– Теперь они и мои пациенты тоже.
– Метите на моё место? – казалось, Вера Павловна готова растерзать Луканова, вце- питься в его открытое горло. – Вы играете с огнем!
– Я сюда не играть приехал. И чем раньше вы это поймете и начнете сотрудничать – тем лучше.
– Ни о каком сотрудничестве речи идти не может! Вы не можете быть доктором.
– Могу. И я им являюсь.
– Только не рядом со мной!
– Значит, останется только один их нас.
– Послушайте, вы, городской пижон! Я в этой больнице работаю одиннадцать лет! И никто меня отсюда не выгонит. Я зубами вцеплюсь в это место. А если понадобится – и в горло того, кто попытается меня сместить!
– О, как сильно! Я в этой больнице три часа, но меня отсюда тоже никто не выгонит. И у меня тоже есть зубы.
Вера Павловна в бессильной ярости посмотрела на него. Янтарные зрачки налились огнем, и Луканов вновь отметил, что несмотря на суровый нрав, Вера Павловна была прекрасна. Казалось, еще секунда – и она кинется на Валерия с кулаками.
– Я смотрю, коллеги, вы продолжаете налаживать отношения! – послышался голос Сосновского. Луканов обернулся – профессор шел к ним по тропе, заросшей диким вьюном, рядом с ним шагал молодой медбрат с трехдневной щетиной и тревожным взглядом.
– У вас так всегда встречают новеньких? – поинтересовался у профессора Луканов.
– Нет, обычно мы их сразу съедаем на обед, – огрызнулась Вера Павловна, резко развернулась и энергично зашагала по тропинке к клинике. Невольно все трое проводили взглядом ее качающиеся бедра.
– Похоже, у вас появился враг! – присвистнул молодой врач и протянул руку. – Сергей.
– Валерий, – Луканов пожал протянутую ладонь. Они были примерно одного возраста, хотя лицо Сергея выглядело несколько уставшим. В серых глазах, где-то глубоко залегло некое чувство, пока еще не знакомое Валерию. Пожалуй, он мог бы охарактеризовать его даже не как печаль, а как некая безразличная смиренность. Что-то было в Сергее от человека, который долго боролся за свою судьбу, а потом в один момент просто махнул на все рукой.
А еще в его глазах было еще что-то, что Сергей пытался скрыть ото всех, похожее на ревность.
– Мне бы не хотелось, чтобы клиника превращалась в территорию для междоусобиц, – профессор мягко тронул Луканова за локоть. – Могу я надеяться на то, что вы найдете подход к Вере Павловне?
– Пока создается впечатление, что она с удовольствием бы откусила мне голову, если бы могла, – заметил Валерий.
– Поверьте, Вера Павловна таким не промышляет, она чудесная женщина и прекрасный специалист!
– Я не собираюсь отбирать у нее работу.
– Это и не нужно. А вот разгрузить в тяжелые дни будет полезно! Например, когда у Сергея Викторовича по утрам голова болит, – профессор лукаво взглянул на Сергея.
– Федор Михайлович! – взмолился Сергей. – Это было один раз!
– Ладно, ладно… – махнул рукой Сосновский. Он повернулся к Луканову. – У нас с товарищем Гориным послеобеденная прогулка, не хотите присоединиться?
– Почту за честь.
Они неторопливо шли по саду, минуя заросли дикого вьюна. Луканов заметил, что здесь, в Болотове, время, словно этот вьюн, обвивало пространство, и оно словно застывало в висящем в воздухе зное. Все шло как-то очень медленно, это было заметно даже о их прогулке. Профессор словно подслушал его мысли.
– Небось, отвыкли вот так прогуливаться?
– В городе с такой скоростью не ходят, – ответил Луканов.
– Молодежь! – протянул Сосновский. – Все бежите куда-то, зачем то, что-то ищите… А что, за чем? Впрочем, я и сам был таким.
Луканов промолчал, а Сергей недовольно хмыкнул в ответ.
– А почему именно нейрофизиология? – неожиданно спросил Сосновский.
– Всегда интересно, что лежит в основе действий человека. Знать, как мы устроены. – ответил Луканов. – Ведь, по-сути, мы – это сеть нервных каналов, связанных между собой.
– Как и животные, – глухо проговорил Сергей.
– А вы, как нейрофизиолог, как считаете? – тут же подхватил Сосновский, который, похоже, был любителем околонаучных диспутов. – Ведь, по сути, еще в позапрошлом веке нейрофизиология считалась экспериментальной наукой, базирующейся на изучении животных. Как по-вашему, далеко мы ушли от обезьян? Или по своей сути мы все те же дикие звери?
– В этом есть доля правды. Низшие проявления деятельности нервной системы одинаковы у животных и человека. Переход возбуждения с одной нервной клетки на другую, простые рефлексы – восприятие световых, звуковых, тактильных и других раздражителей – в этом мы далеко от животных не ушли.
– Про возбуждение это ты точно сказал… – проронил Сергей. – Возбуждение делает из человека зверя.
– Я считаю, что человек тем и отличается от животного, что умеет контролировать себя, – заметил Луканов.
– Рефлексы не проконтролируешь, а, доктор? – лукаво подмигнул ему Сосновский. – Вот и получается, что нами управляют эмоции.
– Только не мной, – холодно заметил Луканов.
– Холодный разум – обязательный атрибут хорошего врача! – довольно заявил Сосновский. – Не правда ли, Сергей?
Сергей буркнул что-то в ответ.
Они прошли по заросшей вьюном и колючими кустами ежевики тропинке и оказались с тыльной стороны клиники. Деревянная стена здания была увита плющом и дикой розой, которые вились до самого балкона на втором этаже с красивыми резными балясинами. За кустами виднелась дорога, ведущая в лес, с одиноко стоящим деревянным фонарем.
– Я поддерживаю ваши постулаты. Но есть вещи, где сдержанность и холодный разум пасует, и чувства берут верх.
– Например?
– Например – цветы.
Вокруг благоухало море зелени, и среди этого царства красок особенно выделялись огромные бутоны белых роз и еще каких-то незнакомых Луканову цветов.
– Разве они не прекрасны? – восхищенно, словно юнец во время первой влюбленности, прошептал профессор. Его глаза горели. – Посмотрите! Цветы – как женщины! Прекрасные, с виду беззащитные, но не стоит обольщаться – у некоторых есть шипы!
Он сдвинул пальцем нежный бутон розы, обнажив острый шип.
– Розами все засадил Прохор, по моей просьбе. – довольно произнес Сосновский. – Благородные цветы, не находите коллега?
Луканов кивнул, подумав, что с трудом представляет Прохора с его огромными ручищами, ухаживающим за нежными цветами.
– А вот это бругмансия белоснежная. Очень красивое, не правда ли? Но при этом чрезвычайно ядовитое.
– Как Вера Павловна, – вставил Сергей. Сосновский осуждающе посмотрел на него, но от Луканова не укрылась легкая улыбка в глазах профессора – уж больно точно Сергей подметил сходство.
Сосновский раскурил трубку, и с удовлетворением оглядел территорию.
– Вот так, Валерий Павлович, не каждому в жизни везет оказаться в таком месте! Старинная усадьба, не какого-нибудь, а девятнадцатого века! Между прочим, это барокко. Здесь проживало семейство Петровских. А теперь вот, видите, дом служит на благо общества.
Валерий не разделял восторга Сосновского, даже несмотря на то, что действие “Лирики” еще не кончилось. Он взглянул на Горина – похоже, тот давно привык к оптимизму профессора, и слушал рассеянно.
– Места у нас хорошие! За лесом река, за рекой – полк и болото. Вам, молодежи, все больше города подавай. А настоящая жизнь – она здесь, в Болотове! – восторгался Сосновский. – Уверен, вы еще по достоинству оцените ваше новое назначение.
– Не сомневаюсь, – сухо ответил Луканов.
Они прошли дальше, и профессор остановился у ограды.
– А кто забор поломал? – недовольно спросил профессор.
Действительно, в затейливой чугунной ограде высотой выше человеческого роста не хватало пары мощных штырей. Луканов дернул забор – штыри держались намертво. “Это ж какая силища нужна!” – подивился он.
– Поймать бы и уши оторвать! – в сердцах воскликнул профессор.
– А сердце – вырвать и съесть, – глухо произнес Сергей.
Сосновский бросил неодобрительный взгляд на Горина и явно что-то хотел сказать – но отвлекся на Нину Гавриловну, которая как раз выливала грязную воду под кусты роз.
– Нина Гавриловна, ну сколько раз я вам говорил: не лейте грязную воду на цветы! Это же вендела, царский сорт! – всплеснул руками Сосновский.
– Много вы понимаете! – проворчала старушка. – Между прочим, это удобрения! только лучше цвести будут!
– И тем не менее – я прошу впредь не лить грязную воду на цветы! – недовольно сказал Сосновский. – И еще, Нина Гавриловна: вы не знаете, куда пропало все столовое серебро?
– А почему это я должна знать? – насупилась старушка.
– Потому что вы ответственный человек и следите за порядком, – ответил Сосновский. Старушка гордо подняла голову.
– Я-то, конечно, слежу, Федор Михайлович! – недовольно буркнула уборщица. – А другим не мешало бы не лезть в мои дела!
Пока они препирались, Сергей взял Луканова под локоть и негромко шепнул:
– Сказать по секрету, Вера Павловна еще та стерва. Не бери в голову, – он дружески подмигнул. – Вечером занят?
– А здесь есть чем заняться? – хмуро спросил Луканов, не надеясь услышать вразумительный ответ.
– Только общением. Пригласишь на новоселье?
Это было столь стремительно, что Луканов не нашелся что ответить. Он еще не успел определиться, как относиться к Сергею, хотя, наверное, для этого и существует новоселье. Он хотел было открыть рот и сказать что-то, сам еще не понимая что, но тут со стороны дороги послышался шум двигателя, и все невольно обернулись. Да, все так, подумал Луканов – в болоте, в котором отродясь ничего не происходило, любой звук притягивает внимание. Трое докторов вышли из-за кустов навстречу “«буханке»”, въехавшей в распахнутые ворота. ЗА рулем как всегда был Прохор, на соседнем пассажирском сидении находился еще какой-то местный мужичок со сморщенным лицом. За ««буханкой»» пристроился полицейский УАЗ.
Из притормозившей ««буханки»» высунулось сморщенное лицо мужичка.
– Колька-то, того… все! – он махнул рукой себе за спину, и сквозь широкие окна “«буханки»” Луканов разглядел черный бесформенный мешок на полу салона.
– Как же это так получилось, Евграфыч? – снимая очки спросил Сосновский.
– Да по путям шел, и поезд его… того… – тоскливо уронил Евграфыч.
– Везите к моргу! Сергей принимай! – скомандовал Сосновский и быстро направился в больницу.
««Буханка»» завернула за кусты роз, Сергей скривился, но поплелся следом. Рядом с Лукановым остановился УАЗ и в открытом окне он увидел двоих полицейских: суховатого молодого с как-то даже трагично сжатыми губами и сосредоточенным взглядом – он сидел за рулем – и дородного, полнотелого постарше, с колким взглядом из-под нависших бровей. От него неприятно тянуло дешевым одеколоном.
– Добрый день, – по-привычке поздоровался Луканов. Полицейские переглянулись, и тот, что помоложе, досадливо сплюнул за окно.
– Да уж куда как добрый, – поморщился полнотелый. – Нам пожелания доброго дня как черная кошка – как только кто пожелает, так обязательно что и приключится.
– Я смотрю, у вас уже приключилось, – заметил Луканов.
– Приключилось… – задумчиво протянул полнотелый. – А вы, собственно, кто?
– А вы? Представиться не хотите?
– Городской, – бросил полнотелый суховатому, и оба понимающе и как-то скорбно закачали головами, словно Луканов сказал что-то неприличное и вообще был не врачом, а пациентом, которому жить осталось от силы пару месяцев. – Майор Грызлов, участковый.
– Луканов Валерий Петрович, нейрофизиолог, – ответил Луканов без неприязни, но и без особой охоты. Майор оглядел его с ног до головы.
– Давно приехали?
– Сегодня утром.
– Ничего странного не заметили в районе железной дороги? – спросил майор будничным тоном, но глаза прямо-таки впились в Луканова.
– Если вы про труп, который сейчас достают из “«буханки»” – то нет, не видел.
– Не видел… – повторил майор, глядя мимо Луканова. – А что-то еще – видели?
Луканова начал раздражать этот майор и его вопросы.
– Туман видел. И зайца.
– Юморист? – холодно осведомился Грызлов.
– Заяц, видать, килограмм на двести был! – вмешался до этого молчавший лейтенант, и добавил со злостью, сквозь зубы: – Там все кости всмятку, не человек, а мешок с внутренностями!
– Кто ж его так? – спросил Луканов.
– Под поезд угодил, хмуро ответил полицейский за рулем.
– Ну или толкнул кто, – глядя в глаза Луканову сказал майор.
– Подозреваете зайца? – не моргнув, спросил Луканов.
– Смешно, – оценил майор без улыбки. – Пока никого не подозреваем. Просто присматриваемся. Во сколько прибыли?
