Удалённый аккаунт
Алесса Ли
Акылай потеряла единственного члена семьи – Арину. Их связывало нечто большее, чем просто кровное родство: с 13 лет они жили в одной комнате при детском доме семейного типа. Акылай осталась почти одна наедине со своей незначительной для окружающих трагедией и нелегальной работой, где ее немного ценили, но психопат начальник держал всех в страхе. Разбитая горем Акылай находит способ снова быть с Ариной, но совершенно не замечает, как калечит душу человека, который многое готов ради нее сделать. Сможет ли Акылай справиться со всеми превратностями судьбы? Она уверена, что нет.
Алесса Ли
Удалённый аккаунт
Заплетающимся языком она произносила нечто визуально напоминающее речь. Полагаю, она хотела, чтобы мы сочли ее ужасную дикцию результатом глубочайшего горя, однако я точно знала, что всему виной отсутствие зубов и злоупотребление алкоголем. К тому же, так сильно отечь, даже оплакивая родную дочь, нельзя, а характерный румянец, сравнимый только с макияжем участницы народного ансамбля на отчетном концерте, не оставлял сомнений в тяжелой зависимости. Красные бугристые щеки вздымались над худощавым телом женщины, они придавливали глаза снизу, а опухшие веки, как два валика, не позволяли им открыться даже наполовину.
Я достаточно давно знала Татьяну Михайловну. Мы познакомились на первом году моей совместной жизни с ее дочерью Ариной в детском доме семейного типа. По крайней мере, тогда мы были лишь соседками. Едва ли в родительском алкоголизме можно найти что-то хорошее, но именно этот порок во многом предопределил наши судьбы, положил начало дружбе и опозорил меня на всю школу.
Следует отметить, что в те годы охраной учебных заведений занимались щуплые старушки, которые сидели на входе за списанной партой и разгадывали кроссворды. Мимо них могли беспрепятственно пройти старшеклассники с пивом, сбежать в ларек стая голодных детей и проехать бродячий цирк вместе с надутым куполом. Главное – в сменной обуви.
В октябре 2013 года я и Арина уже жили в одной комнате около месяца, но разговаривали только пару раз. В роковой для меня день, после которого я на некоторое время получила повышение статуса до «изгой в квадрате», мы совершенно случайно шли из столовой в одно время, когда, прорвав нашу неприступную крепость, делегация разливухи «Чекушка» ворвалась в школьный коридор. Арина, осознав происходящее, густо покраснела и ускорила шаг. Я не могу осудить ее за это, ибо Татьяна Михайловна надела порванную на спине майку, – в народе “алкоголичку”, – задом наперед. Одно это, мягко говоря, смущало, и, если 25-летняя Арина тяжело бы вздохнула и помогла ей прикрыться, то для подростка вся ситуация сравнима с публичным раздеванием и поркой на площади.
И, да, я горжусь своим поступком, ведь за доли секунды осознав, что женщина уже несется в сторону моей будущей подруги и собирается упасть на колени, я перехватила ее за плечи, будто крепко обнимаю, и грубо потащила в сторону выхода.
– Мама, опять ты напилась… – громко бубнила я.
Охранница тетя Люба опомнилась, когда мы уже были недалеко от выхода. Хотя я и была килограмм на 25 крупнее истощенного тела на моих плечах, но ближе к выходу волочить эту сухощавую тушу становилось все труднее. Тетя Люба и физрук, возвращавшийся с перекура, вдвоем вытащили Татьяну Михайловну на первые ноябрьские морозы, а как мне стало известно позже, ее еще несколько раз выводили во время уроков и только после обещания вызвать полицию, она выполнила требование.
– Да, если бы у меня была такая мамаша, я бы тоже всем врала, что я сирота, – громко шептались мои одноклассники.
После этого мне придумали еще пару прозвищ. Но в детском доме я жила с куда менее воспитанными подростками, чем деревенские, поэтому особенно разницы не ощутила.
О случившемся сразу сообщили нашим опекунам.
– Акылай, – Светлана Алексеевна, как и в любой другой день, встретила меня на кухне – ей приходилось постоянно готовить, чтобы прокормить всю ораву приемышей, – мне звонили из школы, сказали, что приходила твоя мать сегодня.
