Опешил тот с разинутым ртом и давай скрести в затылке… Но через полчаса из-за забора раздался его бодрый возглас:
– Тома-ас, иди принимай работу и плати деньги!
Слово – оно такая штука, коль вылетело, обратно его никак… Теперь уж опешил сосед-потешник, долго он рассматривал свой заказ малярный, но, убедившись, что забор с той стороны в самом деле как следует измазан коричневой с энтим самым запахом, как его… субстанцией, был вынужден, никуда тут не денешься, выписать чек на пять тысяч. Передавая его через забор, он сказал соседу с усмешкой:
– Урма-ас, у меня сейчас нет наличных, но ты ведь знаешь, моё слово – железо, а чек тем более! Завтра ты сможешь посетить банк и получить там по нему кругленькую сумму!..
– Отлично, Тома-ас, – взял тот платёжный документ банковский, но, помешкав трошки, в свою очередь обратился к приятелю, – слышишь, сосед, я знаю отличный способ заработать деньги, если тебе так же, как и мне, нужны пять тысяч, то я тебе о нём с удовольствием расскажу.
– О-о, спасибо, друг, конечно же, деньги мне нужны, я ещё ни разу в жизни не упустил выгоду!
– Так покрась вот этот забор коровьим навозом со своей стороны, и я заплачу такую сумму, какую назвал – дело верное.
Жалко стало Томасу только что непредвиденно понесённых убытков, он и согласился на выгодную сделку:
– Отлично, Урма-ас, я приступаю, – ответил тот и кинулся разводить пожиже энтот самый колер, а через какое-то время, выполнив условленную работу, в свою очередь получил чек на хорошенькую сумму, подписанный приятелем.
Два довольных фермера-соседа стояли с разных сторон свежеповапленного забора и разглядывали его, посмеиваясь неприметно один над другим, но тут вдруг Томас, он был смышлёный малый, сообразил что-то важное да и говорит:
– Урма-ас, послушай, тут такое дело, а ведь мы с тобой могли бы, обменявшись нашими чеками, избегнуть посещения банка, сэкономив при этом на бензине и банковских издержках.
– О-о, ты голова, давай мы так и поступим, – согласился сосед, а после обмена ценными бумажками вдруг призадумался, да тут и выложил, – слушай, Тома-ас, а тебе не кажется, что мы с тобой бесплатно вымазали свой забор коровьим помётом?
Но Томас умный был мужчина, он разъяснил соседу-простаку:
– Нет, Урма-ас, всё было не так, как ты говоришь, всё было совсем по-другому – мы с тобой сегодня приняли участие в производственно-коммерческой операции с оборотом средств величиной в десять тысяч крон!
Сосед снова задумался, а потом и говорит расстроенным голосом:
– В таком случае тебе не кажется, что мы с тобой продешевили? Надо было тебе и мне взять за работу тысяч по пятнадцать или, лучше, по двадцать!..
Долго смеялись охотники забавной присказке.
– Вот так председатель сказывал на правлении, заседание тогда сорвалось, пришлось людей в магазин посылать… зато смех потом стоял по всему Рабиндранату, – добавил Михалыч.
– А кстати сказать, очень странное у предприятия вашего поименование, труднопроизносимое, переназвали бы уж как попроще, в самом-то деле, – вставил слово успокоившийся, наконец, от всхлипываний Иван Сергеевич, охотник городской.
– Да как-то раз хотели переименовать, было дело, так мужики не позволили, завыкобенивались – и всё тут.
– Отчего же?
– Потапыч, скажи вот человеку приезжему, как на духу, пошто не позволил переименовать Рабиндраната Тагора в Клару Цеткину?..
– А чаво менять-то шило мылом, – включился Потапыч, – и имечко-то славно, и вобще… да и на «едрит тву мать» похоже дюже…
Гогот троих охотников вновь понёсся в перелески, отдыхавшие неподалёку собачки время от времени беспокойно поднимали головы и озирались.
