Разлейте время по бокалам
Наталья Аврора
Действие происходит в двух временных эпохах, в двух частях. Основная идея моей повести: Любовь, пронесенная через века, через вереницы перерождений души. Не менее важная мысль произведения: поиск Бога, желание найти себя в вечности, желание понять «Кто я? Что я?». Очень хочу найти ответ на детский вопрос «Для чего я родился?», и на более взрослый вопрос: «Почему здесь и сейчас?». Вместе с героями повести я ищу своё место во вселенной, в безграничном времени и пространстве, окружающем нас. Через века мои герои идут друг к другу. И к Богу. Только когда их души соединятся, они смогут успокоиться в вечности.
Наталья Аврора
Разлейте время по бокалам
ЧАСТЬ 1
СЕРЕДИНА 14в ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. ЕГИПЕТ. 385км. СЕВЕРНЕЕ ФИВ.
Море песка: мрачное и безмолвное, лишённое всего живого. Оно подавляло саму мысль о жизни.
По этому морю двигались измождённые, высушенные солнцем люди. Они давно уже перестали думать о себе, ещё существуя, они были отработанным материалом, фундаментом бессмертного величия и незыблемого могущества одного Человека и Единого Бога…
Люди создавали город среди песчаных холмов. Четырнадцать стел, высеченных в скалах по обоим берегам Нила, рассказывали о Человеке, волей которого тысячи людей строили Город. И строя – умирали. А, умирая – ложились под него. Одни – тайно проклиная, другие, – открыто восхваляя Его…
Они были первыми. Но ни один из них не знал, что умирает зря. Что Город-Сказка, Город-Чудо переживёт своего вдохновителя совсем немного: он будет покинут и забыт на три с лишним тысячи лет, а имя Великого Человека потомки вычеркнут из всех исторических документов Египта. В стране, одержимой бессмертием, ему была уготована самая незавидная участь: о нём очень быстро забыли. За что? За какие грехи фараон, управлявший великой державой древности семнадцать лет, был так строго наказан? За то, что в стране с множеством богов и богинь стал поклоняться только одному из них – солнечному диску Атону, запретив многобожие.
Но сейчас шёл лишь пятый год его царствования, третий месяц засушливого летнего сезона хемы[1 - Хема – лето, перет – зима, ахет – разлив.], день шестой. Фараон Аменхотеп IV был полон сил и надежд…
Монотонный ход строительных работ неожиданно нарушился. Разморенные солнцем надсмотрщики засуетились, похватали плети и кинулись подгонять рабов. Очень быстро все узнали, что в сопровождении приближённых особ и руководителей строительства Царская Семья прибыла для выбора места под свою временную резиденцию. Отделившись от остальной кавалькады и поднимая пыль, Аменхотеп IV пронёсся по всему периметру будущего города. Все падали ниц, никто не осмеливался поднять головы и взглянуть на Царя, а тот, кто пытался это сделать был тут же ослеплён блеском его колесницы из чистого золота. Лишь издалека челядь решалась смотреть на своего властелина. Поистине, он был земным воплощением животворного солнечного диска Атона, протянувшего к нему свои золотые руки, обнявшего и, казалось, навсегда защитившего от всех земных и загробных бед…
Когда фараон вернулся к свите, все остановились, воцарилась полная тишина. По-царственному медленно и торжественно он сошёл с колесницы, а его Великая Супруга, свет его жизни, покинула паланкин. Как только их ноги коснулись песка, стройный хор жрецов затянул:
– Прославляем бога, ликующего на небосклоне – он и есть Атон, да живёт он во веки веков, Атон живой и Великий, Владыка всего…Слава Царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдою, слава владыки обеих Земель Неферхепруры, Владыки Венцов Аменхотепа, – да продлятся дни его жизни! – слава Великой Царицы, Любимой Царём, Владычицы обеих Земель Нефертити, – да живёт она, да будет здрава и молода во веки веков!..[2 - Текст гимна богу Атону является подлинным.]
Аменхотеп закрыл глаза, но даже сквозь веки в них влился ярчайший огненно-красный солнечный ДЕСЯТЫЙ ГОД ПРАВЛЕНИЯ ФАРАОНА ЭХНАТОНА.
