Виктор отпрянул от зеркала и недовольно хмыкнул. Потом потрепал себя по голове, проводя длинными узловатыми пальцами по русым, или, как он их нелестно называл, «мышиного цвета» волосам.
– Вот урод, – почти зло шепнул он, с некоторым отвращением ещё раз окинув взглядом отражение целиком, после чего отвернулся. – Томас-то получше был.
– Виктор, собирайся, – заявила его мать, открывая окно на кухне. Дым постепенно начал вытягиваться на улицу.
Парень, едва перешагнув порог комнаты, закашлялся и осмотрел кухню.
– Мама, ты испортила омлет? – с обречённостью поинтересовался он. Очевидно, испортила, это был больше риторический вопрос.
– Не испортила. Он немного подгорел, – как ни в чём не бывало отозвалась женщина, заправляя за уши пряди с парочкой серебристых волосков. Она плотнее запахивает халат на себе и равнодушно смотрит на сына. Именно тогда, в ответ всматриваясь в её лицо, он и понимает, насколько ужасно выглядит его мать, как много у неё морщин; а когда она поднимает брови или улыбается, что случается довольно редко, её лоб похож на стиральную доску. В детстве ему казалось, что мама красивее. Но очень может быть, что именно после развода она так запустила себя. Раньше она, вроде как, носила платья. После расставания родителей парень больше никогда не видел маму в платье.
– Немного подгорел? – переспрашивает Виктор. Сейчас в его голосе проступают эмоции, так как уже можно себя не контролировать. Обычно он холоднее.
– Да, совсем немного, – безразлично кивает женщина на сковороду.
– Он же сгорел у тебя. Дым вон какой был, – замечает парень, покосившись на плиту.
Его сокурсники и то лучше готовили, чем мама.
– Сгорел или нет, а мы съедим и так. Всё равно ничего другого нет, – она машет рукой и выглядывает в окно. По выражению лица женщины видно, как ей приносят хоть какое-то облегчение трели птичек в их пустом крохотном саду, где только сорняки, кучка сухих цветов на клумбе да парочка деревьев, и то доставшихся им от прошлых хозяев.
– Я не хочу есть угли, – слабо возмущается Виктор, но особо не трепыхается, поскольку знает, что ничего-то он не добьётся.
– Ешь и не выпендривайся, – почти приказывает женщина, продолжая любоваться заросшим садом, но её голос такой тихий, что миссис Элфорд становится почти жаль.
Они настолько похожи, что Виктор вполне мог бы сойти за мужскую версию своей матери, если бы та ещё и была на сорок лет моложе. А Виктория была копией своего отца. Те же жестковатые каштановые волосы, серые глаза. Вот из-за чего семья разделилась именно так.
– Хорошо, – негромко отвечает парень и подходит к плите. Почерневший омлет с крошащейся ветчиной не вызывает аппетита, но он не хочет расстраивать маму.
«Мама старалась» – убеждает он себя, прекрасно зная, что она не старалась, а сделала всё «лишь бы как». Пока омлет жарился, мама смотрела утренний выпуск новостей. Так и проглядела, пока не почувствовала запах горелого. В этом Виктор был на все сто процентов уверен, потому что это далеко не первый его горелый омлет в жизни.
– Ты тоже будешь? – уточняет он, почесав щеку.
– Да. Соскреби со сковороды, что сможешь, тарелок нет, – тоскливо говорит она, закрывая глаза и прислушиваясь к пению птиц. – Или помой себе сам тарелку, я не знаю, делай что хочешь, – безучастно добавляет она.
Виктор послушно отскребает лопаткой омлет и ест прямо со сковороды.
Ему хочется съязвить по поводу вкуса еды, но он этого не делает. Последнее время он стал всё чаще задумываться о распаде их семьи, это немного пугало.
– Потом собирайся, – напоминает она, когда птицы перестают петь. Женщина закрывает окно и с сожалением смотрит на сына, когда тот хрустит горелым. – Извини, – робко произносит она, но смущённой не выглядит.
– Всё в порядке, честно, – заверяет он, а сам едва не морщится от горечи во рту. – А куда собираться?
– Мы едем в Лондон.
– Серьёзно?
Виктор строит кислую мину и, расправившись со скудным завтраком, отряхивает и так чистые руки.
Раньше ему нравился Лондон, нравилось читать про него, изучать. Он мечтал жить в Лондоне, но когда лондонское жюри забраковало его проект, ему разонравился этот город. Он почти возненавидел то, что ранее так горячо любил.