– Занимательно всё в твоей байке, слов нет, – продолжил Иван Сергеевич, – выгода, прибыль, банк, издержки… дебит с кредитом да профит с дефицитом приплести бы сюда заодно, будь они неладны… Затейник ваш председатель, ничего не скажешь, только вот расценки у него там, по ходу, несуразные за малярные-то работы, и аромат на всю округу… А уж как всё на самом деле в том раскладе было, так то сейчас сам расскажу, однажды на корпоративе кто-то из офисных по весёлому делу, лет пять уж как тому, напел такую вот историю…
… Скакали по прерии два ковбоя, два друга закадычных, Билл и Джон было их звать, долго скакали – замучились, взопрели на солнце полудённом, лошадок уморили, вот и решили сделать привал недолгий. Тут Билл, шутник и забияка, выходец из Южного Йоркшира, а ныне коренной житель штата Техас, и говорит Джону с усмешкой:
– Слушай, дружище, у меня тут завалялся доллар, и если хочешь его заработать, поцелуй в губы мою кобылу… Но только покрепче, так, чтобы ей понравилось!.. Никто кроме нас с тобой знать об этом не будет, клянусь… а деньги – вот они!
Джон, в прошлом студент-недоучка, сбежавший в своё время на Дикий Запад после поджога колледжа, в котором с полгода изучал экономику, давно сидел без денег, он, не видя другой возможности заработать, недолго думая, согласился на предложение и приложился взасос к устам каурой лошадки своего спутника, обняв её за взмыленную морду. Долго ржали Билл и его кобыла после этого поцелуя, а гнедой мерин, привязанный неподалёку, ревниво фыркал и водил взад-вперёд ушами, косясь на хозяина. Джон старательно спрятал в карман заработанные деньги, однако, будучи уязвлён в глубине души насмешкой приятеля, через непродолжительный отрезок пути в ответ предложил Биллу поцеловать своего мерина, да понежнее, за доллар, который лежал в его кармане и жёг ляжку, на что непритязательный и скуповатый Билл, оказавшийся теперь без единого цента, тут же согласился, тем более, что посреди бескрайней прерии, где они находились, некому было лицезреть такое диковинное зрелище… Повеселился и Джон, расплачиваясь с товарищем, а ошеломлённый гнедой прядал ушами, фыркал и скалил зубы…
– Да, Джонни, – произнёс через какое-то время неуёмный затейник Билл, встрепенувшийся после давешней забавы, – совсем одичали мы, не вылезая неделями из сёдел, давненько не видали ничьего внимания, а ведь бывали у меня времена и получше, уж я бы рассказал тебе про них, да как-нибудь потом… Послушай, друг, я вот что думаю… а чем я хуже-то моей каурой?.. А доллар – вот он, погляди!
Простоватый Джон, уже почти позабывший вкус кобыльего пота, но успевший соскучиться по деньгам, долго потом отплёвывался – аромат ковбойских усов залившегося хохотом приятеля оказался ядрёнее лошадиного духа, но через какое-то время, вновь вернувшись в душевное равновесие, он в свою очередь заключил с тем сделку, подобную только что совершённой, в результате которой доллар в очередной раз вернулся к хозяину.
– Джонни, дружок, – Билл вертел в руках неугомонную монету, не пряча её уж более в карман, – я так думаю, неспроста судьба послала нам с тобой этот доллар.
Вот таким образом с помощью серебряной монеты и нехитрых придумок развлекали друзья один другого на нечастых привалах покуда не прискакали в маленький городок, на главной улице которого по соседству с салуном увидели банк. Тут они спешились, вынули свои кольты, вошли в помещение финансового заведения, перестреляли всех, кто там был, и выгребли из кассы всю имевшуюся в ней наличность. Запах пороха и большого куша опьянил удачливых соратников и наполнил их души радостью, но не тут-то было – в банк подоспел шериф и первым же выстрелом из своего винчестера уложил замертво Билла, однако Джон не сплоховал и тут же застрелил шерифа.