ЧЕТВЁРТЫЙ МЕСЯЦ СЕЗОНА АХЕТ, ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ.
Несколько сот человек, подняв головы, ждали выхода фараона на балкон. Не каждый день царь приносил народу такую радость: сегодня, как и вчера, его подданные могли простоять под балконом зря. Но никого это не пугало, все, без исключения, желали лицезреть Аменхотепа IV, принявшего недавно божественное имя Эхнатон. Таким образом, он всецело посвятил себя Единственному и Священному божеству – солнечному диску Атону. Многие из ожидавших имели возможность встретиться с царём в любое другое время, но они часами простаивали под палящим солнцем. Потому что увидеть фараона на балконе, в Окне Явления почиталось за величайшее счастье, а дар, брошенный им кому-либо из последователей, воспринимался даром Всемогущего Атона…
Эхнатон быстрым шагом вошёл в зал, перед Окном Явления. Здесь было очень пусто и неуютно, несмотря на яркий солнечный свет, бьющий во все окна. Его шаги тоскливым эхом прокатились по мозаичному полу, отразились от кедровых панелей и вскоре слились с гулом толпы под балконом.
Остановившись перед одним из множества серебряных зеркал, Эхнатон замер и придирчиво осмотрел себя. Царственную осанку ничто, никакое горе не могли изменить, но лицо… В глазах застыло беспокойство, между бровей залегла тревожная складка, губы слишком плотно сжаты.
От созерцания собственного отражения Фараона отвлекло уставшее лицо дворцового врача Пенту, возникшее в зеркале будто ниоткуда.
– Я решил никого не посылать к тебе, О Великий, и пришёл сам.
– …Что с ней?
– Она умирает. Я не смог спасти принцессу. Прости…
– Вздох отчаяния вырвался из груди Эхнатона:
– Ты сделал всё возможное?
Плечи старого Пенту опустились ещё ниже, он собрался упасть перед господином на колени, но фараон удержал его:
– Я верю тебе. Я хочу проститься с ней.
Только гулкое эхо шагов сопровождало их при прохождении пустых официальных холлов и коридоров. Совсем по другому обстояло дело, когда они достигли помещений, занимаемых гаремом. Все звуки здесь утопали в мягких подушках и пуфиках, в одеялах и покрывалах из тончайшей шерсти и дорогого шёлка, они запутывались в тяжёлых дверных портьерах и настенных драпировках. Обычно шумный и весёлый гарем в те дни захватила тишина: не было смеха и разговоров, молчали музыкальные инструменты, никто не танцевал. Не замечая упавших ниц евнухов и рабов да склонившихся жён, Фараон достиг личных покоев одной из них – принцессы Реджедет.
Перед входом в её комнату Эхнатон остановился. Ему было не по себе, жалость к юной женщине переполняла его мужественное сердце. Неожиданно благодарная улыбка осветила лицо Эхнатона: он услышал голос Царицы, Самой Любимой Супруги Великого Царя[3 - Все эпитеты, относящиеся к Нефертити и Эхнатону, являются историческими.], обожаемой Нефертити. Отодвинув тяжёлую портьеру, фараон вошёл в небольшую сумеречную комнату. Насыщенный запахами лекарственных трав и благовонного натрона[4 - Сода с примесью благовонной смолы, употреблявшаяся как курение при религиозных обрядах. Её также жевали для ритульного очищения рта.], воздух ударил ему в нос.
К дверям, навстречу царю, шла старая рабыня, на её руках слабо попискивал младенец, завёрнутый в тончайшие пелёнки. Эхнатон приподнял кружевную ткань и с любовью посмотрел на сына. Кончиком указательного пальца он провёл невидимую линию от слабеньких волосков малыша до его нежного подбородка.
– Реджедет захотела взглянуть на своего сына, – проговорила Нефертити. Фараон кивнул и жестом отпустил рабыню.
Эхнатон сел на табурет. Прозрачные пальчики Реджедет сжимали сделанный из дерева солнечный диск. В свою последнюю минуту она обращалась к богу Атону с мольбой оберегать её после смерти, так же, как и при жизни. Царь положил свою руку поверх её ладоней.
