Алёна Половнева "Шесть минут до конца лета"

– Коллеги, у кого-нибудь есть еще замечания? – Анастасия Емельяновна не дала сбить себя с толку.

Литераторы с первых рядов мгновенно подхватили брошенную им кость и принялись увлеченно грызть коллегу. Особенно усердствовали женщины с прическами: кто-то кудахтал, что так никуда не годится, это не литература; кто-то визгливо цитировал избранные места; кто-то вещал, по-учительски подбоченясь. Они умудрялись перебивать даже друг друга, поэтому даже речи не шло о том, чтобы дать Матильде хоть как-то ответить и защитить себя.

– У вашего героя идеальная стрижка, как будто он только что из парикмахерской, но пыльный камуфляж, как будто он только что из похода. Вы уж определитесь!

– Матильда, общее впечатление от текста пока такое: картонная речь картонных персонажей в картонных декорациях. Ни одной живой фигуры. Язык гладкий, но очень похоже на школьное сочинение  – хорошего, надо сказать, уровня  – но со штампованными красивостями и канцеляризмами.

– Эти ваши приемчики дешевые, бульварно-романтичные такие… Краснеть, губки закусывать и все такое…

– Начало романа неудачное, на мой взгляд. Вы хотели создать интригу, но не дали читателю ничего для фантазии. Этот ваш Макс, он какой? Большой или маленький? Сильный или слабый? Жестокий или добрый, но в тоске? В общем, слушаю что-то, а что слушаю – понятия не имею…

– Этот текст – очередное подражание графоманке, распиаренной страдалицами пубертатного возраста!

– Вы ахинею какую-то написали!

– Это нечитаемо. Чистить текст!

– Даешь длинноты, обороты, причастия! Побольше «-вшей»! Пусть текст будет не только картонным, но и омерзительным стилистически.

Женя даже растерялась. Никого из предыдущих чтецов так не критиковали, а поэты, выступавшие перед Матильдой, были не бог весть какими мыслителями. И текст «Третьей жены» был не настолько плох, чтобы выливать на него столько помоев.

– А получили вы по заслугам, так что не обессудьте! – припечатала напоследок Анастасия Емельяновна.

– Так насильники говорят, – снова не выдержала Женя. И все снова обернулись на нее. Анастасия Емельяновна скривилась.

Матильда держалась молодцом. Она не плакала и даже находила в себе силы кивать в ответ на жестокие слова своих критиков, и только плотно сомкнутая челюсть и побелевшие крылья носа выдавали ее напряжение.

– Я думаю, на этом можно закончить, – произнес Земсков, вставая.

Довольным он не выглядел в отличие от своей заместительницы. Анастасия Емельяновна лучилась довольством, словно только что мазалась медом и щебетала с подружками в парилке. У нее даже лицо лоснилось похоже – только махрового тюрбана на голове не хватало! Жене невольно захотелось стукнуть ее по мясистому затылку.

Зрители поднимались со своих мест, разминали затекшие ноги, выпивали, закусывали котлетками, то и дело поглядывая на Матильду, которая спустилась со сцены и поспешила к Жене.

– Ты – молодец, – она подхватила ее под локоть. – Хорошо держалась.

Женя взяла с подноса бокал с домашним «Бейлисом». Тот противно расслоился на водку и сливки, которые в духоте кабинета свернулись в творог. Она поморщилась и поставила выпивку обратно.

– Пойдем отсюда скорее.

– Пойдем, – покорно сказала Матильда.

Она принялась запихивать внутрь сумки свои распечатки, но ее руки тряслись и не слушались. Женя забрала у нее и сумку, и бумаги, сложила все сама, застегнула молнию и подтолкнула Матильду к выходу. Из читального зала они вышли быстро и ни на кого не глядя.

– Спасибо, – сказала Матильда тихо, когда они почти бегом вывалились из вестибюля библиотеки на остывающую улицу. – За поддержку.

– На здоровье. Ты домой? Тебя проводить?