– Что нам там делать? – голос Виктора не выдает его волнения. Вероятно, по той причине, что он и не волновался. Ему было просто всё равно, но даже, наверное, с негативным оттенком, потому что он не любил делать лишние движения и беспорядочно метаться.
– Как обычно. Ты же знаешь, в Брайтоне нет такой посуды, какая есть в Лондоне. Там есть один хороший магазинчик, где продаются разные красивые сервизы, – неторопливо объяснила женщина с живым блеском в глазах, который появился у неё впервые за утро.
– Ты упахиваешься на работе, денег всё меньше, у нас кризис, и при этом ты предлагаешь нам смотаться в Лондон за сервизом? Мы внезапно стали миллионерами, а ты мне даже не сказала об этом? – едко ответил он, тут же ругая себя за резкие слова. Мама хоть начала выглядеть живой, когда заговорила о посуде, не то что до этого.
– Да, почему бы нам и не съездить, – пожимает плечами женщина, не усмотрев в вопросах сына грубое и пренебрежительное отношение к себе.
– Нам скоро станет нечего есть, мама, а ты хочешь организовать такую поездку. Нерационально, – Виктор качает головой и скрещивает костлявые руки на груди.
– У меня в планах то, что ты вот-вот выйдешь на работу.
– Да, но…
– Ты закончил престижный университет. Тебе что-то мешает работать? Как по мне, так наоборот.
– Я собирался… – снова не успевает закончить Виктор, как его перебивает мама:
– Вернёмся из Лондона в Брайтон, и тогда ты у меня начнёшь работать, сынок, – тоном, не терпящим возражений, заявила она. – Мне нужен сервиз. Последнее время у меня упадок сил, хоть что-то должно меня развеселить.
– Хорошо, но ты отдаёшь себе отчёт в том, что мы просто выкинем деньги на ветер? При том, что мы могли бы потратить эти средства более полезно?
– Я уже сказала – мне нужна какая-то мотивация, чтобы дальше работать. Собирайся, мы отправляемся завтра же.
«Должно быть, у неё уже началось старческое слабоумие» – мрачно подумал Виктор, складывая свои вещи в старую, местами потёртую сумку.
Парня и так не радовала предстоящая поездка, а когда оказалось, что это путешествие, по большому счёту, было бесполезно, он вообще словно потускнел. Они два дня погуляли по Лондону, полюбовались Темзой, а посуду так и не купили, потому что в том заветном магазинчике в последние дни был наплыв клиентов, в связи с чем там подняли цены.
Его всегда злила нерациональность, бесполезность и пустая трата времени. Он ненавидел всё то, что было сделано зря, а понимание, что поездка в Лондон лишь оттягивает достижение всех его целей, просто приводила Виктора в бешенство.
Если сам Лондон внешне хоть как-то привлекателен, то люди в этом городе просто наиотвратительнейшие.
Виктор считал, что в Брайтоне люди другие. Более приветливые, что ли… Отзывчивые, открытые. Это не означало, что в Брайтоне люди добрые и дружелюбные, просто в сравнении с лондонцами брайтонцы казались такими. А так-то, если не знать, что в столице ещё хуже, брайтонцы выглядели абсолютными ханжами; но Виктор не осуждал их за это, поскольку знал, что и он сам далеко не эталон благочестивости и добродушия. Особенно после того, как зарезал своего бывшего одногруппника.
Зная, что лондонцы все однотипные, Виктор каждую поездку в этот город ставил себе цель – найти там хоть одного интересного человека. Неважно, чем будет выделяться этот человек. Главное, чтобы выделялся. Главное, чтобы этот человек был…
И Виктор, к счастью для себя, нашёл такого человека. Вернее, такую. Это была девочка с ярко-рыжими, почти красными, да притом ещё и кудрявыми волосами. У неё были веснушки, которые, кажется, были конопушками, но чем бы это ни было, выглядело это совершенно удивительно. А самым потрясающим в ней были глаза. Нет, даже не цвет радужки, который у неё, в общем-то, был немного скучноват для такой-то интересной особы. Взгляд этой девочки совершенно поразил Виктора. Это, скорее, была уже девушка, однако из-за своего невысокого роста она вполне смотрелась по-детски.
Её взгляд был печален и полон боли, но одновременно безучастен и равнодушен ко всему. Она выглядела опустошённой и разбитой, когда шла, склонив голову, пока её за руку дёргала за собой немолодая женщина, судя по всему, её мать. Девушка-девочка грустно шагала в сопровождении этой женщины, высокого мужчины в шляпе и девочки-блондинки помладше, её сестры, кажется. Мужчина молчал, серьёзно вглядываясь в светофор, а женщина увлечённо читала нотации старшей дочери, которая морщилась от капелек дождя, попадавших ей на нос и щёки, поджимала губы и с тоской рассматривала прохожих. Младшая выглядела совершенно беззаботно: она пялилась на людей и улыбалась всем подряд.
