ISBN :
Возрастное ограничение : 16
Дата обновления : 30.07.2023
– Сватался, было дело. К Таньке, сестре моей.
– И?
– Отказала она ему. Влюблена наша Танька в фабричного одного.
– Тю! И отец позволил?
– «То добро и свято, еже бы оба из воли и из любви сошлися», – она глянула на переминающегося с ноги на ногу Теплякова, – Так папенька и сказал ему. Папенька у нас добрый.
– И, видно, слепой, – не сдержался Илья.
«Эк я б тебя! – злился он на себя и грозил кулаком в удаляющиеся спины – А наши-то, хороши! Хороши, девки! У! Все как одна: лишь бы из деревни сбежать. Лишь бы к лёгкой жизни пристроиться. Ума нет. Пустят козла в огород, а потом бегают вон, за кукушкиным цветом, да маменькам плачутся. Тьфу!». Илья ругался, утирая пот со лба, и вспоминал, как Глафира, невеста, вот так же по его возвращении со службы стояла, потупив бесстыжие глаза и прикрывая руками огромный живот.
Солнце стояло высоко и пекло нещадно. Во дворе дома бабы Нины не было ни души, только в тени плетня спала разморенная серая кошка. Илья крикнул хозяев, потоптался на месте и напугав кур, проверил амбар и хлев: никакой скотины в хозяйстве Ковалевых, видно, больше не водилось. Ступая как можно громче, он снова обошел двор, постучал, заглядывая, в окна.
– Ищите кого? – раздалось за спиной.
8.
Богомолов обернулся. У плетня стоял босой мальчишка лет семи с тростинкой во рту.
– Хозяев ищу, Ковалевых. Не видал?
– Варю видал. Она на поле обед бабе Нине понесла. Ты иди скорей по энтой дороге, – мальчик показал на колею, ведущую к полю, – точно встретишь.
Пацаненок скрылся из виду, и Богомолов во весь дух припустил за девушкой – одна маленькая фигурка и правда медленно шла вдоль дороги с поклажей в руках. Она выросла перед ним в тот момент, когда Илья обогнул небольшой пригорок. На бегу он столкнулся с худенькой спиной девушки, резко остановился и от неожиданности схватил её за плечи. Девушка сжалась и выпустила прикрытый бурак, расплескав по траве, земле и переднику парное молоко. Илья одернул руки. Варя обернулась, закрывая рот ладошкой, а потом стряхнула с пальцев капли и сердито шлепнула ладонью прямо в вздымающуюся грудь не успевшего отдышаться Богомолова.
– Ты что?! Это наше последнее молоко!
На ней был привычный для Низовки наряд: белая холщовая рубаха с рукавами широкими от плеча и перехваченными у запястья расшитыми манжетами – брыжалью, простой сарафан, белый передник из пестряди, тоже расшитый по подолу, и лапти с глубоким носом. Волосы сплетены туго, и их полностью скрывал красный платок. Личико у девушки было миловидное, но немного отрешенное, будто замершее. Она говорила сердито, но её высокий лоб, тонкие брови и бледные губы оставались спокойны.
– Простите меня, Христа ради, я боялся вас упустить.
– По-моему, вы хотели меня напугать.
Она осмотрелась, Илья от странной неловкости тоже. Он поднял деревянную крышку от бурака: вокруг основания ручки та была искусно украшена тиснением в виде волн и маленьких рыбок.
– Ты – Варвара? Ковалева?
– Я.
– Слышала про Федю Маклакова?
– Слышать слышала, а знать ничего не знаю, – девушка обернулась к полю, – и что прикажете делать с обедом? У меня были только молоко и хлеб. Маменька злиться будет.
– Я могу купить вам молока. Здесь в любом доме продадут с радостью. Давайте только дом с коровником найдем, – неожиданно смирно ответил Богомолов, хотя где-то внутри него росло неприятное чувство будто хитрая девчонка о молоке врет.
– Что ж, пойдемте тогда до Кривошеевых, близехонько здесь.
Она немедленно успокоилась и пошла очень споро первой, показывая дорогу. Подниматься пришлось в горку. Девчонка едва доходила унтер – офицеру до плеча, но шла проворней, ловко поднимая руками подолы юбок. Илья же чуть отстал, и в мыслях не сразу заметил, что любуется открывающимися тонкими девчачьими щиколотками.
