Индира Искендер "Девочка, которой не стало"

Девочка, которой не стало
Индира Искендер

Рассказ-зарисовка на основе реальных событий. Несмотря на реальную основу и прототипы, рассказ – художественный вымысел, размышления и фантазия автора.

Индира Искендер

Девочка, которой не стало

– Аида! Там девочку привезли.

Аида нехотя подняла глаза от чашки кофе, которую только собиралась выпить, воспользовавшись небольшим перерывом в потоке пациентов. Сегодня их было на удивление много.

– Почему эти дети вечно лезут не туда, куда надо? Не сидится им, – пробурчала она про себя беззлобно, в несколько глотков опустошила стаканчик – не пропадать же оплаченному напитку – и поднялась. – Иду!

Поправляя белоснежный халат и туго повязанную белую косынку, она вместе с младшей медсестрой, молодой и шустрой Заремой, вышла из столовой в коридор.

– Ну что там опять?

Обе женщины быстрым шагом пошли по коридору в сторону приёмного отделения. Зарема, ярко накрашенная эффектная девушка, затараторила:

– Девочка там. Мулигова.

– Мулигова? – на мгновение остановилась Аида. – Опять? Она же приезжала на прошлой неделе!

– Да, с младшей. Эта старшая.

– И со старшей она приезжала недавно.

Зарема пожала плечами.

– Говорят, упала со второго этажа. У нее лоб кровит и ручки в синяках. Там с ней мама приехала.

– Хорошо, что не бабка.

Зарема кивнула, а Аида поморщилась, вспоминая, какой скандал на ровном месте та учинила им в прошлый раз.

– Да там вроде не очень срочно. Девочка бледненькая, но в сознании. Хотя может быть сотрясение…

Аида слушала ее краем уха. Хоть ее сегодняшняя помощница была во всех отношениях приятной девушкой, Аида смотрела на таких, как она, с легким пренебрежением. Заканчивают толпами медколледжи, чтобы поработать год-два, а потом выскакивают замуж и оседают в семье. На их место приходят новые неопытные медсестры, с которыми надо заново сработаться, объяснить все нюансы, чтобы снова отправить их замуж и ждать очередных «надо-чтобы-невеста-была-с-дипломом». Хорошо еще, что Зарема, несмотря на отчаянное желание понравиться мужскому персоналу больницы, была толковой и в колледж ходила не для галочки, как некоторые – которые потом не могли отличить скальпель от канцелярского ножа.

Наконец коридор закончился. Аида вошла в одну из дверей приемного покоя, куда скорая привозила пациентов, и бросила взгляд на койку. Там, закрыв глаза, лежала девочка лет пяти в футболке и домашних штанишках, босая, с кое-как перебинтованной головой. Опытный взгляд врача сразу приметил мелкие детали: застывшие в гримасе печали губы, покрытые синяками и порезами бледные ручки, почти сливавшиеся с белой обивкой кушетки.

«Надо было постараться, чтобы ТАК упасть со второго этажа», – промелькнуло в голове Аиды, но свои подозрения она пока оставила при себе.

– Мулигова?

Прежде чем приступить к осмотру, она мельком посмотрела на молодую женщину, которая, судя по всему, и приехала с девочкой. Та сидела на стуле в другом конце палаты и безучастно смотрела на кушетку, будто там никого не было. Аида помнила, что ей то ли двадцать два, то ли двадцать три года, хотя из-за усталого вида сейчас можно было дать и все тридцать. Под потертой джинсовой курткой матери виднелось домашнее штапельное платье в цветочек, из-под косынки во все стороны торчали неубранные черные волоски. Макияж яркий, но несвежий. Для того, чтобы в таком виде выйти из дома, женщина должна очень-очень спешить. Или ей плевать на свой вид?

– Да, – ответила посетительница, будто сплюнула. – Здравствуйте, Аида Ризвановна.

– Что случилось?

Пока мать медленно, но связно рассказывала, как ее шилопопая дочь выпала со второго этажа частного дома, где как раз не достроили балкон, Аида приступила к осмотру. Девочка была в сознании и открыла глаза, когда Аида дотронулась до ее лба. Рана на голове оказалась не слишком глубокой, хотя все еще немного кровила.

– Вызови Юнусбека, – велела Аида Зареме, – лучше зашить. Возьми кровь и скажи, чтобы побыстрее сделали.

– А кровь зачем? – насторожилась женщина.

– Вы не видите, какая она бледная? Мне нужно посмотреть уровень гемоглобина.

– Она у нас такая беленькая родилась, – пожала плечами мать. – И потом, как бы вы себя чувствовали, если бы упали со второго этажа? Конечно, она перепугалась.

Аида осмотрела покрытые мелкими синяками руки девочки. На предплечье виднелась пара круглых застарелых шрамов от ожогов.

– А это что?

– Я же говорю, она вечно лезет куда не просят. И падает постоянно. Такая неуклюжая! Маленькая еще.

– Это ожоги?

– Да это еще давно было. Я чай несла, а она под ноги бросилась, вот и получила.

– У нее были еще переломы с тех пор, как она сломала пальцы? – осматривая руки Саиды, Аида обратила внимание на легкую кривизну указательного и среднего пальцев на левой кисти. В прошлый раз, если ей не изменяла память, именно ими она и занималась. Срослись кости, однако, плохо: свидетельство того, что гипс сняли слишком рано.