Однажды Виктор и рыжеволосая встретились глазами. Та грустно окинула его взглядом с ног до головы, а потом невесело улыбнулась. Им обоим нужно было переходить дорогу, а зелёный свет всё никак не хотел загораться. Виктор кивнул ей в ответ, а потом вопросительно указал взглядом на тех, рядом с кем стояла она. Рыжеволосая снова поджала губы. Это показалось Виктору чрезвычайно забавным, но он не улыбнулся. Она опустила взгляд и шмыгнула носом. Когда девушка подняла голову и опять посмотрела на Виктора, они вновь встретились взглядом, потому что парень не мог отвести от неё глаз. Девочка печально вглядывалась Виктору в лицо, словно пытаясь прочитать по его взгляду какие-либо эмоции, но, похоже, парень показался ей холодным и чёрствым, поэтому она отвернулась от него, вздёрнув нос. Наблюдая это, Виктор улыбнулся краешком губ, провожая девочку взглядом, когда она, хлюпая по лужам в своих сапожках, стала переходить дорогу со своей семьёй.
Глава II
Они вернулись в Брайтон. Никому от этой поездки не стало лучше: ни маме, которую Лондон своей энергетикой только ещё сильнее вымотал, ни, тем более, Виктору, который всё путешествие злился на то, что он теряет время зря.
– Нам просто необходимо выйти на прогулку, – твёрдо говорит она, разбирая сумки. Ну, как, разбирая, просто раскидывая вещи в разные стороны, после этого зачем-то снова собирая их в одну кучу.
Виктор со вздохом закрывает лицо руками. Нерациональность – единственная черта характера его матери, которой не было у него. Из-за этого они нередко не сходились во мнениях.
– Мы же только что приехали с отпуска, – аргументирует он без капли жалости.
– Что? С отпуска?! – почти вскрикивает миссис Элфорд. – Ты называешь это «отпуском»? Да там постоянно лил дождь, посуду я не купила, за проезд берут много, гостиницы дорогие! Это не отпуск! Мне сегодня же нужно выйти на прогулку!
– У нас тоже часто дождь, да и цены на всё тоже не прям уж маленькие.
– Там всё это было за деньги, а тут – бесплатно. В Лондоне, можно сказать, мы за каждую дождинку платили, и это при том, что я не заказывала дождь. И где здесь справедливость?
Виктор устало потирает переносицу и с некоторым изнеможением смотрит сначала на лежащие на полу и вывернутые наизнанку сумки, а потом переводит взгляд на мать, сидящую на коленях рядом с сумками.
– Разберём вещи и пойдём, – решает он.
– Тебя ещё на работу нужно устроить, – заметила она.
– Не беспокойся, с этим я уж как-то сам, – заверяет он без особого оптимизма.
– Не слышу в твоём голосе уверенности, – проницательно замечает женщина. – Что так?
– Тебе кажется, – врёт он. – Давай не тянуть, будем действовать оперативно.
– К чему спешка? – интересуется женщина, вопросительно глянув на сына. Она взбивает испорченные слишком агрессивной краской волосы и чешет скулу. – Мы как будто на самолёт, Господи, опаздываем, но, к счастью, это не так. К счастью, конечно, к счастью, Господи… – бормочет она вдруг, отрешённо заметавшись взглядом по всем предметам в комнате.
– Иногда на тебя находит… – начинает Виктор, но тут же осекается, потому что понятия не имеет, что толком находит на его маму.
Он подходит ближе к ней и осторожно кладёт руку ей на худое плечо. Женщина выглядела зависшей, словно её поставили на паузу.
– Иногда на тебя находит что-то, – повторяет он. – Не хочешь сходить к врачу? Тебе пропишут таблетки, будешь их принимать. Тогда ты почувствуешь себя лучше, – вкрадчиво говорит Виктор, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более убедительно.
– Ты считаешь меня больной? – громко и гневно спрашивает женщина, вдруг подскочив и встав на ноги так быстро, насколько ей позволяли её больные колени. – Как невежливо, Виктор, – отчитывает она его. – Со своей родной матерью так разговариваешь, совести нет совсем, видит Бог.
– Я ничего такого и не сказал, – он нервно пожимает плечами и засовывает руки в глубокие карманы джинсов, потёртых и немного дырявых на коленях. Джинсы испортились тогда, когда Виктор упал со скейта, но об этом знал только он, так что все подумали, что джинсы так и продавались в магазине – с потёртостями и дырами. Выглядели джинсы до сих пор неплохо, так что Виктора всё устраивало. Ну, почти.
