– Мама, ещё рано. Мне только двадцать три, – уклончиво ответил он.
– Целых двадцать три, Виктор, целых, а не только! – воскликнула она так, что все прохожие на неё обернулись и смерили неодобрительным взглядом.
– Всё ещё впереди.
– Ты хоть себе девочку присматриваешь? – интересуется она снова достаточно громким голосом, и Виктор из-за этого уже начинает чувствовать себя немного неудобно. Он чувствует на себе колкие взгляды окружающих их людей, но парень старается делать вид, что ему всё равно.
– Мама, ты можешь говорить потише? Немножко потише, пожалуйста, – просит он хриплым голосом. Он не знал, был ли хриплый голос последствием намоченных в луже кроссовок… или это просто курточка на нём была не по сезону.
– Ты мне указываешь? – возмущается она, слегка отталкивая от себя сына. Голос, кстати, тише не стал. – Как ты смеешь указывать своей родной матери, женщине, которая тебя вырастила? Знала бы, что всё так будет, отправила бы тебя прям из роддома в дом малютки.
Виктор понятия не имеет, шутка это или нет, поскольку знал, что иногда его мама может и не шутить.
– Я не указываю, а прошу! – нелепо оправдывается он, чувствует подступающее волнение, но голос не повышает.
– Жаль, что тебя нельзя поставить в угол, как это было раньше, – сетует она.
– Пройдёмся? – предлагает Виктор, поднимаясь со скамьи. Он подаёт руку своему бывшему преподавателю, ожидая согласия.
– Я не против размять затёкшие ноги, – кивает головой мистер Хамфри перед тем, как встать с насиженного места. По забывчивости он забывает забрать газету, которая через несколько минут после их ухода улетает в неизвестном направлении, гонимая ветром.
– Я уже попросту в угол не вмещусь, – шутит Виктор, попинывая встречающиеся ему на пути камушки.
– О том и речь, – вздыхает его мать. – Скажи, а что ты вообще делаешь в своей комнате постоянно? Ты с шестнадцати лет перестал меня туда запускать, ты проводишь там очень много времени. Ко мне только сейчас пришло осознание, что я ничего-то не знаю о твоём времяпрепровождении там. Мне любопытно теперь.
Виктор замялся.
– Не совсем удобный вопрос, мам, – признаётся он. – Даже не знаю, как тебе сказать.
У миссис Элфорд поднимаются брови до предела.
– Что такого ты делаешь, что даже сказать мне не можешь? – обижается она. – Как невежливо с твоей стороны. Я столько лет тебя растила, а ты даже родной маме сказать не можешь.
– Я не могу сказать. Это секрет, – понуро отвечает он, не желая расстраивать маму, но и не в силах сказать правду.
– Какой ты ужасный сын, Виктор, – прищёлкивает языком женщина.
– Прости, пожалуйста. Возможно, когда-то ты узнаешь. Но не сегодня.
Мистер Хамфри чешет совершенно седую бороду и надвигает на нос очки ближе.
– Прекрасная погода, не так ли? – улыбается Виктор, заводя преподавателя всё ближе к переулкам, туда, где невероятно мало людей, где никто не сможет их заметить и стать свидетелем кровопролития.
– Прекрасная, родной мой, – соглашается мистер Хамфри. – Немного жаль, что ты не куришь. У меня закончились сигареты.
– Ну, мистер Хамфри, – Виктор не может переставать улыбаться, хоть и понимает, что сейчас выглядит максимально странно. – Курить вредно.
– Знаю, – скрипит преподаватель. – А отец твой курит? Сигареты, трубку, может?
– У меня нет отца, – сухо отвечает Виктор. Он почти вздрагивает при упоминании Вернона.
– А, да, – вспоминает мужчина, хлопая себя по лбу. – Я, старый дурак, забыл, что у тебя его нет. Прости, пожалуйста, не хотел тебя задеть.
– Ага, – хмыкает Элфорд. – Сейчас у Ваших детей тоже его не будет, – спокойно говорит он.