Скакал по прерии одинокий ковбой, к его седлу была приторочена сумка, полная долларов, но осознание этого факта не грело удальцу душу, было ему как-то грустно, тревожно и одиноко в этом мире… А к вечеру беглеца настигли рейнджеры, они пристрелили Джонни-малыша, как бешеного пса, забрали сумку с деньгами, кольты, коня и умчались прочь, оставив его лежать навзничь одного посреди бескрайней прерии с тремя револьверными пулями в груди. В расширяющихся зрачках ковбоя отражалось бездонное небо с кружащими в нём стервятниками, а в угасающем сознании самопроизвольно возникали обрывки едва приметных образов из безвозвратно утраченного прошлого, и напоследок откуда-то издалека донёсся голос профессора сгоревшего колледжа:
– «…при наличии сбалансированного рынка даже небольшие оборотные средства в сочетании с активностью и предприимчивостью его участников в состоянии насытить этот рынок товарами и услугами… дисбаланс же рынка в плане спроса и предложения в сочетании с избыточными финансовыми средствами – это очевидная предпосылка к возникновению инфляции, а следом за ней гиперинфляции и стагнации… а чрезмерная милитаризация экономики, вне всякого сомнения, губительна для самой экономики…»
Скончал рассказчик, а сам и не смеётся.
– Дык я и говорю чаво, – Потапыч тут как тут, – халява – та у нас пользительна бывает, а там, в Техасе, вишь, народу сколь сгубила, просто страсть!.. И Джонни-пастушка мне жалко чрезвычайно, любил он жизню всю, какая есть… да и поколобродить, видно, был не промах.
– Выходит, не доучился наш студент, – вослед ему Михалыч, – жить бы ему ещё да жить с долларом-то в кармане неразменным, ан вот как всё обернулось по незнанию экономической науки… невесела твоя история, Иван Сергеич, невесела, больше даже как грустная.
– Что ж тут ещё сказать… грустная, весёлая… какая уж есть. Ну а вокруг-то, оглядеться если, веселее что ли? Куда ни кинь, так всюду: «Сорри, Ваш лимит исчерпан». А то порой: «Прости, друг, это просто бизнес», – и шерифы тут как тут, а ты без револьвера! Такая вот картина крупными мазками…
Приезжий человек, покряхтывая, поднялся на ноги и вскинул за ремень на плечо заморскую двустволку.
– И беда, – добавил он, – коль у тебя не выучены уроки. Воистину сказать, одна отрада в свете белом если и есть, так то заветные бубунькинские буреломы и урочища, куропатки с фазанами да собачек бодрое потявкивание!.. Однако, всё ж пора бы и на базу, солнышко-то к закату направилось.
– Пора, Иван Сергеич, ой, пора, – подхватился тут и егерь знатный, – моя поди там баньку истопила, да щей наваристых чугун в печи стоит, а рябчиков уж коль вослед нажарить – так жизня и недаром прожита!..
Охотники неспешно собрались, кликнули собачек и, пересмеиваясь вослед свежим ещё в памяти своим словесным изыскам, побрели все вместе в направлении деревни Бубунькино.
Славная, однако, у них вышла охота.
Последняя охота
Лёнька в эту ночь никак не мог уснуть, он долго ворочался в своей постели, предвкушая грядущее событие – завтрашнюю поездку на охоту, свою первую охоту. Отец давно обещал взять его с собой пострелять уток, и вот теперь, наконец, это его обещание будет исполнено. Завтра, теперь уже завтра они поедут на открытие сезона, и ему, может быть, даже разрешат разок выстрелить из настоящего охотничьего ружья…
В лёнькиной памяти сохранились самые ранние детские воспоминания о том, как, приезжая с охоты или рыбалки, отец, заядлый и удачливый промысловик, привозил добычу, очень нужную семье в те не очень сытые едва послевоенные времена. Мамка терпеливо и старательно, вся то в чешуе, то в перьях, чистила пойманную рыбу и ощипывала битую дичь, которой порой бывало изрядное количество, запасаясь продуктами впрок, отец помогал ей в особо трудных случаях. А для младшенького сынишки у него из поездки всегда бывали припасены, как он их называл, гостинчики от зайчика либо от лисички. Это были замечательные гостинчики: очень вкусные кусочки хлебушка с ещё более вкусными кусочками колбаски или ещё чего-то, уж не вспомнить чего, что там готовили для него эти славные зверушки.
Лёнька в то время находился в весьма нежном возрасте, и любимым его литературным произведением было повествование о том, как лиса выгнала зайца из тёплой лубяной избушки, оставив ему взамен свою ледяную. Родители, читавшие сказку, с умилением наблюдали, как каждый раз он горько плакал, переживая за бедного зайчика, оставшегося без своего жилья, но гостинцы, привозимые с охоты, принимал с удовольствием от обоих персонажей.