И если сначала идея прогуляться по родному городу после нервной поездки показалась ему ещё более-менее приемлемой, то ближе уже к моменту, когда нужно было выходить из дома, он бы отдал всё за то, чтобы никуда сегодня не идти.
Виктор подходит ближе к своему преподавателю, тот сидит в сквере на скамье, читает пыльную газету и курит. Когда он заметил Виктора, то выкинул окурок и впечатал его подошвой в землю. Немолодой мужчина складывает газету вчетверо и откладывает в сторону, краешки тонкой бумаги дрожат из-за слабого ветра здесь.
– Ну, здравствуй, Виктор, – тепло улыбается преподаватель, выдыхая сизый дым. – Какая приятная встреча. Не ожидал тебя здесь увидеть.
– Здравствуйте, мистер Хамфри, – приветливо отзывается Виктор, чуть склоняя голову в знак приветствия, на что мужчина в ответ приподнимает свою шляпу. – Я тоже рад Вас видеть. Нечасто можно случайно увидеть знакомые лица.
– Да ну, – фыркает мистер Хамфри. – Городок-то не такой уж большой, – произносит он, покашливая. – А ты присаживайся, родной мой, чего стоишь, – мужчина похлопывает по месту рядом с собой на почти блестящей, совсем недавно выкрашенной скамье. Казалось, что её только сегодня покрасили, настолько она выглядела по-новому. Виктор сначала даже побоялся на неё садиться, но, приглядевшись, понял, что краска давно уж высохла. Он садится возле бывшего преподавателя и застёгивает на себе худую куртку, больше смахивающую на ветровку.
– И нужно было нам тащиться в этот сырой сквер? – ворчит Виктор, пиная попадавшиеся ему на дороге камушки.
Сквер отчего-то больше не радовал глаз. Откровенно говоря, не было желания гулять по нему и любоваться зеленью природы вокруг. Виктор не знал причины этому.
– Не ной, – почти приказывает ему мама. – Погуляем, потом пойдём. Мне нужна разгрузка.
– Ты говорила, что Лондон – твоя разгрузка.
– Ты пытаешься упрекнуть меня в этом? Я отдохну, а потом приступлю к работе. Ты словно пытаешься выжить меня из дома, хочешь побольше проводить времени в своей комнате, но чтобы я тебя не отвлекала, да? Не получится.
– Я не об этом, – почти цедит Виктор. Он угловым зрением видит самого себя неподалёку, потом скашивает глаза, окончательно убедившись в том, что это правда он разговаривает сейчас на той скамье со своим собственным преподавателем. Парень берёт маму за локоть и ненавязчиво увлекает за собой. – Здесь машины рядом, предлагаю сменить локацию, – говорит он уже тогда, когда сквер остаётся далеко позади.
– Как вообще жизнь после университета? Чувствуешь себя взрослым? – любопытствует мистер Хамфри, закидывая одну ногу на другую.
– Жизнь… – задумывается Виктор. Ну, жизнь как жизнь. Ничего особенного. Чувствуется всё по-прежнему, ощущается практически как раньше. Скоро работу себе найду. А взрослым я чувствовал себя всегда. Никогда не считал себя ребёнком.
Мужчина приподнимает одну бровь.
– Никогда не считал себя ребёнком? – переспрашивает он. – Да ну.
– Сколько себя помню, у меня никогда не было ощущения, что я малое дитя. Это почти во всём проявлялось.
– Весьма занимательно, – озвучивает свои мысли мистер Хамфри. – А с ребятами у тебя как? Ты поддерживаешь с ними отношения?
– У меня ни с кем не было особых отношений, – качает головой Виктор, откидываясь на спинку скамьи.
– А мне казалось, что у вас с Ханной что-то есть. Разве она не нравилась тебе? – скрипуче удивляется преподаватель.
– Нравилась, но после того, как обучение в университете закончилось, и мы с Ханной перестали видеться каждый день, я понял, что всё это было лишь мимолётной симпатией, – объяснил Виктор безо всякого смущения или стеснения. Элфорд просто знал, что он – последний человек, с которым разговаривает мистер Хамфри.
– И когда ты уже найдёшь себе девушку? – пробурчала миссис Элфорд. – Я хочу увидеть твою свадьбу, я хочу внуков. Лучше не внуков, а внучек. Вот, точно, внучек, – мечтательно произнесла она, шагая с сыном вдоль площади, уже далеко-далеко от сквера.