Нефертити встала за спиной супруга, положив руки ему на плечи. С трудом разжав слипшиеся губы, принцесса проговорила:
– Я умираю, но пусть будет так, чтобы я могла видеть тебя бесконечно… Тебя, мой Господин…
– Смерть – это ещё не конец, – Эхнатон погладил, а затем поцеловал чёрные, вьющиеся волосы умирающей. – Никто не умирает навсегда.
– Да… Я верю.… Верю, что ещё встречусь с тобой… Моя любовь…
Тонкие пальчики, сжимавшие запястье царя, ослабли и поникли. На глазах у всех следы физических и душевных страданий постепенно исчезали. Веки опустились, ресницы вздрогнули и замерли. Исчезли скорбные складки возле рта и глаз. Лицо стало спокойным и умиротворённым.
Пенту попытался нащупать пульс:
– Умерла. Она дождалась тебя, Божественный, а потом спокойно умерла. Воистину, рядом с тобой не только жизнь прекрасна, но и смерть легка.
Старик встал на колени и поцеловал сандалии своего повелителя. Склонившись, он не мог видеть горькой слезы, которая скатилась по щеке Эхнатона. Взволнованная Нефертити попыталась успокоить супруга:
– Её тело умерло, но душа живёт и тоже очень страдает. Ещё несколько дней она будет с нами. Все будут вспоминать её только добрыми словами. Да и плохого-то сказать о ней нечего: она была так молода – всего пятнадцать лет – и никому не желала зла. Идём, мой друг. Её приготовят, и мы придём проводить нашу принцессу в Страну, пределы которой неведомы[5 - Одно из названий загробного мира у древних египтян.].
Бросая прощальные взгляды на умершую, они, взявшись за руки, вышли. Тишина гарема сменилась горьким плачем и стенаниями.
…В тот день народ так и не дождался выхода фараона, в очередной раз напрасно простояв под Окном Явления.
ЕГИПЕТ. 14 ВЕК ДО РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
– Ненавижу его, – жрец Пинхази отбросил папирус, присланный из канцелярии фараона, и встал, нервно расправляя белоснежную плиссированную рубаху[6 - Белые плессировнные рубахи носили только высшие чиновники.]. – Как сильно я его ненавижу! Еретик, проклятый богами человек! Он осмелился закрыть все храмы Амона-Ра, Величайшего Бога, хранившего нашу землю тысячелетия. Он запретил всех богов, кроме одного – Атона, заставив свой народ подчиняться только ему. Это безмерное кощунство и оголтелое богохульство! Разве такое возможно, чтобы был только один бог? – Пинхази подошёл к окну, – Вот и город выстроил для своего божества – Ахетатон. Ненавижу их: фараона и город. …И себя! Я предал Амона-Ра для того, чтобы выжить, я сам помогаю Царю насаждать новую веру, я слаб, я труслив, я грешен. И в своих грехах обвиняю тебя – Аменхотеп IV!
Пинхази повернулся к статуе Эхнатона и с ненавистью всмотрелся в его мраморное лицо.
– Я уничтожу тебя! – в тишине покоев голос жреца напомнил шипение змеи. Он снова оглянулся на прекрасный и ненавистный ему город. – Вот оно, прибежище злых сил!
Закрыв глаза, Пинхази упал на пол, уткнулся лбом в жёсткую циновку и застонал:
– Прости меня, Амон-Ра, прости мои грехи и не гневайся! Умоляю, не гневайся на меня, своего ничтожного слугу!.. Я искуплю вину, замолю грехи. Я верну Египет под твою власть. Я смогу это сделать: Царь и Царица доверяют мне, ведь я не простой священник, а Главный Жрец, я вхож в покои Нефертити. Я – Единственный Друг фараона[7 - Звание, присваивавшееся только самым доверенным лицам фараона.]. Верь в меня, Амон, и помоги мне.
Шепча последние слова, Пинхази отогнул край циновки, приподнял кедровую половицу и извлёк из ниши расколотую пополам деревянную фигурку. Бережно прижав её к груди, он ползком пробрался к столику, оторвал клочок от царского папируса и начертал на нём одно слово: “Эхнатон”. Затем он вложил бумажку между половинками фигурки и крепко привязал их друг к другу нитками. Это оказалось запретное изваяние Амона- Ра – человека с головой барана, которое на свой страх и риск тайно хранил жрец.