– Поскорей, Илья Иваныч, обед ждут, – обернулась она, усмехаясь уголками губ.
– Откуда ты меня знаешь?
– А вас все тут знают, – она помолчала, – красивый ты, вот девчонки и шепчутся. Привык поди?
– К чему это?
– К толкам. – И Варя тихонько рассмеялась, закусывая концы платка.
«Играть вздумала, ну я покажу тебе, бесстыжая» – пронеслось у Ильи в мыслях, когда они подошли к добротному сосновому срубу с небольшим навесом, принадлежавшему Кривошеевым. Услышав просьбу служивого человека, хозяин сразу окрикнул жену, и та вынесла во двор молока, хорошего квасу, несколько ломтей пшеничного хлеба и миску квашеной капусты.
– Чем богаты, ваше благородие! – улыбалась женщина, помогая Варе уложить провизию.
Обидевшись на предлагаемые офицером деньги, Кривошеевы ушли в дом, и Богомолов с Варей зашагали обратно. Женская половина Ковалевых были не робкого десятку. На все вопросы о Федоре, реке, убийствах и прошедшей ночи Варя отвечала прямо и глядя в глаза: ничего не слышала, ничего не видела. Невыносимый полуденный зной путал мысли. Богомолов злился, краснел и пытался не ловить выглядывающие из-под сарафана, вышитого по подолу красной бумагой, щиколотки. Он переменил тон, стал задавать вопросы чаще и резче, но Варя ничуть не смутилась, отвечала прямо и без всякой осторожности с достоинством невиновного человека.
– А ты часто к реке ходишь?
– Часто. Стираю, там и скамеечка есть.
– Говаривают, там и русалки есть. – Илья заглянул Варе в голубые почти прозрачные глаза.
– Бог с тобой, – она улыбнулась, – никого там нет. До свидания, Илья Иванович.
Правда при упоминании о русалках она украдкой осенила себя двупалой перуницей на старый лад, и от Ильи это не укрылось. Он дождался пока Варя найдет сгорбленную спину бабы Нины и только потом зашагал в сторону деревни. Как только офицер скрылся из виду, девушка бросила корзинку и побежала к реке.
9.
Время несло низовских к середине лета. Июль стоял душный, воздух с самого утра наливался зноем так, что к полудню и до самого заката полной грудью было не вздохнуть. Бабы зря ждали дождя на Макошину пятницу. Теперь к работе приступали засветло, пока марево не начинало жечь придорожные камни. В те дни к полю мужики стягивались невесело. Похоронили Федю Маклакова, и, словно мелкая пыль из-под колес повозки, траурного поезда, – скорбь лежала не смахнутой на плечах односельчан.
На поминках, как водится, собралась вся деревня, но Богомолов до последней минуты идти не хотел. Скорбящих отца и мать он не знал, траурные шествия с толпой неутешных плакальщиц, уже розовеньких после первой на поминках, ненавидел. Тяжелым камнем легла в душу вина. Но потом услышал, как зовет его, слабо держась за плетень, бесцветная высохшая враз Маклакова, и прийти согласился.
Проводив Федю в последний путь, толпа, пропуская вперед дьячка, расселась вокруг накрытого стола на лавках. Растерянную молодежь, сажали рядом с собой, а не гнали, как было принято. Девчонок с распухшими от слез лицами оттеснили вглубь избы, среди них была и Зина Городецких, там же накрыли и на пустой прибор. Богомолов сидел рядом с Дрожжиным и смотрел, как медленно от горячей кутьи рассеивается пар.