От отца, возвращавшегося из добычливой молодецкой поездки в неведомые дали, всегда пахло дымом, чем-то ещё особенным недомашним, романтикой походной пахло и удовлетворённым человеческим азартом. Добычи, привозимой им с друзьями, бывало иной случай очень много, и мальчонке-карапузу не раз случалось участвовать в непростом процессе её дележа. Весь рыбацкий улов вываливали из мокрых мешков на земляной пол в отцовой столярной мастерской, что была на нижнем полуэтаже дома, ну и любопытный мальчуган всегда оказывался тут как тут со всеми рядом, интересуясь, как какая рыбка называется, и восхищаясь её изобилием.
– Рыбаком будет, – подхваливали пацана отцовы друзья.
Улов сообща раскидывали на одинаковые кучки, которые бывали мальчишке когда выше колена, а когда и по пояс, в каждой из них оказывались и краснопёрка с жерехом, и лещи с судаками, нередко попадались большущие сомы с сазанами, помещавшиеся в мешок лишь пара-тройка штук. Когда вся рыба бывала разделена на равные доли, отец командовал, обращаясь к Лёньке:
– Ну-ка, сынок, отвернись, – а когда тот поворачивался лицом к входной двери, спрашивал, указывая пальцем на одну из долей, – это кому?
– Дяде Серёже! – весело кричал малец.
– А это? – переводил он палец дальше.
– Дяде Саше!
– А это кому?
– Нам!..
Обильной бывала добыча и в охотничий сезон, осенью и в начале зимы. Убитую на охоте дичь охотники успевали распределить между собой, как правило, ещё на месте промысла, у камышей, не отходя, как говорится, от кассы.
– Славно в этот раз поохотились, – приговаривал, бывало, отец, выкладывая во всю длину столярного верстака уток, лысух, чирков и прочую птичью водоплавающую разность, привезённую домой.
Для обеспечения рыбацко-охотничьего промысла плавсредствами он, плотник по роду деятельности, строил прямо во дворе возле дома лодки, обычные нормальные деревянные лодки с вёслами, уключинами и длинным шестом, которые почему-то называл непонятным словом «каюк». На лёнькин вопрос, почему он так называет лодочку, отвечал:
– А потому, сынок, что если в ней перевернёшься, то тебе каюк!
Зачем нужна такая лодочка, которая переворачивается, думалось тогда ребёнку, и что такое каюк, всё равно было непонятно…
Не для продажи, понятно, он их строил, в те годы такое изделие было невозможно продать, лодки предназначались, как уже говорилось, исключительно для его личных совместно с друзьями-товарищами нужд. Была в те годы у них компания добычливых смелых мужчин, где каждый делал что-то нужное для общего предприятия: у одного была машина «газик», незаменимый в промысловом деле вездеход, другой хорошо знал охотничьи места и водил знакомство с охотинспекцией и рыбоохраной, третий ещё чем-то важным занимался, а вот отец строил лодки, которые потом всей компанией отвозили на место за несколько десятков километров от города на берег безлюдного залива в устье реки, впадавшей здесь в море, и прятали в безграничных прибрежных камышовых зарослях. Приезжая на берег в очередной раз, находили в укромном месте свой каюк, выталкивались на нём через камыш с помощью шеста на чистую воду и ставили на ночь сети – конечно же сети, баловство с удочками здесь не признавалось – с него же делали засидки утром и вечером на дичь, на нём и собирали убитую добычу.
По понятным причинам в лёнькиной семье имел место ярко выраженный охотничий культ, в большом почёте была на столе жареная и тушёная дичина, чистка отцом охотничьего оружия привлекала всеобщее внимание, а за зарядкой патронов дети наблюдали, как заворожённые. Со временем старший брат подрос и стал ездить с отцом на охоту, ему там доводилось стрелять из отцовой двустволки, покуда для приобретения своей и получения охотничьего билета не подоспел возраст.