Она, говоря это, чувствовала себя так же глупо, как и я.
– Провела спиритический сеанс во время обеда, – я села за обеденный стол на скамейку, перетянутую искусственной кожей. – Это мать Арины была.
– Так я и думала. Ты поступила правильно, – она развернулась ко мне, вытирая руки об фартук, – прикрыла подругу. Но если тебя будут из-за этого обижать, не молчи и сразу звони мне, хорошо?
Светлана Алексеевна осталась для меня лучшим примером педагога, хотя, исходя из наших редких бесед, соответствующего образования у нее было. До открытия детского дома семейного типа она работала поваром-кондитером, даже некогда известным в наших краях, – и много лет спустя иногда перед праздниками у нее заказывали торты, но предпочтения она отдавала, конечно, нам. На праздники мы не оставались без сладкого. А на кухне лежала записная книжка, куда она записывала любимые изделия воспитанников и готовила их на дни рождения. Для меня это был торт «ежик» – большое пирожное «картошка», покрытое жирным кремом и посыпкой в виде звездочек.
Наша «приемная мама» никогда на нас не кричала: градус воспитания снижался соответственно возрасту подопечных. Старших, – в то время 14-летнюю меня и 16-летнюю Арину, – практически не трогали, нам давали много самостоятельности и свободы, чем мы порой злоупотребляли, но, наверное, именно благодаря такому подходу мы не попали во что-то по-настоящему страшное. Самое страшное, что могло бы произойти, случилось спустя много лет и именно по этому поводу мы собрались в поминальном кафе.
Светлане Алексеевне и Семену Ивановичу, – ее мужу, – как настоящим родителям полагались места в самом центре зала. Они почти все время молчали, и их горе было намного тише страданий биологической матери Арины, которая незаслуженно сидела рядом с ними. И пока Татьяна раскачивалась и верещала, они только пару раз поднимали глаза, смотря на фотографию погибшей воспитанницы, а затем встречались взглядом со мной.
-Моя Ариночка! – воскликнула Татьяна Михайловна и, едва не завалившись назад, залпом опустошила граненый стакан с водкой. – Как же я теперь без тебя?
– Как и последние 12 лет, – прошептала я.
Каждая секунда там пронзала меня насквозь – помимо боли я ощущала собственный пульс в висках и шее. На мою руку опустилась влажная ладонь, из-за чего я вздрогнула. Это была Энже. Ее пальцы обхватили мои, давая почувствовать присутствие, ощутить хоть что-то. Если смерть и имела что-то подобное характеру человека, то определенно была жестока и высокомерна. Татьяна Михайловна будто стала марионеткой в ее руках, с помощью которой разыгрывался спектакль, чтобы посмеяться надо мной. Смерть ли жизнь – они неразделимы, две лучшие подружки, семиклассницы, выбравшие меня в качестве жертвы. Жизнь забрала у меня все, кинула подачку на 9 лет, а теперь они и ее отобрали у меня, как у голодного последние крошки хлеба.
– Я должна была умереть раньше, – шептала я, ощущая, как сжимается ладонь Энже, – я не хочу здесь быть, я не хочу это чувствовать, я должна была умереть.
– Не оставляй меня, – ответила она едва слышно, на выдохе.
В день, когда я сорвала первый на моей памяти концерт Татьяны Михайловны, Арина вернулась достаточно поздно. Наверняка гуляла с друзьями-старшеклассниками. Я услышала шаги по скрипучей лестнице задолго до того, как наша фанерная дверь открылась. Арина аккуратно бросила свою сумочку из кожзама, которая износилась всего за пару месяцев учебного года, и застыла в центре комнаты. Я оторвалась от своей подростковой книги, чье название теперь стыдно произносить, и подняла на нее взгляд:
– Привет.
– Привет, – мы жили вместе на последнем этаже с августа, но полноценно поздоровались впервые. – Ты давно пришла?
Я удивилась столь глупому вопросу.
– Я тут с августа живу.
– Да, я помню, – я слышала в ее голосе легкое раздражение, – ты ела? Будешь?