В середине трапезы дверь скрипнула, и в избу вошли баба Нина под руку с Варей и маленький сухонький старичок, одетый в подпоясанную длинную белую рубаху и серые помочи. Старик снял шапку и, выказав уважение к родителям покойного, получил разрешение пройти с дороги к столу. Варя тем временем усадила мачеху и понесла корзинку со съестным на ссыпчину хозяйке. Поравнявшись с сидящим спиной к ней Богомоловым, она тихонечко тронула его за плечо. Её маленькая ладошка была теплой, как у ребенка. Мгновения, пока кожа не отпустила эту необычную теплоту, Илья сидел не шелохнувшись. Варя тем временем отдала девкам по указанию Маклаковой завернутый в тряпицу горячий пирог и вернулась к своим. Она почти ничего не ела и лишь изредка поднимала глаза на редкие к середине поминок всхлипывания. Федины отец и мать сидели молча и смотрели перед собой, уставившись в пустоту. Старичок, как оказалось – путник, напротив ел много, постоянно утирая от пива густую седую бороду, бойко расспрашивал о Феде и уже скоро сам себе черпал медовухи из выдолбленного в виде плавающей утицы настольного скобкаря. Его умные маленькие черные глаза бродили по гостям, и чаще всего задерживались на унтер-офицере. Богомолов несколько раз пытался заглянуть Варе в лицо, но тщетно. Она сидела, словно заслонившись старичком, и в сторону Ильи даже не поворачивала головы.
Часом позже, раскланиваясь с родителями, гости стали выходить на улицу. Илья выбрался вслед за захмелевшим Дрожжиным, шумно вдыхая еще горячий предзакатный воздух. Семеро мужиков стояли поодаль и тихонько о чем-то спорили. Старичок тут же во дворе разминал узловатыми пальцами, видимо, добытый у гостей табак. Богомолов вернулся в избу, быстро обошел двор, даже заглянул в коровник: Вари нигде не было.
– Кого ищешь, Илюша? – вдруг пробормотало нечто у него за спиной и выросло в старичка, едва Богомолов обернулся. Они стояли одни в закутке между дровником и амбаром, рядом с жухлым смородиновым кустом. Илья втянул полную грудь аромата свежесрубленного слегка прелого дерева.
– Вы зашли с Ковалевыми, Ниной и Варварой. Вот их ищу, не видели?
– Ааа, – старичок растерянно поднёс к носу табак, но тут же убрал руку и болезненно сморщился, – не знаю, не знаю. А пошто они тебе?
Илья не ответил, разглядывая дедовы ивовые коверзни, которые несмотря на сухую безветренную погоду, будто бы были только что из воды. Старик должно быть наступил в лужу и сейчас переступал с ноги на ногу, оставляя на серой пыли мокрые следы. Неожиданно он повторил вопрос чуть громче.
– Зачем ходишь за ней, Илья Иванович?
– Я? Ты чего, старик? Не за кем я не хожу, меня прислали убийцу найти… Откуда меня по имени знаешь?
– Так жалуются на тебя. Извел их своими расспросами, ходишь к ним, ищешь всё, высматриваешь, будто виноваты они в чем. А они добрые, – старик приблизил лицо к Богомоловой груди и грозно выдохнул табачным духом, смотря прямо перед собой, – не тронь их!
Илья отшатнулся. «Юродивец, видно». Эта мысль успокоила и зарождающееся волнение отступило. Тут старик подался вперед и занес кулаки, но офицер, уже развернулся, чтобы вернуться во двор.
10.
На нем царило необычное для поминок оживление. Молодежь расходилась парами, пока раскрасневшиеся родители теряли бдительность. В хохочущей за амбаром девушке Илья узнал Зину, дочь кучера Городецких, ту самую, что встретил с барчуком на берегу Шоши. Она сидела рядом с двумя мальчишками лет шестнадцати, широко расставив ноги под натянутым коленками сарафаном. От спора на улице становилось громче, в какой-то момент один из мужиков даже сорвал с себя шапку и бросил под ноги. Дрожжин стоял у дороги, и из-за его широкой спины почти не было видно худенькую фигурку Вари. Они разговаривали. Илья поспешил к ним, но толпа вокруг стала смыкаться: то тут, то там его пытались отвлечь, спросить что-то, рассказать, поприветствовать. Добравшись наконец до Дрожжина, Вари он не застал.
– Чего это ты, Спиридон? – раздосадовано кивнул Богомолов куда-то в сторону.
– Ай?
– Зачем тебе, Ковалева?
– А тебе-то что? – Ответил Дрожжин подняв брови, а потом добавил уже мягче, будто извиняясь. – Ох, ехал бы ты обратно в город, Илюша. Изведут они тебя. Ох, изведут.
– Изведут? Кто?
Дрожжин не ответил, только посмотрел, в сторону реки.
– Я просил Варю за вандами присмотреть.
