по пустому городу, будя внутри какие-то атавистические позывы к дреколью и вилам.

Звук размывался, переотражался, метался по тёмным улицам, и я никак не мог понять, откуда он идет. Нарезал круги по центру, останавливался, нервно держась за ружьё, опускал стекло, прислушивался… Город старый, соборов и церквей в нём несколько, а отсутствие света отнюдь не способствует ориентированию. Я боялся, что звон прекратится и я уже точно никого не найду, но звонарь попался упорный – лупил и лупил в одном темпе, как заведенный. Бом-бом-бом…

Площадь перед кафедральным собором украшали белые колонны драматического театра и циклопический бетонный памятник. Злые языки утверждали, что изначально это был скульптурный портрет Железного Феликса – на эту мысль наводила суровая угрожающая поза и военного образца шинель. А на табличке значился местный писатель, хотя и достигший всероссийской известности, но масштабу монумента никак не соответствовавший. Фамилию коллеги я, к своему стыду, запамятовал, но его одутловатое доброе лицо смотрелось на милитаризированном туловище огромного монумента совсем чужеродно, что подчёркивалось слегка ошарашенным этого лица выражением. Похоже, что покойный писатель сам был удивлён таким странным увековечиванием…

Колокольня собора была так же темна, как всё остальное, но окна церкви неярко светились, а набатный звон раскатывался над площадью, достигая почти зримой плотности – его волны отражались от стен облезлых пятиэтажек, путались в колоннах театра и обтекали бетонный постамент памятника. Перед храмом стояли, сидели, двигались, обтекая плотной массой ступени паперти, собаки. Такое количество собак сложно себе представить – навскидку их было… До черта. Впечатление, что на площади собрались все псы города и окрестностей, пригласив заодно друзей и родственников из соседних регионов. Площадь состояла из одних собак. Чтобы добраться к собору, пришлось бы ехать прямо по ним.

– Что за слёт любителей колокольного звона? – сказал я вслух, растерявшись от такого мощного зрелища. Свет фар и верхних фонарей машины заливал площадь белым контрастным потоком, но собаки в мою сторону даже головы не повернули. Их лохматые носы смотрели в одну точку – и это была даже не дверь собора. На возвышении неработающего фонтана с колосьями и грудастыми бабами стояли… Двое и двое. Два тёмных, как будто из чёрной бумаги вырезанных силуэта – и два огромных чёрных пса рядом с ними. Силуэты были как бы человеческими, но назвать их таковыми не поворачивался язык. От них исходило такое ощущение чуждости, невозможности, недопустимости – как будто это дыры в форме людей в бесформенных балахонах. Дыры в бездну, полную ужаса, смерти и говна. Да, именно говна – ощущение было такой интенсивности, что воспринималось не глазами, а всеми чувствами сразу. От них резало слух, чесались зубы, зудели руки и смердело говном – хотя никакого звука или запаха как таковых не было. Нечто настолько омерзительное, что должно было быть немедля устранено из этого плана бытия. Любой ценой и любыми средствами. Это была не мысль, а прямое руководство к действию, команда, которую отдало телу что-то более древнее, чем мозг. Я встал на подножку, дослал патрон, положил цевьё «Вепря» на открытую водительскую дверь, прицелился, выбрал слабину спускового крючка, выдохнул, задержал дыхание, и… Промазал. С жалкой полсотни метров по отчётливо видимой крупной мишени.

Опытные герои моих пиздецом сейчас смеялись бы надо мной своими мужественными хриплыми голосами. «Придурок», – сказали бы они, презрительно сплёвывая сквозь зубы, – «Кто же полагается на оружие, из которого даже ни разу не выстрелил?». Они бы, конечно, не забыли пристрелять новообретённый ствол, отрегулировать прицел или хотя бы убедиться, что эта штука вообще стреляет туда, куда ты из неё целишься, а не куда там на заводе мушку вкрутили. В резком и ограниченном свете фар я даже не понял, куда именно ушла пуля. Тёмные силуэты повернулись ко мне, но лиц под капюшонами балахонов я не увидел. Может, и к лучшему, потому что ощущение непереносимой мерзости усилилось настолько, что у меня, кажется, начало останавливаться сердце. Оставшиеся в магазине девять патронов я выпустил с рук, не целясь. Как минимум одна из пуль, ведомая богами случайного распределения, попала в цель – балахон дёрнулся, полетели чёрные брызги, давление непереносимости резко ослабло, позволив мне вдохнуть.

– Что, не нравится, суки? – банально, но искренне орал я, пытаясь заменить магазин. Он сначала не отстёгивался, потом вдруг отвалился и канул куда-то под ноги, потом оказалось, что хранить запасной в застёгнутом кармане жилетки – так себе идея. «Молнию» заело, и я дергал её туда-сюда, обдирая пальцы и с каждым рывком ухудшая положение. В конце концов, язычок замка просто оторвался. Мои герои сейчас ржали бы в голос, сгибаясь от хохота в своих удобных модульных разгрузках, полных соединенных попарно специальными клипсами магазинов, которые они моментально меняют «подбивом», что бы это ни значило. А мне даже крикнуть «прикрой, перезаряжаюсь» было некому. Когда я, отчаявшись, кинул «Вепря» на сиденье и подхватил вместо него дробовик, на постаменте фонтана уже никого не было. Зато собаки, наконец, обратили на меня внимание. Разом – все сто тыщ мильёнов, или сколько их там было. Они развернулись, двинулись к машине и я, с семью патронами в шотгане, вдруг остро почувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Мне вдруг очень захотелось в кресло у камина. Ну, то, что за трёхметровым забором, стальными воротами и бетонными стенами. Очень мне сейчас его не хватало.

Стартовал я довольно бодро – расшвыряв первых собак бампером, практически уже развернулся. Если кого-то и намотало на зубастые покрышки, то это их проблемы. А потом в борт врезалась чёрная туша – да так, что меня мотнуло, и зубы клацнули. Как будто водительскую дверь боднул носорог.

– Ого! – сказал себе я и врубил вторую.

Бац! – удар пришелся в кузов, и пустую корму занесло на подмороженном асфальте. На капот вспрыгнула чёрная псина, навалившись всей тушей на стекло, и я перестал понимать, куда еду. Двинулся наугад, впёрся в кусты, сдал назад, надеясь сбросить собаку, но не преуспел – обо что-то треснулся кузовом, кажется об постамент памятника. Окончательно потеряв ориентацию, нажал на газ, буксуя не то в снегу, не то в собаках, и, набирая скорость, успел даже переключиться на третью. А потом со всего разгона врезался в низкий бетонный заборчик на краю площади. Машина треснулась в него мордой, подпрыгнула и повисла. Я полетел вперёд, и меня приветливо встретила выстрелившая в лоб подушка безопасности. Мотор заглох, фары погасли, из вентиляции потянуло вонючим дымом горящей изоляции. Я сидел, мотая головой в полунокауте, и терзал стартер, но двигатель не заводился. Темнота рычала и била в борта мохнатыми телами. Стрелять не было смысла – только стёкла повышибаю, и тут-то мне и конец. Лобовик и так уже пошел трещинами, помутнел и держался только на плёнке триплекса. Один-два хороших удара – и вот он я, берите-ешьте.

Но как я это вижу, если единственным источником света осталась лампочка «Check Engine» на панели? За окном нарастало рычание мотора, приближался свет фар. Массивное транспортное средство с хрустом притёрлось к пикапу вплотную. Стойку повело, триплекс окончательно выдавился бугром наружу.

– Быстро сюда, ну! – заорал уверенный командный голос. – Бегом, бля, бегом, шевели булками, собачий корм!

Тра-та-та! – раскатилась над площадью короткая очередь.

Я высадил многострадальный лобовик прикладом разряженного «Вепря» и неизящно, полураздавленным червем, выкрутился на капот. В пикап уперся острый нос чего-то угловато-военного, из водительского люка торчит человек, совершенно неразличимый из-за фар. В руках у него ручной пулемет, из которого он садит в темноту короткими экономными очередями. Путаясь в ремнях «Вепря» и шотгана, я перепрыгнул на броню и провалился в открытый люк, стукаясь об края и обдираясь об железяки.

– Закрывай, не тупи! – орал неизвестный спаситель.

Я на ощупь захлопнул стальную створку, чуть не лишившись пальцев.

– Граната, бойся! – за бортом грохнуло, по броне цвиркнуло осколком, но водитель уже сидел на месте, закрыв люк. Взревел оглушительный в стальной коробке мотор, и бронемашина рванулась вперед. Я повалился на сиденье, взыв от врезавшегося в копчик острого угла. Подо мной оказался автомат Калашникова, на который я и уселся с размаху. Автомат и не такое переживёт, а вот мне было больно.

– Весело тут у вас, в городе! – заорал, перекрикивая двигатель, неизвестный.

– Обхохочешься, – мрачно сказал я в ответ.

– Громче, не слышу!

– Да! Весело! – прокричал я. – Чисто цирк!

– Добавим огоньку!

Водитель тормознул так, что я едва не врезался башкой в какое-то железо, откинул люк и, привстав, выставил в него пулемет.

– Там автомат есть, бери, не стесняйся! – щедро предложил он и шарахнул куда-то в темноту длинной очередью.

Я воспользовался любезностью, не без труда вытащив в тесноте из-под своей задницы длинное «весло» старого «калаша». Откинул лючок, высунулся – и чуть не лишился головы, возле которой клацнули челюсти кого-то огромного и чёрного.

– А-а-а, бля! – негероически завопил я, валясь обратно на сиденье.

– Вот падла прыгучая! – водитель извернулся в своем люке и шарахнул из ручника в сторону. – Ага, получил!

Я рискнул вылезти снова – и в свете фар увидел разбегающихся в разные стороны собак. Площадь перед собором быстро пустела. Собачьих трупов осталось немало, но ни одного достаточно большого и чёрного я, к сожалению, не увидел.

– Противник деморализован и в панике оставляет поле боя, – прокомментировал он. Будем считать это победой. В тактическом, конечно, смысле. Борух.

– Что?

– Борух – это я. Майор Мешакер. Будем знакомы.

– Артём. Писатель неопределенных занятий.

– Серьёзно? Настоящий писатель?

– Серьёзно? Настоящий майор? – в тон ему ответил я.

– Ну, есть нюансы, – признался он, – но, в целом, скорее настоящий, чем нет.

– Вот и у меня та же фигня.

– Ладно, подробности потом, – деловито заявил майор, – а сейчас давай посмотрим, кто на колокольне хулиганит.

Чувствовалось, что неизвестный звонарь подвыдохся – удары колокола стали реже, ритм сбивался. Мы с майором вылезли из машины – я, наконец, опознал её как старую БРДМ-ку, – и подошли к воротам собора. Навстречу нам сползала по ступенькам, волоча задние ноги и повизгивая, крупная лохматая собака. За ней оставался кровавый след. Военный достал из кобуры пистолет и, вздохнув, выстрелил ей в голову. Одиночный выстрел гулко раскатился по площади.

– Я так-то собак люблю, – сказал он с сожалением, – но…

Толкнул дверь – она оказалась заперта. Постучал рукой, попинал ботинком, грохнул несколько раз прикладом – реакции не было.

– Открывайте, эй! – заорал я из всех сил, но тщетно.

– Да чёрта с два они нас слышат, – сказал майор, – оглохли, небось, уже от своей звонилки.

Двустворчатые массивные двери собора не располагали к взлому – толстые, деревянные, с железными накладками, на массивных кованых петлях. Такие только взрывать. Но у военного было другое мнение.

– Один момент, – он резво побежал к своему броневичку и ловко залез туда через задний люк. Где только раздобыл такую древнюю трахому? Это же как бы ни пятидесятых годов модель.

БРДМ-ка рыкнула мотором, хрустнула раздаткой и небыстро, но целеустремленно полезла по ступенькам. Острый угол бронированного носа ударил в середину дверной створки – и просто расколол её пополам. Одна половина повисла на петлях, другая – на внутреннем засове. В образовавшуюся щель вполне можно было пролезть даже самому толстому священнику.

Впрочем, нам достался какой-то худой. На рычаге колокольного привода болтался совсем не впечатляющей комплекции батюшка. Молодой, невысокого роста, в драном подряснике, он тянул кованый рычаг вниз всем весом. Сверху раздавалось могучее «баммм». На противоходе рычаг его отталкивал, но тот не сдавался, повисал снова. Глаза его были полузакачены и слегка безумны. Длинные, связанные в хвост волосы и небольшая рыжеватая борода промокли от пота. Нас он даже не заметил. Церковь была тускло освещена десятками тонких свечей и крошечными огоньками лампад, но совершенно пуста. Отчего-то я ожидал тут увидеть молящихся прихожан, успокаивающих их священников, бьющихся в религиозном покаянии грешников, проповедей о Конце Света… Проклятые писательские штампы.

– Всё, хватит, ну, кончай уже! – майор решительно поймал за плечо кинувшегося на очередной приступ рычага батюшку. Тот обвел нас невидящим взглядом, дёрнулся к приводу, но Борух держал крепко.

– Все, кто мог, уже услышали, – сказал я, – и это как раз мы. Вряд ли вы сегодня соберёте аншлаг.

– Эка его заколбасило-то! – сказал Борух с уважением. – Упёртый мужик!

Подхватив священника с двух сторон, вежливо, но крепко, мы повлекли его к выходу. На ступеньках он остановился, покрутил головой, и вдруг отчетливо сказал: «Демоны!»

– Кто, мы? – обиделся Борух. – Сам ты…

– Демоны пришли, – сказал батюшка решительно, – адские псы. Чёрные птицы. Последние дни настали.

На этом заявлении силы его покинули, и он повис у нас на руках в полубессознательном состоянии. В люк машины его пришлось затаскивать буквально волоком. Устроив найдёныша на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке, майор с облегчением полез руль.

– Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Вон, демоны ему мерещатся…

– Если честно, насчёт демонов, – неуверенно сказал я, – уже готов скорректировать свою картину мира.