– Нет. Я тут, рядом…

Матильда показала рукой в парк, раскинувшийся рядом с библиотекой. На его восточной окраине ютился новый жилой комплекс – несколько модно застекленных многоэтажек.

– Хочешь, я побуду с тобой?

– Нет, у меня денег больше нет.

– Мне все равно в ту сторону, – сказала Женя тихо, – я отстану от тебя на двадцать шагов. Если захочешь поговорить, просто обернись.

Мати кивнула и бодро зашагала прочь.

Чем дальше они углублялись в парк, тем медленней шла Матильда. Ее плечи обреченно опустились, ноги оступались. Когда библиотека скрылась за деревьями, Женя решительно нагнала ее, развернула и крепко прижала к себе. Матильда всхлипнула, и слезы, хлынувшие из ее глаз, намочили Жене плечо.

– Разве я это заслужила? Почему они так со мной? А сами они много чего написали?

Матильда очень многословно то костерила своих врагов, то взывала к их жалости, по-детски утирая слезы ладошками. Выплеснув соленой влагой свое негодование, она довольно быстро успокоилась.

– Я не должна плакать, да? – улыбнулась она сквозь слезы, когда они расцепили объятия. – Я – дурочка, да?

– Вовсе нет, – Женя погладила ее по плечу. – Плакать можно, а иногда – нужно и важно. Просто никому не показывай своих слез. Из-за твоих слез критики почувствуют себя виноватыми, а это очень неприятно – чувствовать себя виноватым, и за это они могут тебя возненавидеть. За то, что заставила чувствовать вину за себя и свое гадкое поведение. Короче, станет только хуже.

– Серьезно? Никогда бы не подумала!

Они двинулись по тропинке. Матильда думала вслух.

– Ну, жанр это такой. Он не всем нравится. А тебе понравилось?

– Да, – соврала Женя. – Мне понравилось тебя слушать.

– Я вложила всю душу…

Эта песнь неоцененного художника, та, что о душе, была бесконечна. Правда, она в конце концов сводилась к подсчету затраченных на литературу человекочасов и пылкому заявлению о нежелании работать дальше. Но Женя слушала и сочувственно кивала.

– Я не буду больше плакать, – пообещала вдруг Матильда. – Я просто напишу что-нибудь новое. Не про Белые Горы!

– Это хороший настрой, – улыбнулась Женя. – Напиши, как на эту противную Емельяновну библиотечное привидение напало.

Матильда рассмеялась.

– Это мой дом, – Матильда показала на новостройку.

– Может, пройдемся еще? – предложила Женя. – Чтоб ты домочадцев слезами не пугала…

Матильда открыла сумочку и протянула Жене еще две купюры.

– У меня правда больше нет, – сказала она.

– Мы что, уже час тут гуляем? – удивилась Женя, пряча купюры в тот же карман.

– Ну да, – подтвердила Матильда. – Слушай, давай встретимся завтра! Приходи в гости, квартира шестьдесят семь.

– Хорошо.

Женя смотрела ей вслед, пока она, махнув рукой, не скрылась за железной дверью подъезда.

И только тогда, когда глухо стукнул магнит домофона, Женя почувствовала, как она устала. И дело было даже не в скучных текстах, агрессивных библиотекарях и запахе морковных котлет, а в том, что Матильда была четвертой за сегодня. Или пятой. Женя достала купюры из кармана, а со спины сняла маленький рюкзачок и нашарила в нем свой кошелек. В кошельке оказалось чуть меньше десяти тысяч, что никак не прояснило ситуацию: четвертая была Матильда или пятая.

Женя сложила купюры в кошелек.

Но на сегодня почти всё. Слава Богу!

Она свернула на соседнюю аллею, чтобы до дома добраться переулками – нет сил брести в толпе.