Лёнька, судя по всему, тоже должен был стать охотником. В целях соответствующего воспитания духа а также для стрелковой подготовки отец купил в дом ещё одно ружьё, которое и отдал ему в пользование. Это была пневматическая винтовка, стрелявшая маленькими свинцовыми пульками, такая, какие используют в городских тирах, её дома называли «воздушка», из неё мальчишка стал практиковать свою меткость прямо во дворе. Отец научил правильно прицеливаться, изготавливал различные мишени, и день ото дня Лёнька стрелял всё лучше и лучше. А ещё при всём этом приветствовалась стрельба по живым целям – по воробьям, которые в большом количестве там и сям скакали по фруктовым деревьям в саду позади двора.
– А что это они нашу черешню обклёвывают? – возмущался отец. – Надо пострелять этих разбойников, сынок.
В самый первый раз он сам взял в руки воздушку, зарядил её и с одного выстрела подстрелил воробья, после чего забросил его на крышу сарая со словами:
– Кошки нам спасибо скажут!
После этого случая воробьи стали целью и для подрастающего охотника. Лёня охотился на эту мелкую дичь, защищая урожай от потравы, от чего испытывал чувство гордости, а когда случалось удачное попадание, то получал всплеск эмоций, подобный охотничьему азарту, ещё кормил своей добычей соседских котов, полагая, что они ему за это в самом деле благодарны.
– Молодец, охотником будешь, – похлопывал отец сына по плечу, когда тот хвалился ему очередным метким выстрелом, – вот начнётся сезон, возьму тебя с собой на залив уток пострелять.
– Из моего ружья? – Лёнька к нему.
– Нет, сынок, из моего, твоё для этого дела слабовато будет.
– А быть охотником – это хорошо? – не отставал мальчонка.
– Охота – самое мужское занятие, какое только бывает, – отвечал отец ему очень серьёзно, – там, на пустынном побережье, ты хозяин самому себе и всему, что есть на свете! Стоишь с ружьём в руках и патронами у пояса посреди бескрайнего простора, а вокруг тебя, сколько хватает глаз, ни души, ни огонька, ни дымка – только ты, ветер и первые лучи солнца над горизонтом!..
– А тебе не жалко уточек, когда ты в них стреляешь?
– Нет, не жалко – нам ведь дома нужно кушать мясо?.. Нужно… Поэтому надо охотиться, а то где же ещё его возьмёшь?..
Таким образом в плане подготовки ребёнка к обращению с оружием, соответствующему отношению к добыче в частности и в целом к очень мужественному занятию под названием охота всё шло по накатанной дорожке, но тут произошёл вот какой случай.
Однажды Лёнька бродил по саду со своей винтовкой в руках, высматривая в ветвях деревьев крылатых серых разбойников, но воробьи, как на зло, все разлетелись после первого неудачного выстрела, и вот вдруг на одной из веток посреди спелых абрикосов он, наконец, увидел птичку, только она была не серенькая, а цветастая с жёлтыми боками и размером чуть-чуть меньше воробья – синица, нечастый гость в саду. Рядом с ней и на соседних деревьях никого больше не было, а ружьё было заряжено и взведено, палец на спусковом крючке азартно зудел – тут охотник прицелился и выстрелил… а цветастый комочек перьев взял да и упал к подножию дерева…
Лёня подошёл, наклонился к негаданному трофею и поднял из травы маленькую красивую птичку в жёлтеньком оперении, испачканном вдруг красным, стал её рассматривать – красивая… Вот ведь незадача, она только что, бодрая и весёлая, резвилась, перелетая с ветки на ветку, и радовала глаз, а теперь недвижно лежала в ладони. Почему-то стало вдруг очень жалко жизнерадостное и красивое, превратившееся вдруг в мёртвое и печальное… Да и отец вёл речь о стрельбе по воробьям, а тут… Забросив привычным движением недвижную птаху на крышу сарая, он ушёл в дом и постарался поскорее забыть случившееся, вскоре забыл, родителям про происшествие не стал ничего говорить, а сам продолжил ждать начало охотничьего сезона и обещанную поездку.
Шло время, и вот отец после работы вечерами стал готовиться к предстоящему открытию сезона, которое ожидалось совсем уже скоро, привлёк он к этому делу и Лёньку:
– Ну что, сынок, давай заряжать патроны – это для охотника первейшее дело!