Она кинула мне на кровать пачку чипсов со вкусом краба, ставя перед фактом – я не могла уже оказаться. Я думала, что едой благодарность и закончится, да и не ожидала от нее даже этого. Мы росли в одном доме, жили в одной комнате, но являлись абсолютными противоположностями: она – миниатюрная брюнетка с красивым смуглым личиком, стильная в условиях ограниченного выбора, популярная в школе настолько, что о ней ходили слухи повышенной пошлости, какие могли придумать только подростки поселка городского типа и только по особому поводу. А я – чуток повыше, намного крупнее, невнятной расы, из-за чего меня просто нарекли «чуркой», скучная. Или «закрытая» – так писали в моей характеристике.
Постепенно мы стали вместе ходить после школы домой, затем она привела меня в свою компанию, от которой мы вдвоем откололись.
Вероятно, мое лицо опухло почти так же, как и у матери Арины. Передо мной тоже стояла стопка, но, глядя на нее, я чувствовала только отвращение, будто если выпью тотчас превращусь в Татьяну Михайловну. Я отвернулась от водки так, что, заметив это, Энже убрала со стола весь алкоголь, а наши общие с Ариной друзья последовали ее примеру. Неизвестным мне образом, мать Арины заметила это и кривой походкой направилась к нашему столу. Я ощутила, что Энже напряглась и снова сжала мою руку.
– Акылаюшка, – еле выговорила она, как скороговорку, – выпей за упокой души нашей Ариши.
Она подсунула мне почти под нос свой стакан. Меня обдало резким запахом спирта, немытого тела и въевшегося в кожу табака. Неосознанно я ударила ее по руке с такой силой, что стакан улетел в стену с имитацией кирпича и упал на кафель, разлетевшись на осколки. Все присутствующие обернулись и на пару секунд, пока я сверлила злым взглядом мать лучшей подруги, повисла тишина. Мне хотелось ударить ее по лицу. Я досчитала до пяти и раздражение потихоньку спало, но когда она причмокнула губами и снова собралась говорить, я выкрикнула ей в лицо:
– Заткнись! Пошла ты к черту, алкашка! Арина для тебя лишь повод нажраться.
Я не сдержалась и толкнула ладонями в плечи. Мой стул опрокинулся, когда я встала. Уходя, из-за пелены слез я смогла только заметить то, как Энже ставит все на место и что-то неловко говорит присутствующим. Она извинилась – догадалась я и снова разозлилась. Идя по узкой лестнице из цокольного этажа, где располагался ресторан “Алые паруса”, я думала о том, как выскажу все Энже. Что ей не следовало извиняться перед этими отбросами, которые пришли побухать и едва ли знали, кого поминают. Но когда она вышла вслед за мной, растерянная и напряженная, я не смогла ничего сказать.
Первым порывом было скрыться во дворах, чтобы не встретиться с мамашей Арины, которая вполне могла погнаться за нами.
– Почему ее вообще пригласили? – спросила я у фонаря, ведь Энже, не поспевая за мной, шла следом.
– Она ее мать.
– И что? – я развернулась, и мы чуть не столкнулись лбами. – Она инкубатор! Как Светлана Алексеевна вообще могла ее пригласить? Она же знала, что эта тварь придет только ради поминальной водки.
– Так правильно, Акылай, – Энже легко выдерживала мой взгляд. – Все-таки Арина прожила с ней 13 лет, и, думаю, была ей хоть немного, но дорога.
– В гробу я таких матерей видала.
Я снова развернулась, держа курс в наш жилой комплекс, где я и Арина проживали до переезда в Москву. Накрапывал небольшой дождь, капли, похожие скорее на брызги, из-за ветра летели мне прямо в лицо, оседая на коже, будто я вспотела. Всю дорогу меня не оставляли мысли о похоронах. Вернее, я перебирала причины ненавидеть Татьяну и собственные претензии к нашим опекунам. Они, как никто другой, знали об отношениях Арины с матерью, и все равно решили, что она должна присутствовать.