Виктор злобно ухмыляется, наблюдая то, как стремительно меняется выражение лица у собеседника.
– Всё же, я не понимаю, что там может быть такого особенного, что ты даже мне рассказать не можешь, своему самому близкому человеку, – разочарованно тянет миссис Элфорд.
– Есть такие вещи, которые никому не можешь рассказать, – отвечает Виктор непринуждённо. Его кроссовки в грязи и почти мокрые, но он не обращает на это внимания. Сейчас промокнувшая обувь отчего-то не доставляла сильного дискомфорта, хоть и было прохладно. Он вспомнил о мистере Хамфри и улыбнулся.
– Я также не понимаю природы этих вещей. Не может быть в мире чего-то такого, что ну совсем никому нельзя было бы рассказать, – не отстаёт миссис Элфорд. В такие моменты Виктору казалось, будто его маме не пятьдесят два, а максимум восемнадцать, настолько проскальзывала в её фразах «детскость». – Про убийство человека, разве что, нельзя рассказать, – чуть помедлив, добавила она.
Виктор сделал вид, что разглядывает прохожих, при этом отвернувшись от мамы лицом, и тогда он позволил своей улыбке стать шире.
Парень рывком вытаскивает балисонг из кармана и одним движением раскрывает его. С его лица пропадает мерзковатая усмешка, сменяясь серьёзностью и даже некоторой строгостью; сейчас он выглядит как хищник, готовый вот-вот наброситься на свою добычу, медливший лишь потому, что выгадывал момент поудобнее, когда жертва будет наиболее уязвима. Или ему нравилось тянуть время, наслаждаясь шоком и непониманием ненавистного ему преподавателя.
Виктор сделал шаг к мужчине, тот, напротив, отступил.
– Виктор, – осторожно окликнул его мистер Хамфри. – Что ты имеешь в виду? – он пытается заставить себя дружелюбно улыбнуться, но губы непроизвольно дрожат и кривятся в cтрахе, нет и намёка на улыбку.
– То и имею, – дерзит парень, сокращая между ними расстояние.
Мужчина не пытается сделать ничего, он словно вошёл в ступор, не имея возможности что-либо предпринять.
Он бы потянул время ещё, поупивался чувством власти и полюбовался напуганным видком и изумлённой рожей старикана, но опасается, что тот начнёт звать на помощь, выйдя из ступора, и тогда план его кровавой мести накроется медным тазом. А Виктору этого бы край как не хотелось.
Через ничтожные секунды две-три, Виктор стоит почти вплотную к мистеру Хамфри, а потом, не дожидаясь того, когда ему помешают завершить начатое, он безжалостно наносит мужчине удар в выпуклый живот.
«Мне казалось, что если ему проткнуть живот, он лопнет. Ну, как лопаются воздушные шарики, так и этот должен был лопнуть. Странно, что он этого не сделал» – саркастично думает он, когда лезвие ножа легко выходит из плоти.
Мистер Хамфри раскрывает широко глаза, пытается звать на помощь, но из-за того, что он ещё не вышел из состояния ступора, получается у него это не очень громко и убедительно. Виктор так самозабвенно «делает то, что должен», что не слышит слов. Он, может, даже хочет их слышать, но у него не получается разобрать, что кряхтит мистер Хамфри, так что Виктор злится ещё больше и снова бьёт бывшего преподавателя ножом в живот, нанося ему ещё четыре удара.
Когда нож пятый раз бывает в животе у стремительно умирающего мужчины, Виктор прокручивает нож, размалывая желудок.
Вскоре он вытаскивает балисонг, наконец, удовлетворившись как физически, выпустив пар, так и эстетически, видя то, как страх, нежелание умирать и одновременно осознание своего бессилия в данной ситуации поражают разум мужчины, а после этого наблюдая, как живой блеск покидает взгляд будущего трупа.