Для того, чтобы утятинки поесть, утку надо сперва поджарить, – приговаривал он, раскладывая по столу принадлежности, – а чтобы утку поджарить, её надо что?.. Подстрелить… А перед тем, как стрелять, надо что сделать? Правильно, сынок, патроны надо зарядить… Давай-ка мы с тобой этим сейчас и займёмся. Вот посмотри, как вставляют капсюль в гильзу.
Он взял латунную гильзу, из которой предварительно выбил специальным устройством старый стреляный пистон, установил её в приспособление и запрессовывал в дно новый блестящий капсюль свежего медного цвета.
– Видел? А ну-ка попробуй сделать то же самое… вот так, хорошо получилось, молодец, будешь мне помощником. Продолжай…
Лёнька вставлял капсюли в гильзы и передавал их отцу на проверку, если проверка выявляла некачественную работу, то тот вновь выбивал капсюль, который вылетал из наковаленки гильзы с лёгким хлопком, и отдавал на переделку.
– Поставь новый, а то этот на охоте даст осечку, – говорил он.
– А что такое осечка? – малец к нему.
– Это когда ты прицелился, жмёшь на спуск – ружьё молчит, а утка смеётся: «Кря-кря-кря».
Дальнейшую зарядку патронов отец производил исключительно сам: насыпал в гильзу специальной меркой порох, запрессовывал пыж, потом засыпал дробь, которую сверху также закрывал пыжом – теперь заряд был готов. Снарядив таким образом три-четыре десятка патронов, он распределил их в патронташ и в специальный отдел охотничьей сумки.
– Ну вот, сынок, теперь мы с тобой к охоте готовы! – сказал он в заключение кропотливого труда…
Вспоминая эти события, Лёнька незаметно для себя заснул, а проснувшись наутро, осознал, что, наконец, настал день, когда он поедет с отцом на вечёрку открытия охотничьего сезона.
Действующих охотников в той поездке оказалось трое, а вместе с Лёнькой четверо, места в кабине автомобиля хватило всем. Автомобиль, тот самый «газик»-вездеход с брезентовым тентом, бодро проскочил пески и буруны, по которым пролегала охотничья дорога, проглотил бездорожье с распутицей после дождя, и через пару часов пути компания оказались в заветных охотничьих угодьях – на побережье морского залива в устье реки, где пресная вода, смешиваясь с солёной, создавала тем самым уникальные условия, привлекавшие сюда обилие рыбы, а следом и водоплавающей дичи. Со стороны восхода солнца, сколько видел глаз, стеной стоял камыш, прикрывавший кромку воды, а с противоположной стороны простиралась бескрайняя приморская солончаковая степь с редкой растительностью и песчаными заносами на едва прокатанных дорогах.
В чём заключалась суть охотничьего промысла, что нужно было сделать для того, чтобы привезти домой уточку или гуся, Лёнька плохо себе представлял, будучи хорошо знаком лишь с результатом охоты в виде мясного жаркого с характерным привкусом дичины и изредка попадавшими на зуб свинцовыми дробинками, всё происходивщее в той поездке было для него свежо и ново.
В тот раз компания приехала специально на субботнюю вечёрку, чем, собственно, сезон и открывался, то есть охоту на вечерней заре, когда водоплавающая птица перед ночёвкой летает в поисках кормёжки – мотается, говорят охотники. Приехали без планов остаться до утра, собираясь подстрелить за пару часов то, что пошлёт охотничья удача, и тут же уехать обратно – отметиться на месте, как говорится. С учётом этого обстоятельства, собственно, Лёньку, у которого через несколько дней заканчивались каникулы и были в разгаре предучебные хлопоты, и взяли с собой.
Отец и его друзья всю дорогу обсуждали предстоящее действо, планировали, кто и в каком месте будет делать засидку, с какой стороны следует ждать сегодня дичь, повезёт ли с погодой, «моряна» будет дуть или «норд-вест» – о разном разговаривали. Когда оказались на месте, немного припозднившись по времени, вокруг уже начинало вечереть, все, настроив оружие и разобрав принадлежности, тут же быстренько разошлись по оговорённым местам, попрятавшись от осторожной птицы кто в камыш, а кто в разросшиеся тут и там кусты гребенчука, каждый метрах в двухстах друг от друга, Лёнька же с отцом оказался ближе всех к машине, замаскированной у самой кромки воды.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