Дома было прохладно – работал кондиционер. Женя щелкнула пультом, крышка кондиционера, чавкнув, закрылась. Она подошла к окну гостиной, выходящему во двор, и открыла его настежь. Здесь, на подоконнике, сохли четыре больших бруска мыла: желтое с травами, розовое земляничное, фиолетовое с лавандой и зеленое, пахнущее чем-то ядовитым. Бруски были фабричные, одинакового размера, два с начинкой: в основу желтого и зеленого были вмурованы ароматные травинки. Женя провела рукой по стопке – стопка приятно стукнула – взяла розовое, подбросила на ладони.

На бруске стоял неаккуратный штамп – название фирмы и «160 лет».

Женя поднесла его к носу и вдохнула. Пахнет как детство. Летнее утро, свежевыстиранные простыни, которые бабка развешивала здесь, во дворе, под окном – они пахли точно так же. Маленькая Женя часто путалась у нее под ногами – ей нравилось, как прохладные влажные тряпки трогают ее лицо и цепляют волосы, когда она пробегает под ними, – за что часто получала мокрой наволочкой по заднице.

Тогда еще не было ядовитых химических отдушек, и туалетное мыло пахло почти так же, как хозяйственное. Чуть тоньше, чуть слабее, но так же. Женина бабка прятала мыло в шкаф – большие куски «Земляничного», которые продавались без упаковки – и вся ее одежда и все постельное белье пахло этой щелочной земляникой.

Женя провела пальцем по штампу и ковырнула мыло ногтем. Мягкое, жирное, плохо сохнет, будто по старому советскому ГОСТу сделано. Бабкино, наверно, было такое же, но высыхало до трещин, потому что лежало в шкафах годами.

Она прижала мыло к губам. Ей захотелось, чтобы запах стал ярче, чтобы заполнил ее ноздри, потом – пазухи, потом – всю голову и вытеснил из памяти сегодняшний вечер.

Женя взяла канцелярский нож и земляничный брусок, подошла к окну напротив, выходящему на проспект Довлатова, и рванула раму. Теперь в прохладную комнату ворвался нагретый пыльный воздух и смешался с дворовой свежестью. Проспект горел фонарями, лампионами, вывесками, грохотал ненавязчивой летней попсой из колонок кафе. Из кафе на первом этаже Жениного дома вывалилась развеселая компания женщин разных возрастов.

Женя услышала знакомые голоса и присмотрелась. Точно, тетки из библиотеки! Вон противная Емельяновна! Прически растрепались, голоса раззадорены алкоголем, веселые и свободные женщины двадцать первого века. А бедная Матильда, наверно, сейчас плачет…

– Вот она ваша паства, кафе «деГуж», – усмехнулась Женя. – Растоптали товарку и айда праздновать!

Она клацнула канцелярским ножом и принялась быстро кромсать земляничное мыло. Длинные гладкие розовые ломти падали на подоконник. Резка шла туго, мыло и правда было влажным и оттого неподатливым.

Но резка приносила облегчение.

Теперь она сможет заснуть.

Как ее можно не любить?

– Я правда впервые в жизни подумала, что я с ума сошла! Представляешь! Я захожу, закрываю за собой дверь, иду к окну, чтобы открыть его, и вдруг чувствую, что холодно. А я еще вспомнила, как ты мне вчера предлагала про привидение написать, ну, что оно в библиотеке завелось и напало на Емельяновну. Ты помнишь?

Женя уже поняла, что с Матильдой не так. Матильда говорила. Говорила, говорила, говорила – очень много. Она переводила дыхание, меняла тему и начинала говорить снова. Впрочем, обнаружилось, что тему могла переводить и сама Женя. С Матильдой было легко. Поскольку ответа она не требовала, то можно было даже не слушать.

Квартира у Мати была потрясающая. На четырнадцатом этаже с видом на парк и крышу библиотеки, с большими светлыми окнами, с маленьким безрамно остекленным балконом. Но главное – обстановка. Легкая светлая мебель, диваны и кресла без каркасов, маленькие разноцветные вазочки то тут, то там. Модные светильники и повсюду доски для записей – магнитные, на которых можно было черкать маркером, пробковые, к которым булавками крепились маленькие разноцветные записочки, и разнообразные декоративные решетки, к которым бумажки цеплялись прищепками. Комнат было две: гостиная и спальня.

