– Заяц? Вы серьезно?
– Абсолютно. У всех разная психика, вам ли не знать, коллега. А дети непоседливы. Да что я рассказываю, вы же были ребенком! Хотя у вас, городских, другие развлечения.
– Я провел детство в деревне, профессор. И зайцев я не боюсь.
– Ну вот и славно! Значит, легко освоитесь. А теперь прошу меня извинить, меня ждут пациенты. Вас проводят во флигель.
– Флигель?
– Если вы не против, конечно. Мы обустроили для вас квартиру в старинном флигеле усадьбы, – профессор развел руками. – Поверьте, лучше ничего не нашли, да и к пациентам поближе.
– Я готов приступить к работе сегодня.
– Сразу видно – городской! – засмеялся профессор. – У нас здесь совсем другой темп жизни. Некуда торопиться, для начала освойтесь. Пойдемте, я провожу вас.
Они вышли в полутемный коридор, и тут же наткнулись на Веру Павловну. Видно было, что она не успокоилась, хотя внешне это не было заметно. Но в ее непроницаемых зеленых глазах (по-прежнему очень красивых, вновь отметил Луканов) видны были следы бушевавшего внутри пожара. Она с ходу накинулась на Сосновского, словно не замечая Луканова.
– Профессор, вы решили вопрос с доктором? – не глядя на Валерия спросила Вера.
– Валерий Петрович разгрузит вас, Вера Павловна.
– Мне не нужна разгрузка!
– Я должен заботиться о своих врачах, тем более о тех, у кого золотые руки, – улыбнулся ей профессор. – Вы много работаете.
– Вы знаете, почему так: потому что больше некому!
– Именно поэтому с нами теперь доктор Луканов, – терпеливо пояснил профессор.
– Почему я узнаю о том, что у вашего нового врача диагноз эпилепсия в день его назначения? – холодно спросила Вера Павловна. – И с каких пор наша клиника стала местом, которое принимает изгоев?
– Полегче, Вера Павловна! – нахмурился профессор. – Не следует оскорблять никого в этих стенах!
Вера, словно ища, куда выплеснуть гнев, повернулась к Луканову.
– По законодательству нашей страны наличие данного диагноза лишает вас права работать с пациентами, – процедила она сквозь зубы.
– Я давал клятву Гиппократа, и ничто не встанет передо мной и больными.
– Я встану.
Коридор сузилась до минимальных размеров и, внезапно, в нем стало жарко, а весь воздух словно выкачали. Луканов почувствовал, как внутри все сжимается от отчаяния и гнева.
– Вера Павловна, – кашлянул профессор. – У нас тут не верховный суд.
– У нас не суд. У нас больница. И человек с серьезным диагнозом, претендующий на работу с моими больными, – она резко повернулась к Луканову. – Что вам прописали?
Луканов встретил ее взгляд, и подумал, что черта с два он скажет ей про таблетки. Впрочем, как и Сосновскому.
– Все не настолько плохо, – спокойно ответил Луканов. – Я уже на стадии ремиссии.
– У вас есть заключение лечащего врача? – пронзила его взглядом Вера Павловна.
– Я сам врач.
Взгляд женщины был непререкаем. Профессор пошамкал губами и тихонько, но уверенно взял ее за локоть.
– Вера Николаевна, пройдемте в мой кабинет. Разговор есть. А вы, – профессор обратился к Луканову, – располагайтесь. Осмотритесь пока.
– Нечего тут осматриваться! – зло фыркнула Вера и наткнулась на ответный злой взгляд Луканова.
– Идите, доктор, – кивнул Сосновский Луканову и взглянул на большие настенные часы. – Прохор уже должен был вернуться, он вас проводит.
Луканов походкой оловянного солдатика прошел по коридору, не глядя толкнул дверь и вывалился из душного коридора на крыльцо. Туман успел рассеяться, и лучи солнца мягко коснулись лица, но Луканов не замечал его. Внутри все клокотало от жгучей смеси боли, обиды и злобы – на эту Веру Павловну, на комиссию, поставившую Валерию страшный диагноз, на себя самого. Хотя, пожалуй, только на себя здесь и стоило гневаться, и от осознания этого становилось еще более тошно. Валерий почувствовал, как мир начинает кружиться, тело деревенеет, и все вокруг расплывается, словно в киселе. Сердце вновь глухо не в такт бухнуло глубоко внутри, отозвавшись волной ужаса: похоже, шквал эмоций вызвал приступ. Только не здесь, только не сейчас! Если это кто-то увидит – не быть ему здесь врачом, а больше негде! Уйти в лес, уползти за угол, раствориться в тумане, и уже тогда отдаться удушающему приступу, и будь что будет – только не здесь, не на крыльце клиники, в которую он с таким трудом только что устроился!