Илья оправил рукав, и нахмурился:
– Ты же, Спиридон, на тот берег за рыбой не ходишь?
– Как же не ходить, хожу. Просто порядок знать надо.
– Какой порядок?
– А такой. Варя меня научила. Приходить надобно только с рассветом, сначала шуметь немножечко на берегу и только потом идти. А как ванды ставить, у воды надлежит на рыбу разрешение попросить: «Синь – вода, дай мне рыбки деткам на пироги». И кинуть в реку гостинец какой, женский. Я тут зеркальце у старьевщика купил, а на той неделе шелковый платочек был. Клев сам идет, только успевай снимать.
– Да ты, Спиридон, шутишь. – Богомолов ждал, что тот наконец рассмеётся, хлопнет по плечу и в обычной манере кивнет в сторону дома, мол, пошли уже. И идти всю дорогу молча. Рыбы у воды просить, ну-ну. Дрожжин, однако, стоял, не шелохнувшись, и в сказанном ни минуты не сомневался.
Домой шли порознь. Добравшись уже в сумерках, Илья нерешительно постоял у избы прежде, чем войти. Уже у двери за плечом ему почудилось шевеление. Обернулся – никого. Он снова постоял в нерешительности, держась за ручку и вглядываясь в сероватое небо, раскрашенное полосками янтаря: последние птицы спешили укрыться от темноты. Из приоткрытой двери тянуло сыростью и теплом подгнивающей у земли соломы. Возвращаться в комнату с заколоченными окнами не хотелось.
– Илья… – Тихо позвал женский голос.
У дороги в ярко-красном кокошнике, сороке, как его здесь называли, похожем на полумесяц, обращенным вниз концами, и унизанным жемчугом, стояла девушка. Вместо скромного наряда с поминок теперь на ней была белая рубаха с обшитой воротушкой у шеи, в рукавах которой отливали шелковые полосы. Синий сарафан украшен тесьмой -вьюнчиком красно – оранжевого ситца, широкий пояс обхватывал тоненькую талию. От нарядной Вари Илья не мог отвезти глаз.
– Илья, подойди.
Рядом с ней пахло медом, как будто тебя отправили собирать липу за родительским домом. Богомолов почти не видел её – так путались мысли.
– …уходи, пожалуйста. Я прошу, уезжай.
– Что случилось?
– Ничего. Жизнь тут такая, Илья Иванович, опасно тут, я вас прошу – уходите.
– Варя, я помогу! Только скажи, кто их убивает. Я найду его, будем судить и вам больше бояться нечего! – Где-то в груди под рубахой непривычно разрывалось сердце, а рядом, с другой стороны, к ней же прикасались маленькие ладони. От них шел огонь, которому Илья сопротивляться был не в силах. Он прижал к себе Варю не всю сразу: сначала запястья, потом локти, плечи.
– Кого ты боишься? – Спросил он, когда в ладонях было её лицо.
– Его. – И дальше торопливо, сбиваясь, скроговоркой, – Не ходи больше к реке, не ищи никого, здесь все по-прежнему останется, несмотря ни на что. Такой порядок. Слышишь, неясыть кричит? Она за тобой наблюдает и всё-всё Ему докладывает. Ты шагу не ступишь – он всё знает. Найдет и убьет тебя. Уезжай!
Она закончила, отнялась от груди:
– Закрой глаза, Илья. Это твоя защита.
Послушался. А через мгновение, (мгновение ли?) в его руки лег расшитый тяжелым жемчугом и красной бумагой пояс. И как только это случилось, исчезла будто то был сон: и красивая Варя в нарядной кике, и её большие испуганные глаза. Испарилась, словно липов цвет.
А на другом конце деревни медленно и почти бесшумно в сторону реки шел старик в мокрых коверзнях. У него на плече пела неясыть.
11.
Богомолов искал Варю всю ночь. Бегал в ухающей темноте до реки и обратно. Колотил в задвинутое доской на ночь волоковое окно. Вглядывался в яркие звезды, не разжимая кулаков – боялся, что тепло мягкой кожи навсегда испарится с ладоней.