Честно говоря, на пятом ударе Виктору уже нужно было придерживать тело, чтобы то не упало, и едва он перестал наносить удары, мистер Хамфри не упал, а именно свалился на землю, ещё и лицом вниз.
Виктор цинично хохотнул.
– Что ж, дорогой и уважаемый мистер Хамфри, теперь и у Ваших детей нет отца, как я Вам и обещал. Такова жизнь, мистер Хамфри, такова жизнь. Не всем семьям суждено быть цельными, увы и ах, – вздохнул он не без сарказма, ещё минуту полюбовался собственным деянием, а потом просто ушёл, словно сейчас и не совершил убийство, будто он обычный парень, а тут так, просто мимо проходил.
Остаток прогулки они проводят молчании, никто из них больше не говорит ни слова. Только когда рядом проносятся полицейские машины и много автомобилей скорой помощи, они обмениваются встревоженными взглядами, после пожимая друг другу плечами в качестве ответа.
Только у миссис Элфорд был по-настоящему встревоженный, а у её сына это было лишь притворство, но невероятно искусное.
Он не помнил, когда научился врать даже взглядом. Это умение вроде как было с ним всегда. Даже на словах он мог не столь хорошо лгать, сколько умел лгать глазами. У подавляющего большинства людей наоборот, а он – особенный. Ну, во всяком случае, он так себе в шутку говорил, потому что его забавляла эта мысль, хоть и факт остаётся фактом, как и его умение никуда не исчезло с годами, только крепло.
По приходу домой миссис Элфорд стала готовить им ужин из того, что было, а были у них только старые макароны и какие-то полуфабрикаты, которые даже непонятно из чего сделаны были. Виктор не ушёл в свою комнату, а нарочито включил телевизор. Это выглядело так, будто ему было нечем себя занять, но он-то знал, что просто хочет похвастаться, хоть и странным образом, да и нельзя было это по-настоящему назвать хвастовстом, ведь Виктор не признавался в том, что убийца – он.
«…обнаружено тело убитого мужчины, личность которого ещё не была установлена. По результатам судмедэкспертизы выяснилось, что мужчине было нанесено пять ударов ножом. Расследование убийства и поимка убийцы будут вестись в обязательном порядке…» – донеслось из телевизора. Ведущая, кстати, была та же, что и в прошлый раз.
В кухне загремели тарелки и послышались громкие шаги, стремительно приближающиеся к Виктору. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что его мама стоит прямо позади него.
Иногда Виктор был счастлив, что диван стоит в середине комнаты, а не у стены, как у большинства.
Он сделал взволнованное выражение лица и продолжил сидеть, не говоря ни слова.
– Я не верю, – поражённо пролепетала миссис Элфорд, опуская ещё мокрые и сморщенные после мытья посуды руки на плечи Виктора. – Уже второе убийство за эту неделю. Как так?
– Похоже, у нас в городе завёлся маньяк, – максимально небезразлично ответил Виктор в тон матери.
– Маньяк! – повторила она, заметно повышая голос. – Господи, маньяк?! Серийный убийца? Серийный убийца у нас в городе? В Брайтоне? – женщина буквально засыпала вопросами сына, её возгласы становились всё громче и громче с каждым произнесённым ею словом, и вскоре её сопрано стало почти невыносимым настолько, что хотелось зажать уши. Виктор едва сдержался, чтобы этого не сделать.
– Видимо, убийца, да, – задумчиво произнёс Виктор, немного поморщившись. – Но на серийного не тянет. Серия – это три человека и больше, а два убийства – это ещё не серия, – пояснил он и сделал звук на телевизоре потише, нажав для этого кнопку на пульте.
– Без разницы, – отмахнулась женщина. – Но теперь выходить на улицу страшно. Вдруг, того… – она боязливо поёжилась.
– Походу, он только мужиков убивает, – предположил Виктор. – Женщин и девушек он ещё не убивал. Может, и не станет убивать.
– Почему ты так думаешь? – насторожилась женщина. – Может, станет. Ты же не знаешь наверняка. А, может, убийца – это она, а не он.