– Позже я тебя склею… – Пинхази подобострастно поцеловал своего Бога. – Я приношу в жертву Всемогущему и Всемилостивейшему Амону-Ра моего повелителя и покровителя Аменхотепа IV – Эхнатона…
Кто-то робко постучал в дверь, а для главного жреца этот звук прозвучал как грохот всех порогов Нила одновременно. Он быстро вернул идола на место, привёл в порядок циновку и принял подобающую позу в золочёном кресле. Только после этого Пинхази важно изрёк:
– Кто осмелился мне помешать?
Дверь медленно отворилась и в комнату бесшумно просеменил апр[8 - Раб не египетского происхождения.] – нубиец.
– Богоподобный Царь Верхнего[9 - Часть Египта, прилегающая к руслу Нила.] и Нижнего[10 - Часть Египта, прилегающая к дельте Нила.] Египта желает видеть тебя, Светлоликий жрец Великого Атона, наполняющего Нил водой и дарующего всем…
– Ясно, – сморщившись, прервал Пинхази словесный поток. – Иди.
Пятясь, горбун вышел, но успел заметить, что царский папирус непочтительно валяется под столом.
ЕГИПЕТ. ПРОШЛО ОКОЛО ГОДА.
В саду жреца Пинхази прогуливались два человека. Со стороны могло показаться, что они мирно беседуют, готовя свои души к предстоящему празднику Солнечного Диска. Один из них был сам жрец, другой – высокий, плотного телосложения мужчина в чёрном, шёлковом парике – родственник фараона и его визирь по имени Эйе. Он нервно рвал на мелкие кусочки тонкую травинку и искоса поглядывал на Пинхази, внимательно слушая его слова:
– …Я долго присматривался к тебе, прежде чем заговорить на волнующую меня тему. Я боялся ошибиться, ведь это могло стоить мне жизни. Год назад я заронил в твою душу семя сомнения в божественности Эхнатона – да будет он жив, невредим и здрав[11 - Традиционное заклинание, проиэносимое после имени фараона.] – и стал ждать, какие это принесёт всходы. Результаты меня вполне удовлетворили, – Пинхази нежно погладил ствол священной персеи, его спутник остановился и с подозрением уставился в стареющее, но энергичное лицо жреца. – Не смотри на меня так. Ты прекрасно понимаешь, к чему я веду. Ты не любишь фараона, да будет он жив, невредим и здрав.
Последние слова Пинхази проговорил с усмешкой. Эйе приподнял правую бровь и спокойно спросил:
– Я подал повод к таким подозрениям?
Нет-нет, что ты! – Главный жрец двинулся дальше между деревьями сада. – Для ненаблюдательного взгляда ты – самый верный и преданный слуга. Но я-то видел, что ты открываешь двери перед фараоном не так услужливо, как раньше; смотришь на него не как на земное воплощение Великого Атона, а как на простого смертного; во время молений при каждом удобном моменте ты уходишь в тень. Всё это не подобает Царскому Другу. Разве я не прав?
Сложив руки за спиной и наклонив голову, Эйе шёл рядом с Пинхази и размышлял над его словами. Да, он не питал большой любви к Аменхотепу IV – Эхнатону, но и не желал его смерти. При нём жизнь царского визиря была богатой и спокойной. Больше ему не о чем было мечтать. Выдать ли Пинхази Фараону, да будет он жив, невредим и здрав? А если Эхнатон не поверит, ведь его доверие к главному жрецу безгранично? Что тогда?
– Я понимаю, что тебе не выгодна смерть царя, – Жрец опять остановился и носком сандалия принялся ковырять гравийную дорожку, с каждым разом прокапывая всё более глубокую ямку. – А что ты подумаешь, если я скажу, что именно ты сможешь… занять место Эхнатона?