– Вам плохо?
Голос был каким-то бесцветным, и явно принадлежал молодой девушке. Кровь отлила от лица Луканова. Собрав все силы воедино он каким-то чудом напялил улыбку на непослушные губы и только тогда повернулся на голос.
Перед крыльцом стояли мальчик с женщиной, которым он помог в тусклом коридоре, а также девушка в белом платье. Они участливо смотрели на доктора.
– Голова закружилась от свежего воздуха, – Луканов нашел в себе силы выпрямить спину и улыбнуться еще раз. На всякий случай он придерживался за резную балясину крыльца, но уже чувствовал, что приступ удивительным образом минул. Видимо, концентрация внутренних ресурсов отсрочила его наступление. Впрочем, Валерий понимал: это временно. В ближайшее время нужно было найти укромное место и принять таблетку “Лирики”.
– Это бывает, – проговорила девушка. – У нас в Болотове очень хороший воздух. Лечебный.
Луканов присмотрелся к ней и понял, что именно ее видел в тумане. Тонкий стан девушки облегало белоснежное платье, в котором она была похожа на сбежавшую от жениха невесту. На плечи, словно волны водопада, спадали длинные русые волосы. Она вся была как ветер – казалось, малейший порыв способен оторвать ее от земли и унести куда-то далеко, в неведомые дали, недоступные простому смертному. Ее хотелось обнять и защитить, непонятно от кого, и – как вдруг подумал Луканов – в первую очередь от себя самой. Что делала она в этой глухой деревне, среди простых и грубоватых людей? Широко распахнутые светло-голубые глаза на бледном лице хранили в себе глубокую тоску, но вместе с ней и что-то, что притягивало взгляд доктора. В этих глазах было что-то детское, наивное, доверчивое, как у ребенка, впервые увидевшего радугу в небе после дождя. Но вместе с этой открытой наивностью где-то там, в глубине этих бездонных глаз, притаилась не просто печаль, а какая-то дикая тоска. Тоска по чему-то безвозвратно утраченному.
– Спасибо вам, доктор! – обратилась к нему женщина. – Я и не думала, что эпилепсия бывает…такой. Мы народ темный, всю жизнь в лесу живем, большинство и слова то такого не слыхали. А вы так быстро сориентировались! Сразу видно, профессионал!
Сзади послышались шаги и на крыльце, словно грозовая туча, появилась Вера Павловна, и Луканов почувствовал беду.
– Не хочу вас огорчать… – сурово произнесла Вера. Она медлила с продолжением фразы, словно оттягивала казнь, наслаждаясь агонией приговоренного. – Доктор разбирается в этом потому что сам страдает припадками.
Женщина отшатнулась, прижав сына к себе, быстро развернулась и увлекла Алешу и девушку в сторону ворот. Девушка обернулась через плечо, внимательно посмотрев на Луканова
Вера Павловна, словно ничего не произошло, победно вздернув подбородок исчезла в темных сенях клиники, громко хлопнув дверью.
Луканов гневно сжал кулаки, внутри все клокотало от гнева.
Из-за соседнего домика вынырнул вернувшийся из деревни Прохор. Навстречу ему, недовольно окинув взглядом Луканова, проковыляла сгорбленная уборщица, гремя пустым ведром. Прохор, увидев ее, трижды сплюнул через плечо.
– И надо ж тебе было мне навстречу с пустым ведром попасться, Нина Гавриловна! – всплеснул он руками, и тоскливо добавил: – К плохим вестям…
– Было б ведро полное, я бы в тебя еще и плеснула, бездельник! – гаркнула на него старущка, и исчезла за кустами роз.
Прохор вздохнул, снял кепку, зачем-то посмотрел в нее и снова надел.
– Ну что, доктор, пойдемте, жилье ваше покажу!
Луканов молча последовал за ним. Внутри до сих пор клокотало после знакомства с местными докторами.
– Чего это Вера Павловна к вам цепляется-то? – спросил Прохор.
– Если бы я знал… – глядя перед собой процедил Луканов.
– Да бросьте, доктор, не печальтесь! – беспечно махнул рукой Прохор. – Поживете у нас в Болотове, освоите рыбалку. А знаете, какие здесь ягоды и грибы?
– Да к дьяволу твои ягоды и грибы! – мгновенно вскипел Луканов. – У меня три высших образования! Я всю жизнь потратил на то, чтобы лечить больных! Какая, к черту, рыбалка?
Вновь туман опустился перед взором Луканова. Это длилось всего мгновение, но, когда дымка рассеялась, он обнаружил что держит Прохора за ворот рубахи.
Луканов смотрел в расширенные от удивления и страха глаза деревенского мужика, и понимал, что он-то тут точно не при чем. Пугало его другое: с трудом контролируемая ярость, долго сдерживаемая и вот теперь поднявшаяся из глубин. И этот непонятно откуда взявшийся туман.
Луканов медленно отпустил ворот Прохора, который на всякий случай сделал пару шагов назад.
– Вам, доктор, отдыхать надо! – аккуратно проговорил тот, поправляя воротник. – А лучше Болотова для этого дела не сыщешь, так что вам, считай, повезло!
– Да уж, повезло так повезло… – пробормотал Луканов. Ему было стыдно за эту секундную вспышку гнева. – Как утопленнику…
– Что вы говорите?
– Я говорю: флигель где? Показывай.
Утро
Блистерная упаковка “Лирики” привычно щелкнула под давлением пальцев. Таблетки прорвали оболочку и выкатилась на дрожащую ладонь Луканова. Он судорожным движением закинул их в рот, запил водой и приготовился ждать. Он знал, что сейчас происходит в его организме.
Желатиновая капсула, покрытая тончайшей оболочкой для лучшего скольжения по гортани уже достигла пищевода и начала растворяться в кислой среде желудка. Словно батискаф с бесстрашными спасателями, облаченными в защитный скафандр, проникающий в глубины организма, призванный избавить от боли. И сейчас эти спасатели стремительно выбирались из своей брони. Промедление могло стоить дорого. Приступ эпилепсии мог спровоцировать богатую симптоматику от потливости и головокружения до судорог, галлюцинаций и потери сознания. Поэтому активные вещества вырывались из капсулы, которая уже практически без следа растворилась в желудочном соке, и мгновенно разносились по телу.
Луканов представил, как молекулы прегабалина вместе с кровью разносятся по сосудам. Вот они достигают гипоталамуса и контактируют с опиоидными рецепторами, вызывая обезболивающий эффект. По телу прошла легкая истома, Луканов почувствовал, как расслабляются одеревеневшие было мышцы и вздохнул с облегчением – приступ отпустил. Спасатели успели.
Таблетка "Лирики" была рычагом, перекрывающим канал боли. Что бы ни говорили, доктор знал: волшебная таблетка существует. И даже не одна. И сейчас они у него в кармане, запаянные в блистерную упаковку.
Список побочек был богат: нарушение координации, амнезия, агрессивное поведение, психозы, головокружение, атаксия. А также деперсонализация, бессонница и суицидальные мысли. Среди них была и эйфория, которая наступала, если переборщить. Именно поэтому препарата не было в свободной продаже – уж больно любили "Лирику" наркоманы.
Мир вокруг начал светлеть, словно маленькое невидимое солнце взошло в серой комнате доктора Луканова. Оно залило мягким золотистым светом обшарпанные стены комнаты флигеля, старинное кресло, в котором, наверняка, сидел еще сам помещик, резной стол в центре комнаты, пустой камин, часы на стене в виде деревянного домика с кукушкой, выскакивающей в двенадцать часов (интересно, работают?). Луканов знал, что это его собственное, личное солнце, и оно невидимо для других. Он с упоением откинулся в кресле, чувствуя, как что-то приятное растекается по телу.
Пожалуй, это был самый приятный из всех побочных эффектов, которые он знал – легкая эйфория. Только это сейчас и могло скрасить его жизнь, внезапно ставшую такой же серой, как комната в древнем флигеле на краю земли. Две таблетки “Лирики” – и жизнь снова обретала смысл, потерянный где-то там, в коридорах Первой Городской, а мир распускался свежими красками. Главное было не переборщить. Одна таблетка – для профилактики, две снимали приступ и дарили легкую эйфорию. Что будет если принять три – Луканов знал только по учебникам. Дальше он не шел – незачем было пересекать эту хрупкую грань, отделяющую лечение от наркомании, как делали охотники до “Лирики”, любыми путями жаждущие достать запрещенный препарат.
– Ведь я же не наркоман, – сказал Луканов вслух. – Это же просто лечение.
Слова в пустой комнате прозвучали слабо и неуверенно. Из глубины часов на него смотрели нарисованные глаза деревянной кукушки.
Аддиктивный потенциал препарата был достаточно низкий, так как прегабалин, в отличие от препаратов, вызывающих зависимость, не вызывал изменений в структурах системы награды мозга. Внутри сразу же проснулся тот другой Луканов, который не умел врать, и попытался взять слово, но Луканов быстро запихнул его поглубже. Еще не хватало лишать себя последнего удовольствия в жизни, которое и не удовольствие вовсе – спасительный плот в океане эпилептического приступа.
***
Погода окончательно наладилась, как будто кто-то там, наверху, тоже принял пилюлю “Лирики”. Луканов вскрыл одну из досок пола и спрятал туда запаса таблеток – от глаз подальше. Затем он вышел на улицу, поднял голову вверх и зажмурился. Ветер разогнал облака и огненные лучи солнца прожарили землю, испарив туман. Вокруг флигеля зеленели дубы и липы, в их кронах заливались птицы. “Соловьи?” – подумал Луканов и вдруг поймал себя на мысли, что в городе никогда не задумывался о том, как называются птицы. “Наверное, потому, что в городе их не слышно” – решил Луканов. А ведь в детстве, которое он провел в деревне, он не слух умел различать птиц.
Отсутствие тумана впервые позволило Луканову оглядеться. Усадьба располагалась на большой территории в несколько гектар. Главное здание усадьбы, четыре флигеля по сторонам света, да еще несколько небольших строений – остальное занимали дубовые и липовые рощи, поросшие кустарником, да заросли вьюна и диких роз, среди которых вились тропинки, вымощенные камнем. Почти вся территория густо заросла, и было ощущение что бродишь скорее по лесу, нежели по территории работающей клиники. Тропинки явно с трудом отвоевывали пространство у кустарника и высокой травы и облагораживали их как могли – по бокам тут и там из травы торчали деревянные столбы фонарей, кое-где были расставлены вросшие в землю лавочки. Впрочем, это и не город, напомнил себе Луканов. Некому, некогда и незачем, а главное – не для кого разбивать здесь клумбы и делать из леса парк. Деревня на то и деревня – других дел хватает.
Среди зарослей алеющих пунцовых роз выделялись белоснежные бутоны с оттенками шампанского и сливочной ванили. На удивление на стеблях отсутствовали шипы, и Луканов невольно засмотрелся. Белоснежные распахнутые бутоны напомнили ему о мелькающей среди зарослей белом, словно свадебном, платье. Такую нежность и беззащитную открытость он видел только раз в жизни – в детском лице, покоящемся под водами холодной реки.
Ярко-желтая пчела в черную полоску с мерным жужжанием кружила над цветком. Сделав пару кругов, она нырнула внутрь цветка, и почти сразу оттуда послышался отчаянное жужжание. Луканов присмотрелся – пчела умудрилась с разгона застрять меж двух лепестков. Ей оставалось только отчаянно молотить воздух невесомыми крыльями.
Даже такая безоружна красота способна сгубить.
Пожалуй, жизнь весьма похожа на эту пчелу, подумал Луканов. Темные и светлые полосы сменяют друг друга, и ты кружишь над цветами, стараясь урвать побольше вкусной пыльцы, пока однажды не остаешься в одном из них навсегда, зажатый такими прекрасными с виду лепестками.
Луканов аккуратно сдвинул один из лепестков, и пчела вылетела на свободу.
В кронах лип продолжали искусно заливаться пернатые. Луканов попытался разглядеть их среди пестрой листвы, но вдруг заметил за деревьями едва уловимое движение. Белое развевающееся платье мелькнуло среди зарослей. Это снова была таинственная незнакомка. Луканов решил, что раз уж он здесь, стоит познакомиться со всеми обитателями этого дикого места. Тем более, что, если это сестра Алеши – может, она сможет хоть немного просветить вопрос о его диагнозе.
Луканов раздвинул ветви и вышел на небольшую поляну, вдруг оказавшись лицом к лицу с Верой Павловной.
Надо отдать ей должное – Вера Павловна была очень даже хороша собой. Только сейчас, при дневном свете, а не в сумраке клиники, Луканов смог рассмотреть ее. Правильные черты лица с узкими скулами, придающими ему несколько хищный вид, обрамляли собранные в строгий пучок темно-каштановые волосы. Пристальный взгляд янтарных глаз, вздернутые брови и узкие губы выдавали в ней волевого человека, не привыкшего считаться с чужим мнением. Белый больничный халат элегантно облегал ее тело, подчеркивая изящную фигуру. Впрочем, Луканов уже понял, что за этой красотой и изяществом кроется натура хищника.
Вера Павловна увидел Луканова, и ее глаза мгновенно сузились.
– Ты влез на чужую территорию! – сходу прошипела ему в лицо Вера. – И лучше бы тебе это не делать!
Валерий молчал.
– Вы слышите, что я вам говорю?
– Слышу. Но я отсюда не уйду.
– Это еще почему?
Валерий вновь промолчал.
– Вы не имеете права работать с больными! Что будет, если на приёме вас схватит приступ?
– Это исключено. Я принимаю таблетки.
– Какие, позвольте узнать?
– Позволю заметить, что вас это не касается.
– Это касается моих пациентов!