– А ты почему так думаешь? – колко спросил её сын. Ты тоже не знаешь наверняка.
– Не знаю, – вздохнув, согласилась женщина. – Но по логике, мужчины убивают женщин, женщины – мужчин.
– Логика хорошая, – хмыкнул Виктор. – Вполне логичная логика, почему бы и нет. Женоненавистники убивают женщин, мужененавистницы мочат мужчин. Кто тогда расправляется с детьми? – поинтересовался он.
– Старики и взрослые? – пожала плечами женщина. – Это если по только что упомянутой логике судить.
– А старикам это, думаешь, надо? – фыркнул Виктор, вообще выключая уже начавший раздражать телевизор. Смазливая мордашка ведущей почти опротивела за те несколько минут, что ему пришлось вынужденно любоваться ею.
– А почему бы и нет?
– Старики на то и старики, что они старики. Старики нуждаются в уходе за ними, внуках, порядочных детях и неплохой пенсии, на которую живёшь и ни в чём себе не отказываешь. Старики по своей природе любят детей, им не нужно убивать их.
– А взрослым зачем убивать?
– Зачем-то. Всё делается зачем-то. У каждого убийцы своя цель, свой план мести, свой конкретный замысел, только если этот убийцы не абсолютный псих, съехавший с катушек настолько, что он не понимает, что творит.
– Ясно, – почти пропела женщина, но очень нервно. – В таком случае, если всё делается зачем-то, то зачем убивает этот? Тоже ведь зачем-то.
– Если он целенаправленно это делает, если он убивает не случайных людей, естественно, у него есть причина, – чуть помедлив, отвечает Виктор.
– А если это она?
– То же самое.
– Если она убивает только представителей мужского пола, то ты в зоне риска, – заметила миссис Элфорд. – Будь осторожен, – просит она с явным беспокойством во взгляде. Виктор не смотрит на неё, но он и так чувствует, что его мама с волнением сейчас смотрит на него. Он не оборачивается на неё, потому что не уверен сейчас в своём искусстве лгать глазами. Каждый раз он рискует в таких случаях, сейчас ему рисковать не хотелось.
«Хотя, она же не знает ни о чём. Я был с ней в это время. Можно и посмотреть на неё» – думает он и поворачивает голову к матери. Он улыбается своей самой утешительной улыбкой и произносит:
– Не беспокойся, мама, всё хорошо. Кстати, если убийца – полный псих, то пол неважен, потому что, как ты сказала, в «зоне риска» оказываются все.
Миссис Элфорд мрачнеет.
– Очень позитивно, спасибо. А ты почему такой спокойный? Иногда мне кажется, что убийца ты, – съязвила она, скрестив руки на груди.
– Может, и я, – подмигивает Виктор. – Ты же не знаешь наверняка.
– Тоже мне, шутник нашёлся, – закатывает глаза женщина. – Ты постоянно со мной, дурень, – грубит она. Ей страшно, но она пытается сделать вид, что это не так, в ход идёт любая маскировка.
– Да знаю я, что плохой из меня клоун, и шутки у меня дурацкие, согласен, – нелепо оправдывается он, разводя руки в стороны.
Только знала бы миссис Элфорд, что сейчас её сын не шутил.
Глава III
В дверь постучали. Сначала немного нерешительно и тихо, потом громче и настойчивее.
– Да кого там принесло, – ворчит миссис Элфорд, отрываясь от стирки. Она наскоро вытирает руки о дырявое полотенце и, поправив на себе халат, идёт в коридор. Женщина не удосуживается заглянуть в глазок и сразу открывает дверь, в которую до сих пор продолжали стучать, да ещё и с каждым ударом всё тяжелее и чаще, будто молотком.
Дверь распахивается, и перед миссис Элфорд предстаёт молодой человек в форме. Он кажется немногим старше Виктора, всё равно что сравнить первокурсника с уже выпускником университета.
– Здравствуйте, – громко приветствует он, быстро поклонившись.
