Идеальное алиби
Мора оф Кримс
Виктор Элфорд, порядочный небогатый юноша, только что окончивший университет, обвиняется в череде кровавых, зверских преступлений, которые он не совершал. Однако есть и свидетели, которые видели его на местах убийств, и едва ли не ловили Виктора за руку, и люди, подтверждающие его безупречное алиби. Агент полиции, расследующий дело Виктора, поставлен в тупик, но закон и общественность требуют найти виновного. Сможет ли Виктор доказать свою непричастность и очистить своё доброе имя, или же ему придётся понести наказание за неизвестного преступника? Чего добивается убийца, что за опасную игру он затеял с Виктором, и к чему это приведёт? На эти и другие вопросы предстоит ответить агенту полиции, но оправдает ли цель средства?
Мора оф Кримс
Идеальное алиби
Маме, папе и моей сестрёнке Микаэле.
Посвящается тебе, Ирацибета, ведь иногда, чтобы претворить в жизнь задуманное, нужен такой же человек, как и ты, с такими же идеями, точками зрения, вкусами, взглядами, быть может, даже проблемами, а в таком случае мы с тобой идеально подходим друг другу.
Глава I
Он, уклоняясь от удара и пользуясь возникшей заминкой, перехватывает нож поудобнее и с нажимом проводит кончиком блестящего лезвия по горлу своего ровесника.
На шее того остаётся тонкая алая полоса, из которой спустя мгновения льётся кровь, окрашивая в багровый одежду. Жертва беспомощно тянет руки к горлу, вытаращив глаза; пытается пальцами коснуться глубокого пореза, но, конечно, он уже не в силах что-либо сделать. Парень падает на колени, ударяясь о заляпанный кровью асфальт. Всё старается дотянуться до горла, но вскоре руки безвольно повисают, ещё по инерции покачиваясь, а он сам падает так, будто в его теле никогда и не теплилась жизнь.
Его глаза широко распахнуты, но больше не блестят так, как раньше.
Убийца без жалости смотрит на лежащее перед ним тело.
– Даже если ты так любил жизнь, так не хотел умирать, тебе не стоило этого делать. Не укради ты тот конспект, всё было бы, чёрт тебя побери, замечательно, – с какой-то отвратительной усмешкой бросает он, кончиком кроссовки откинув от себя колено мертвеца, которое, как показалось парню, было слишком близко. – Хотя… Сейчас чёрт и так тебя поберёт, за все-то твои грешки.
Парень, хмыкнув, осторожно стирает пальцами кровь с лезвия, после отполировав его практически до блеска краем футболки. Незначительные капли крови он попробует застирать дома. В противном случае футболку придётся сжечь.
Не обернувшись на мёртвое тело, он спешно покидает это место, потому что свидетели ему ни к чему.
– Виктор, ты слышал? – воскликнула миссис Элфорд, позвав сына. Не дождавшись ответа, она крикнула громче, отрываясь от глажки белья: – Виктор, хватит сидеть в своей комнате, иди сюда! – повторяет она, возвысив тон. В её голосе слышно крайнее беспокойство, она шарит глазами по комнате. Женщина выглядит встревоженной.
Голос ведущей в телевизоре громче скрипа двери комнаты, из которой без желания выходит и щурится от непривычно яркого света Виктор. Он плотно закрывает за собой дверь и без спешки направляется в их многофункциональную гостиную, в которой они и ели, и телевизор смотрели, и гладили бельё, как это делает его мама сейчас.
– Виктор! – почти истерично кричит женщина, слабо, больше от нервов стукнув кулаком по гладильной доске.
– Да, мама, иду, – откликается парень, потирая глаза.
Когда он появляется в гостиной, то не слишком удивляется тому, что его мама выглядит так, будто её ударило током. Виктор быстро переводит взгляд на экран телевизора, а потом снова смотрит на маму.
– Что-то случилось, мама? – интересуется он, отлично скрывая эмоции. Ему хочется улыбаться, но он этого не делает. Всё же у него хватает самообладания на такую ерунду.
Виктор довольно странно выглядит, хоть и не сразу понятна причина. Глазу не за что зацепиться – нет в нём чего-то конкретно странного, но в целом не скажешь, что вид у парня совершенно обычный.
– Виктор! – повторяет миссис Элфорд, пронзительно взглянув на взрослого сына.
– Утюг, – замечает он, легко кивнув головой на прибор, который забыли выключить.
Женщина с какой-то болью морщится, её лоб идёт складками, но, поджав губы, которые и так истончились с годами, спасает недоглаженную одежду.
Некоторое время они молчат, просто обмениваясь взглядами.
Виктор в тишине подходит к их настенному календарю и отмечает сегодняшнее число карандашом, вытащенным из кармана домашних штанов.
– Тринадцатое августа тысяча девятьсот девяносто шестого, – читает он шёпотом.
Закончив с календарём, он оборачивается к маме.
– Кажется, ты что-то хотела, – осторожно напоминает Виктор, внимательно посмотрев на неё. Он ещё раз оборачивается на телевизор, но на экране больше не лицо симпатичной журналистки, а видеоматериалы, которые удалось снять репортёрам с места происшествия.