– Ты потрясающе организуешь пространство! – заметила Женя. – Ты сама все обустраивала? Очень дорого вышло?

– Не очень. «Фикс Прайс», «Порядок», «Алиэкспресс»… Кресло-мешок сшила сама. На мебель пришлось потратить деньги, но не очень много. Она на самом деле обычная, просто я купила немного мебельной ткани, ладно, много мебельной ткани, поначалу я постоянно делала все неправильно. Ладно, еще много видео на «Ютюбе». Хочешь, я тебя научу? Хотя для этого нужен художественный вкус. Я не говорю, что у тебя его нет, просто этому нужно учиться. Я тоже не профи…

– Ты одна живешь?

– Нет, с любимым человеком… Не то, чтобы живу, он ночует у меня три ночи в неделю…

– Мати, милая, не обязательно рассказывать всё вот так сразу, – произнес мужской голос за их спинами.

Мати запнулась и покраснела. Женя обернулась.

– Здравствуйте, – сказал ей с улыбкой Владислав Земсков, заведующий библиотекой, выходя из спальни. На нем были шорты до колена, открывающие волосатые икры, и плюшевые тапки-«зайцы».

Вблизи ему оказалось лет сорок пять, и он, с его длинными волосами и кулоном-когтем на шее, напомнил Жене молодящегося плейбоя-миллионера, погрязшего в долгах и безделье.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Женя, – я не вовремя?

– Очень вовремя. Мати, малышка, свари кофе.

Матильда кивнула, послала Жене хитрую улыбку и вышла из комнаты. Земсков присел на диван и указал рукой на кресло перед собой. Женя послушно села напротив.

– Матильде сложно завести друзей, – начал он. – Видите ли, все свободное время она тратит на сочинительство, а на работе, – он развел руками, – вы сами понимаете… В женском коллективе волей-неволей придется разговаривать о своей личной жизни. А как рассказать про меня? Я ведь женат…

Он посмотрел на Женю исподлобья, ожидая реакции.

Женя проглотила усмешку. Неверностью женатого мужчины под полтинник ее было не удивить.

– В общем, мы о нас не болтаем, – продолжил Земсков. – К тому же моя заместительница очень огорчилась бы, узнав, что это я редактирую тексты Мати. Последний вчерашний диалог, который ее так покоробил, – моя работа.

Женя улыбнулась.

– А крапинки? Те, что черные в зеленых глазах? – спросила она.

– На крапинках настояла я, – с улыбкой сказала Мати, появляясь в гостиной с подносом.

На подносе тоже стояла вазочка с розочкой. Маленькая вазочка с маленькой кустовой розочкой. И весь этот антураж был таким ненавязчивым, таким милым и так подходил Матильде, что не удивительно, что Земсков торчит здесь три ночи в неделю и носит пушистые тапки. Здесь было уютно до чертиков.

– Я ее очень люблю, – Земсков схватил Матильду за руку, едва та успела поставить поднос на низкий журнальный столик, и смачно трижды поцеловал ее кисть. – Как ее можно не любить?

Женя снова улыбнулась. Если мужчина начинает прилюдно говорить о любви, особенно об огромной и всеобъемлющей – значит грядет расставание. Это что-то вроде аутотренинга и самый верный признак!

А чье-то расставание для друга на час – это большая денежная удача.

– А она с меня в своих романах злодеев рисует, – сообщил Земсков.

– Очень выпуклый получился злодей, – заметила Женя.

Мати послала ей беглую улыбку и упала на диван рядом с Земсковым, но тут же подскочила как ужаленная.

– Ой, сахар забыла!!! Женя, у тебя в профиле написано, что ты не пьешь кофе. Я сделала тебе зеленый чай, – крикнула она уже из кухни.