Пинхази проговорил эти слова обыденным тоном, но Эйе от них бросило в жар. Он даже не мечтал о таком повороте судьбы. Теперь его пристальный взгляд был устремлён на Пинхази, не бросившего манипуляции с камешками. Наступила тишина, которую никто из мужчин не хотел нарушать, ожидая это от другого. Обоим хотелось узнать чувства собеседника, заглянуть в его мысли.
Жрец обломил коротенькую веточку с растущей рядом персеи и, указывая на неё, произнёс:
– Это – Эхнатон. – Затем он бросил её в выкопанную ямку. Царский конюший смотрел под ноги на палочку, получившую имя Фараона, и ничего не говорил. Пинхази, не отводя глаз от лица Эйе, ногой засыпал ямку и стал ждать реакции. Последний думал недолго: он наступил на маленький неровный холмик, сравняв его с поверхностью дорожки. Теперь никто не смог бы найти похороненную веточку. Главный жрец довольно улыбнулся: он заполучил второго союзника. Первый человек, согласившийся предать царя, давно уже наблюдал за ними.
Этим человеком была женщина: вдовствующая царица Тий – любимая жена Аменхотепа III , мать Аменхотепа IV – Эхнатона. Она стояла возле окна второго этажа белого дворца Пинхази. Зная о встрече жреца с Эйе, она пришла, чтобы подслушать их разговор. Но мужчины ушли в сад. Это не слишком встревожило царицу: она была убеждена, что Пинхази дословно передаст ей весь разговор с Эйе.
Влияние старшей жены Великого Аменхотепа III на придворных уменьшилось не на много после смерти её царственного супруга. Почитаемые Тий боги щедро одарили её: у неё был сильный характер, умная голова и крепкое здоровье. Её красота не поддавалась прожитым годам и казалась вечной. Она обладала раскосыми чёрными глазами, пухлыми, как у нубийки[12 - Нубия находилась южнее первого порога Нила, на территории современного Судана. Её жители имели ярко выраженные африканские черты.], губами, маленьким носом. Крупные скулы могли испортить гармонию лица другой египтянки, но у Тий они казались особенностью её царственного вида. Выщипанные стрелками брови подчёркивали идеальную форму её высокого лба, который слегка прикрывала короткая чёлка модного парика в форме трапеции. Его изготовил искусный придворный мастер из натуральных волос рабынь и тончайших, разноцветных шёлковых нитей, он был соткан из множества косичек и украшен жемчугом и самоцветами. Высокую статную фигуру Тий охватывало платье из голубоватого виссона[13 - Тончайшая шерстяная или шёлковая ткань.] с плиссированной юбкой. Массивные золотые ожерелья, кольца и серьги указывали на её принадлежность к правящей семье.
Вдовствующая Царица стояла у окна, из которого хорошо видела Главного жреца и визиря. Их белоснежные рубахи ярко выделялись на фоне садовой зелени, пышных цветов и серых дорожек. Тий перевела нетерпеливый вздох и, развернувшись, пошла в центр комнаты. Здесь посреди пола с яркой сине-красной мозаикой стоял трёхногий столик с перламутровой крышкой. Он был уставлен серебряной посудой с фруктами и свежим пивом. Тий протянула изнеженную руку над столом и замерла, раздумывая. Ничего не выбрав, она обвела знакомую комнату взглядом и недовольно поморщилась. Её раздражали сцены счастливой семейной жизни Эхнатона с женой и тремя дочерьми, над которыми неизменно сиял солнечный диск, протягивая стилизованные под руки лучи к Фараону и его домашним. Этими сценами были расписаны все помещения в новой столице обеих Царств, на них наталкивался взор на улицах и в садах.
Из противоположного саду окна открывался прекрасный вид на город. В отличие от Главного жреца, Вдовствующая Царица любила Ахетатон, ей нравилось, с какой быстротой он вырос среди песков. На время забыв о странных религиозных наклонностях сына, Тий старалась всячески помогать ему при возведении новой столицы. Она даже решила, что увлечение Аменхотепа IV единобожием скоро пройдёт и он вернётся под покровительство проверенных богов. Но по окончании основных строительных работ Фараон официально объявил, что новый город будет посвящён только одному богу – солнечному диску Атону и в его честь получит название Ахетатон – небосклон Атона. Более того, царица с негодованием узнала, что её сын отказался от своего родового имени и стал зваться Эхнатоном – сыном Атона, его воплощением на земле. Во всех городах Верхнего и Нижнего Египта закрылись храмы других богов. Людям запретили славить Амона-Ра, оберегавшего благословенную землю на протяжении почти двух тысячелетий.