Обессилевшего нашел его Дрожжин в утренних сумерках. Илья сидел на земле, прислонившись к клети – дворовой постройке, стоящей против входа в избу, положив руки на колени. Услышав, как скрипнула дверь, он поднялся, измученно развел руками, будто оправдываясь, и, хромая пуще обычного, молча пошел в дом.
Дни утекали словно вода с колеса водяной мельницы: разбивая любовь и нежность о деревянные лопасти и унося стремительно в запруженную речку. Деревня успокоилась, зашумела привычно. Низовские спешили заготовить, просушить и убрать сено до дождей. Богомолов вспоминал, как отец в это время, стоя в окутанном горькой прелостью сарае и любуясь вовремя связанными снопами, приговаривал: «До Ильина дня в сене пуд меду, а после – пуд навозу». Никто из детей истинного значения этих слов не понимал, и те дома, где сено стоговали поздно, мальчишки обходили стороной. У Богомоловых, как писано, было не сено, а деревенская перинка, густое и свежее, оно и зимой отдавало солнечный дух лета. Даже повзрослев, Илья любил покосное время: женщины в лучших платьях, в обед соленое сало с пышной наваристой кашей под сенью деревьев, купания, а по вечерам – песни в кружке под гармонику и жилейку. Перед ужином ходили по ягоды. Там, в лесу, опьяненные будущим весельем, парни, играя в горелки, гонялись за девушками, выпрашивая у понравившихся поцелуи. Несмотря на тяжелый труд, молодые упивались свободой: почти не спали, дома появлялись только матери, чтобы проверить в деревне стариков и оставленных на их попечение ребятишек.
По утрам пока шли до лугов Илья всматривался в лица идущих рядом девушек. Вари не было ни когда бабы растрёпывали граблями скошенную траву для сушки, ни когда сгребали просушенное в длинные гряды, ни когда метали стога. Никто о Ковалевых не заговаривал, хоть и работали, как водится, все вместе, споро, торопясь убрать сено пока не начался дождь. Иначе пришлось бы очень быстро собирать в копны только что скошенное непросушенное сено и после дождя снова его разваливать, перебирать и расстилать на солнце. Отцы по утрам крестились чаще – пока погода благоволила. Дрожжин с сестрами поставили в ярд с остальными времянку из тонкого тёса, где деревенские обычно живут в сенокос и прячутся от дождя. По вечерам собирались вместе, слушая, как под общую «Дубинушку» молодые катят к месту, где будет стоять копна, собранное в валы сено. Девчата вздыхали, глядя, как лихо офицер взмахивает косой – литовкой и как ладно стелется скошенная им трава по покосу. Правда заигрывать не решались. Работу Богомолов делал хмурый, по вечерам прятался в таборе, на гулянья не ходил, только изредка купаться и то один. На работах Илья осторожно всматривался в расшитые подолы сарафанов, напряженно ожидая, не промелькнут ли вслед тонкие щиколотки. На сенокосе Ковалевых не было, и Илья усилием воли отводил взгляд от женского платья. Среди девушек пошли толки: мол заезжий офицер не нашел убийцу, и теперь, отсиживаясь и, помогая деревенским, не знает, как показываться на глаза начальству. От этих шепотков Илья делался еще мрачнее и уходил к реке. Там он садился на знакомую лавочку, еще больше поросшую кукушкиным цветом, и сидел так, пока младшие не прибегали звать его к ужину с той стороны зеленой камышовой стены.
– Где Варя? – не выдержал Богомолов на седьмой день, когда они с Дрожжиным в сумерках стояли по пояс в реке и натягивали каждый свой конец рыболовной сети – бродца.
– Ааа… – Растерялся Спиридон. Он пытался установить свой край так, чтобы им обоим сподручней было, натянув сеть, идти с ней вдоль берега. Когда все получилось он бросил в воду заранее приготовленные лапти с онучами, перевязанными бечевкой – На тебе, черт, лапти! Загоняй рыбу! – Пошли что ль. Слышишь?
– Слышу! – Донеслось с противоположного берега.
С этой стороны леса Шоша была резвее, веселее и чище. Мутная вода не застаивалась, как у дома бабы Нина, а бежала, искрясь в последних жарких лучах июльского солнца. Дрожжин любил ловить в этом месте реки на бродец, а не ванды. Они медленно двинулись каждый по своему краю берега, процеживая сетью воду от рыбы будто через сито.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом