Александр Жабский "Пилинг сердца"

Поэзия – тёртая светская львица,
В жизни давно ничего не боится.
Хлопает смело мужчин по плечу,
Ставя их в стойку командой «хочу!».

Поэзия – годная богу молиться
Старица только его и боится.
Крестным знаменьем к мужскому плечу
Тихо приложится, вспомнив «хочу»…

«Мне так не хватает касаний…»

Мне так не хватает касаний
Холодной с мороза руки,
И чтобы крылатые сани
В душе нарезали круги.

Пока же салазки бескрылы,
Их ест одиночества ржа,
И ползают где-то, вполсилы
По рыхлому снегу кружа.

Зачем же ты, сдёрнув перчатки,
Ладони кому-то даёшь?
И чьи на них губ отпечатки,
Когда зацелованы сплошь?

Не ведаю чувственных правил
И слышать о них не хочу.
Как бог мои сани направил,
Так я на них и полечу!

«Какая прелесть – изощрённость рук!..»

Какая прелесть – изощрённость рук!
Изысканно-небрежная умелость.
Раскованность, напористость и смелость
Моих отлично вышколенных слуг.

«Я не люблю ничуть евреев…»

Я не люблю ничуть евреев,
Хоть никого и не хулю.
И если это вас согреет,
Я русских тоже не люблю.

И сих своих интимных фобий
Не призываю понимать.
Мне всё равно кого в утробе
Лелеет будущая мать.

И кто в скрипучем катафалке
От нас готовится убыть.
Тут даже не ходи к гадалке —
Я не готов его убить.

Но и любить его – увольте!
Политкорректная любовь
Чужда мне, оттого позвольте
Открыто высказаться вновь:

Я не люблю ничуть евреев,
Хоть никого и не хулю.
И если это вас согреет,
Я русских тоже не люблю.

На всё на то свои причины,
Ведь я, за многостию лет,
Такие повидал пучины,
Каких и в океане нет.

А в душах есть. Пучины эти
Любое из земных племён
Такой отметиною метят,
Что каждый будет заклеймён.

И только нежные отростки,
Людей фильтрованный туман,
В моей душе на перекрёстке
Стоят, как Игорь Флигельман.

Мой чистый друг по alma mater,
Как Саша Чуб, бесценный друг.
Уже давно истлела скатерть,
Нас собиравшая вокруг.

Наш «треугол» давно рассеян,
Но я за них Его молю…
А так я не люблю евреев
И русских тоже не люблю.

«Что нестерпимее всего?..»

Что нестерпимее всего?
Быть не пластом, а промежутком,
Метаться в том зазоре жутком,
Так и не выйдя из него.

Две бездны зиждутся в умах,
И одинаково бездонны.
И потому мы так бездомны
В своих как будто бы домах.

«Я стихи не пишу …»

Я стихи не пишу —
Я стихами дышу.
Отбирая созвучья и рифмы,
Тяготею к ножу
И у горла держу
Я угрозу для крови и лимфы.

Они лёгкие жмут,
Они душат, как жгут,
Что я рву на отдельные строки.
Они сыплются в ряд
И, как слоги, парят
В заполошном моём караоке.

Нет пощады от них,
Нас оставив одних,
Бог обрёк меня ждать катастрофы.
Вот и лупит под дых
Каждый сложенный стих,
Что сбиваются стаями в строфы.

Пока всё не отдам,
Пока всем не воздам,
До тех пор они горло полощут.
И ни шагу шагнуть,
Ни спрямить этот путь
И не сделать хотя бы попроще.

«Ей 22, а что это такое…»

Ей 22, а что это такое,
Поди пойми…
Да ладно, не поймёшь!
Когда любовь берут
Одной рукою,
Которую обеими даёшь.

Что 22?
Всего лишь дважды десять,
Пусть, с хвостиком,
Но это чепуха!
Её любви хватило бы
На месяц.
Или на сутки, если
Без греха.

Непостоянство
Молодостью правит,
И даже в самой верности
Оно,
Как капля мёда
В гибельной отраве,
Что уравняет всё,
Что не равно.

«Ночь прошла…»

Ночь прошла,
А совесть не проснулась!
Не спешит мне, бестия,
Помочь.
В мире что ли
Всё перевернулось?
Или просто
Бесконечна ночь?

Я сижу у синего оконца,