Тий, боготворившая властителей, сначала – мужа, затем – сына, смирилась, но только на время. Она принимала участие во всех торжествах, церемониях и праздниках, приносила жертвы Атону, но недовольство происходящим с каждым днём нарастало в ней, как барханы в Великих песках[14 - Пустыня Сахара.]. Никогда не испытывавшая к детям нежных материнских чувств, Тий возмущалась поведением невестки, постоянно и прилюдно демонстрирующей свою любовь к дочерям. К тому же Нефертити заметно потеснила её в сердцах окружающих. Большая часть почестей теперь доставалась ненавистной жене сына. Но самым обидным было то, что нынешняя царица не придавала им никакого значения. Всё чаще и чаще Вдовствующая Царица думала о себе, как о самой достойной правительнице.
Таким образом, ревность к невестке, недовольство внутренней и внешней политикой фараона и неудовлетворённость собственным положением подвигли Тий к мысли об устранении Эхнатона.
Эйе и Пинхази поднимались на второй этаж уютного благоустроенного дома жреца.
– По силам ли нам двоим осуществить задуманное?
– Нас не двое, есть ещё один союзник, – хитро прищурился Пинхази. – Я даже мечтать не мог о такой удаче, когда замышлял своё дело. С ним, точнее с ней, мы сила, а не простые интриганы!
– С ней? – Эйе в изумлении широко раскрыл глаза, догадка мелькнула в них. – Это – Царица? – Его голос перешёл на шёпот. Само предположение показалось ему кощунственным.
Главный жрец Великого храма Атона, Единственный друг фараона, а теперь – зачинщик заговора против своего покровителя, осторожно открыл дверь в конце ярко освещённого коридорчика и за руку ввёл в комнату Эйе. Когда последний увидел, кто стоит возле окна, вздох облегчения и надежды вырвался из его груди. Да, они смогут победить. Эта уверенность основывалась на том почитании Вдовствующей Царицы, которое все жителя Двух Царств впитали с молоком матери. Её влияние при дворе хоть и уменьшилось, но всё же оставалось достаточно сильным.
Сначала, ещё не войдя в комнату, Эйе решил, что за дверью их ждёт Нефертити. Эту женщину он не хотел бы иметь союзницей в чёрном деле. Объяснялось такое нежелание очень просто: Нынешняя Царица приходилась Царскому визирю родной дочерью. Он имел множество детей от разных жён, но никому из них не дарил особого внимания. Когда же наследнику престола настало время выбирать себе первую жену, и он обратил внимание на Нефертити, Эйе обрадовался, решив, что через неё он сможет влиять на фараона. Но не тут-то было. Госпожа Нежности дала корректный, но твёрдый отпор отцу, заявив, что не только не позволит другим вмешиваться в поступки своего Царственного Супруга, но и сама не станет этого делать. Раздосадованный Эйе вынужден был отступить и со стороны наблюдать за жизнью дочери и её мужа. Прошло время, и Царский Конюший вошёл в доверие к Эхнатону другим путём: фараон увидел в нём преданного соратника и друга. Эйе узнал, с какой любовью царская чета относится друг к другу и к детям, каким вниманием и заботой они окружают слуг и младших жён. Большая заслуга в этом принадлежала его дочери, которую Эйе стал считать эталоном матери и жены. И он ни за что на свете не хотел разочароваться в единственной женщине, которую уважал.
Но ведь уничтожив Эхнатона с помощью Пинхази и при поддержке Тий, Эйе тем самым разрушит жизнь Нефертити. Волновало ли это его? Нет. Нисколько! Что значит личное счастье какой-то женщины по сравнению с нежданной возможностью возвыситься над смертными, стать богоподобным, водрузив на свою голову Красный и Белый Венцы[15 - Красный Венец символизирует власть над Севером страны, Белый – власть над югом. Аналогично распределялись такие символы, как чпела и тростинка, лилия и папирус.] Египта.