– Да, твоего одногруппника жестоко убили, – в волнении почти кричит она. Миссис Элфорд так взмахивает руками, что едва не задевает подошву горячего утюга, поставленного на пятку.
«Ну, сильно сказано. Тоже мне, жестоко» – холодно думает он, но делает полный сожаления вид. «Они жестокость не видели. Смешные»
– Мне жаль, – склонив голову, говорит Виктор.
– А если бы на его месте был ты?
Женщина едва ли не плачет, но, пытаясь всё ещё держать себя в руках, снова ударяет кулаком по гладильной доске, всё стараясь выдать свой дрожащий голос за гнев.
– Мама, всё хорошо, – тихим голосом отвечает ей сын, поднимая голову и почти с нежностью глядя на мать. – Всё хорошо, – повторяет он.
«Это вряд ли, что я мог бы быть на его месте. Я бы не стал у самого же себя красть конспект. Да и вообще, я не идиот, чтобы у кого-то что-то красть. Я гораздо выше этого» – самодовольно думает Виктор, но по глазам невозможно прочитать его мысли, настолько хорошо он умеет играть роль сочувствующего.
Миссис Элфорд всхлипывает. Чуть помолчав, она уточняет:
– Его же Томас звали, да?
Виктор кивает, потом слегка пожимает плечами.
– И ещё вы с ним были ровесники! Господи, Виктор, он такой молодой мальчик, ему бы ещё жить и жить. Почему Господь решил забрать его? – в растерянности спрашивает она, даже не понимая толком, к кому, собственно, обращается.
– Такова жизнь, мама, – грустно улыбается Виктор. – Все мы когда-нибудь покинем этот мир. И я, и ты…
– Но он, можно сказать, едва начал жизнь. Вы же только университет закончили. Как можно было?
– Так бывает, – вздыхает парень. Если ему и было кого-то жаль, то только свою маму. Уж он не думал, что та будет так страдать из-за смерти какого-то его одногруппника.
– Если бы ты пошёл с ним, его могли и не убить, – заявляет она слишком твёрдым голосом для женщины, находящейся почти на грани истерики. – Так ты ж, как всегда, в своей комнате сидел. А потом ты вышел из комнаты и сел со мной обедать. Представь, вдруг именно в то время, пока мы ели, он корчился в луже собственной крови? – требовательно спрашивает она, нахмурившись. В её голосе больше не слышно наступающих слёз, есть лишь какая-то решительность.
– Я не обязан ходить с ним за ручку повсюду. Это могло случиться с любым, – вздыхает Виктор.
– Как человек мог такое сделать с ним? Нет, Господь ясно видит – это был не человек. Монстр это был, монстр, Виктор, а не человек. Господь накажет его, всем воздастся по заслугам, – отвлечённо бормочет миссис Элфорд, продолжив гладить.
– Всё будет хорошо, мама, обещаю, – зачем-то произносит Виктор, вглядываясь в экран телевизора.
Но что именно будет хорошо – он не давал себе отчёт, да и не хотелось думать об этом.
Удивительно, но это сошло ему с рук. Очень успешно причём. Мама действительно ведёт себя так, будто её сын никого не зарезал. Конечно, она обеспокоена тем, что одногруппника её ребёнка убили практически при свете дня, вот так, в переулке, но женщина даже и представить не могла, что это сделал её сын. У бедняжки и мысли не было, что умница-Виктор – самый настоящий убийца. Про кровавые пятна на одежде миссис Элфорд даже не узнала. Отстирать не получилось, футболку пришлось уничтожить – попросту сжечь. Чтобы в квартире потом не воняло горелым, а мама ничего не заподозрила, футболку он втайне ото всех сжёг на улице, так что никто ни о чём не узнал.
На тот нож Виктор теперь не мог смотреть без улыбки. Каждый раз при взгляде на орудие убийства ему вспоминалась горячая кровь на холодном металле, вспоминались те пустые, застывшие глаза; и в ушах отдавался эхом глухой стук, с которым его неприятель свалился замертво. Из-за этих своих стеклянных глаз и пушистых волос он был похож на кем-то брошенную, но невероятно искусно сделанную куклу в полный рост. У младшей сестры Виктора не было в детстве таких красивых кукол. У неё были куклы-девочки, но никогда не было кукол-мальчиков. Если вытереть кровь с горла того парня и уменьшить в размерах – вылитый Кен. Сестра Виктора, Виктория, всегда мечтала о том, чтобы родители подарили ей на Рождество Кена для её многочисленных Барби. Но эта мечта так и не исполнилась, потому что Кены в магазинах редко водились, а если и водились, то продавались за баснословные деньги, а Элфорды никогда не были богаты.
Когда Виктору было двенадцать, его родители развелись. Отец забрал дочь, а Виктор остался с матерью. Он был слишком похож на маму, что по характеру, что внешне. Мальчик был таким же нервным и чувствительным, а его отец больше не хотел иметь ничего общего с людьми, подобными его жене. Его бывшей жене, правильнее сказать.
С тех пор мальчик больше никогда не видел ни Викторию, ни папу. Родители Виктора никогда не обсуждали тему развода при детях, так что брат с сестрой даже представить не могли, что вскоре их разделят. Однажды отец семейства просто уехал на своей машине, забрав Викторию. Виктор даже не помнит момент прощания, наверное, потому, что когда его папа сел в автомобиль и завёл мотор, перед этим усадив дочь в детское кресло, которое ей было уже мало, мальчик не догадался, что видит отца и Викторию последний раз в своей жизни. Он лишь помнит, что мама почти весь тот день плакала. Она в слезах готовила им ужин, в слезах молилась перед сном Богу. Тогда Виктор не понимал причины её слез, как и не понимал, почему сестрёнка и папа не приехали к ужину. Виктор прекрасно помнил её горе и то, как было больно и грустно видеть маму такой. Он подходил к ней и пытался успокоить, рвал цветы с клумб соседей, потому что у его родителей не было своего сада, но женщина отсылала сына в его комнату и, отвернувшись, продолжала плакать.
Эти слёзы запомнились мальчику на всю жизнь. Когда он стал старше, стал лучше понимать мир и хоть немного начал разбираться в отношениях между взрослыми людьми, он понял, что плакала мама тогда из-за развода, а не просто так. Он понял причину этих слёз, но от этого воспоминания о том дне не стали лучше, светлее или проще.
Они оба помнили тот день в красках, но делали вид, что того дня никогда и не существовало; будто всегда были только Виктор и его мама, словно больше родственников у них не было. Они никогда не поднимали тему развода в семье, если мать и сына можно назвать семьёй. Спорный вопрос, конечно. Этим двоим больше подходило называться тем, что осталось от семьи.
« – Виктория, пойдём, – зовёт Вернон, оборачиваясь ко входной двери. Обычно он зовёт и Викторию, и Виктора, да ещё и улыбается при этом. Сейчас он окликнул только дочь, а на его лице не было и тени улыбки.
– Иду, папочка, – весело откликается девочка, сбегая с крыльца по ступенькам. Она быстро подходит к папе и, привстав на носки, тычет старенькой и страшненькой куклой ему в лицо. – Я могу взять Эшли в магазин? – робко спрашивает она. – Она тоже хочет ехать со мной.
Вернон некоторое время стоит молча с задумчивым видом, но потом отвечает достаточно дружелюбным голосом:
– Мы едем не в магазин, милая, но ты можешь взять её с собой. Возьми все необходимые тебе вещи: игрушки, одежду, если захочешь.
– А зачем? – удивляется девочка, хлопая ресницами. Она баюкает куклу на руках, не отводя взгляд от папы.
Мужчина в замешательстве смотрит на дочь. Он подавляет желание вздохнуть и пытается улыбнуться.
– Поездка предстоит долгая, солнышко. Мы можем задержаться на неопределённый срок.
Виктория улыбается и гладит куклу.
– Тогда я позову братика, – произносит она и почти срывается с места, но Вернон останавливает её, мягко положив руку на плечо. При упоминании сына он заметно мрачнеет.
– Не стоит. Сегодня он не едет с нами.
Девочка в непонимании уставилась на папу.
– Ну… – тянет она разочарованно. – Ладно. Тогда я маму позову, – она снова хочет побежать в дом, но хватка отца становится крепче.
– Не нужно. Она тоже останется здесь.
– Но я хочу ехать с мамой, – спорит Виктория, топнув ножкой.
– Милая, прости, но нет. Сегодня не получится, – мирно говорит Вернон, хоть слова и даются ему с трудом. Он отпускает дочь и медленно подталкивает её к машине. – Садись пока, скоро отъезжаем.
Виктория грустно вздыхает, напоследок взглянув на дом.
– Хорошо, папочка. Но мы же скоро вернёмся, так? – спрашивает девочка, ожидая положительный ответ.
– Конечно, доченька. Ты и соскучиться по ним не успеешь, – обещает мужчина севшим голосом»
Виктор, вообще-то, не слышал диалог сестры и отца, но примерно так себе его представлял.
Теперь Виктория стала взрослой. Она, вероятно, не то что соскучиться успела, но и вовсе забыла маму и старшего брата. Виктор полагал, что если бы они сейчас встретились, то не узнали бы друг друга. Что ж, прошло столько лет, оно и немудрено.
«Сначала сделаю то, что запланировал. Потом попробую найти Викторию. Нет, не попробую. Я найду её» – твёрдо сказал себе Виктор, взглянув в большое зеркало в своей комнате.
Синяки под глазами от недосыпа едва ли не были темнее радужки.
Он устало всмотрелся в своё отражение, пытаясь объективно оценить свою внешность. Потом, прищурившись, приблизил лицо к зеркалу настолько, что чуть ли не касался холодной поверхности кончиком носа. Парень пристальнее осмотрел себя. Тёмно-карие глаза почти сливались со зрачком – нужно было потрудиться, чтобы понять, где граница радужки, а где уже зрачок.