Если не нравится, то сама бы занималась организацией и пригласила бы тех, кого считаешь нужным – пронеслось у меня в голове. Но если бы это делала я, то не пригласила бы вообще никого. Ни опекунов, ни мамашу ее, только сама бы пришла и Энже привела. Потому что не было у Арины никого, кто так же бескорыстно ее любил, как я. Светлана Алексеевна и Семен Иванович хорошо к нам относились, но то была их работа и не более. Из хорошего, что сделала Татьяна Михайловна – родила ее. А после только ширялась, а когда ее лишили родительских прав, выманивала у Арины деньги на дозу и бухло.
За торговым центром “Севен” уже виднелись крыши нашего ЖК, построенного на окраине среди избушек, доживающих свой век. Построили эти картонные коробки по заказу государства, чтобы поселить туда выпускников детских домов, и иронично назвали “Светлое будущее”. В народе это называют сиротским гетто, а я считаю помойкой. Мусоркой для мусора в масштабах человечества, куда таких, как мы, сбывают, чтобы под ногами не мешались. Но бак переполнен, и все отбросы, неприспособленные к жизни, лезут в мир “нормальных” людей. А чего ожидать? Такие, как мы растут в клетке, ничего о реальном мире не зная. Везет тем, кто попадает хотя бы в детские дома семейного типа, как я и Арина. Не было такого, как в фильмах показывают, что сироток забрали великодушные мама и папа, и все счастливы в новой семье. Это маленький конвейер с детскими душами, но не на 150 человек, а только 5-10 “братьев” и “сестер”.
Наш двор за год не изменился – загаженная детская площадка для малолетних матерей и их детишек так же устлана зелеными и коричневыми бутылками из двух алкомаркетов, расположенных друг напротив друга. Этих магазинов воткнули в два дома из трех и если бы могли, то открыли бы больше, и они никогда бы не разорились. Район сам по себе мрачный и неблагополучный, но в “Светлом будущем” будто бы краски выцветали быстрее.
В мою квартиру в 13-ом доме мы заходить не стали, там все равно ничего не было. Буквально, голые стены, унитаз и поддон для душа. Я взяла с собой ключи от квартиры Арины, где мы и жили вдвоем. Жилье распределили в один год, когда достроили, но по причине нашей разницы в возрасте она въехала туда раньше. А я, когда мне исполнилось 18 лет, переехала к ней. Я тяжело переживала нашу разлуку, которая продлилась всего 2 года, что для 16-летней казалось вечностью. И оставаться в опекунском доме одной мне было невыносимо, но подселять на место Арины кого-то я отказалась. Мне не нужна была замена, мне нужна была только Арина.
Мы поднялись на 6 этаж, открыли дверь, которую чудом не вскрыли открывалкой для консервных банок за это время. Свет включать не стали, хватало рассеянных лучей солнца, проникающих через окна без штор. Особой трагичности добавило бы наличие совместных фото на стенах и тумбах, чтобы я поглаживала их кончиками пальцев и лила слезы, но ничего такого в нашей квартире никогда не было. Лежал матрас на полу, на кухне так и остались расставленными кастрюли и пара тарелок, но только потому, что мы не смогли забрать их с собой в Москву.
Даже пустота напоминала мне о ней. Я ухватилась за сломанную ручку двери балкона, она с трудом поддалась и я вышла, ощущая легкое присутствие себя в прошлом. Скрип пола под ногами, тихие шаги и шуршание одежды позади – если закрыть глаза, то на секунду можно представить, что мне 19 лет и мы, досмотрев серию какого-то шоу, выходим с Ариной покурить. Осознание, что Арины нет уже четыре дня, и я на балконе с Энже, резало изнутри. Открыв пластиковое окно, я выудила из кармана пачку сигарет и привычно протянула одну Энже.
– Я не знаю, как дальше жить, – призналась я, разглядывая свои грязные кроссовки.
Говорила ли я о финансовой стороне вопроса или же о собственном моральном состоянии, не знаю. Ни с той, ни с другой стороны, я не видела выхода. Зря я, наверное, впустила в свою жизнь Арину, ведь теперь, когда она умерла, я, замкнувшая на ней мир, не знала, как и куда идти дальше. Со мной, вблизи, оставалась только Энже, появившаяся в моей жизни относительно недавно и абсолютно случайно. А я покосилась на нее, и в моей голове пронеслось – а вдруг она тоже умрет? А потом – не ищу ли я уже замену?