– Не помню, может быть. – В голосе женщины начало сквозить раздражение. – Какая разница?

– Вы не помните, были ли переломы у вашего ребенка?

– Послушай, у меня еще ребенок есть! Я одна их воспитываю да еще работаю! За всеми не уследишь! Ты мент что ли меня допрашивать? Ты врач? Вот и делай свое дело!

Аида решила не ввязываться в перебранку.

– Я осмотрю ее, – сообщила она и приподняла тело девочки, оказавшееся удивительно легким, чтобы снять с нее футболку.

– А это зачем? – вскочила со стула мать. – У нее голова разбита, вы не видите что ли? Вы зашьете рану или нет?

– Зашьем-зашьем, Мулигова, не волнуйтесь. А я пока посмотрю. Она могла сломать ребра.

Мать переместилась на кончик стула и впилась взглядом в Аиду.

– Все у нее в порядке, я смотрела. Просто она головой ударилась! Так и знала, что застряну тут на весь день. У меня другая дочь дома осталась. Можно побыстрее?

– Речь вообще-то о здоровье вашего ребенка, – Аида еще пыталась держаться в рамках врачебной этики общения с посетителями. – Давайте вы не будете мне указывать, как быстро я должна работать. Или вы оставили младшую девочку одну? Тогда я буду вынуждена вызвать опеку.

Мулигова что-то пробормотала, присыпав парой матерных выражений, и села обратно.

Аида стянула с девочки футболку и ужаснулась худобе ее тела, а больше – синякам и гематомам, покрывавшим кожу пестрым буро-бордовым ковром. Опешив от неожиданности (хотя такой ли уж неожиданности?), Аида возмущенно обернулась к женщине.

– А это она тоже упала?!

– Конечно. Я уже сто раз тебе сказала, что она часто падает… – женщина на мгновение задумалась, – ну и младшая пару раз стукнула ее чем-то, было дело.

– Вы серьезно? – Аида аж задохнулась от такого наглого вранья. – Я врач. Вы думаете, я не отличу синяк от падения от побоев? Вы ее били. Опять.

– Не бил ее никто! Кожа у нее нежная, вот и проступает. Она на козырек прямо упала и скатилась. И потом на лестницу.

Краем сознания Аида понимала, что скатывание по козырьку должно было наоборот смягчить удар, но вид девочки настолько ее шокировал, что она молча продолжила осмотр, пытаясь понять, как вести себя дальше. Падение со второго этажа казалось теперь маловероятным – как и тогда, когда Мулигова привезла ее с переломом пальцев, сказав, что та прищемила их дверью. На теле девочки обнаружились свежие синяки, и Аида сообщила об этом старшему врачу, который вроде как вызывал службу опеки. Чем дело закончилось, Аида не знала. Ее сердце сжималось, но она по привычке старалась отстраниться от боли сидевшей перед ней девочки, иначе душу разорвало бы на кусочки. В голове не укладывалось, как кто-то мог так искалечить собственное дитя.

Внезапно девочка обмякла прямо у Аиды в руках. Ее губы посинели, глаза закрылись. Она потеряла сознание.

– Йа Аллах! – Аида быстро уложила девочку обратно на кушетку и бросилась за нашатырем.

Мать не шевелясь смотрела за ее попытками привести малышку в чувство, пока Зарема спешно брала кровь из маленького пальчика. Аида прикусила губу, чтобы не спросить, есть ли этой женщине вообще какое-то дело до дочери, но… это, в конце концов, не ее дело. Какой смысл лезть? Эта горе-мамаша пошлет ее подальше, а то и чего доброго заберет бедную девочку, не дав оказать помощь.

Когда девочка понемногу пришла в себя, губы женщины исказила гримаса – то ли своеобразная радость, то ли досада на то, что она не умерла. Аида погладила черную головку и улыбнулась, чтобы приободрить девочку, но та, замерев, смотрела на нее, как на загадочное существо, от которого не знаешь чего ждать.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Аида. – Тебе лучше?

Та перевела взгляд на мать, потом слабо кивнула, хотя лицо ее все еще было жутко бледным. У Аиды мелькнуло подозрение, что часть синяков и бледность могут быть признаками заболевания крови – например, лейкоза.

– Операционную сейчас подготовят, – сказала она матери. – Я сейчас вернусь.

Она вышла из палаты и несколько раз глубоко вздохнула. Избитое тело девочки не шло из головы. Если у нее рак крови, можно ли доверить ее измотанный организм такой матери? А если не рак, то, значит, она, Аида, просто должна обеспечить медицинскую помощь и отправить бедняжку обратно в этот дом пыток? А что еще она может сделать?

Аида еще немного подумала, потом все же решилась и достала телефон.

– Алло, Ахмед Имранович?

– Да, Аида, – пожилой врач всех подчиненных называл по имени, особенно многочисленных племянниц, одной из которых и являлась Аида, – слушаю. Что случилось?

– Тут девочку привезли Мулигову, помните, может? У нее травма головы и… снова следы побоев.

– И что? Ты забыла, как обрабатывать раны? Или хочешь, чтобы я тебе мазь от синяков принес?

– Нет, я не о том. – Аида почувствовала себя первокурсницей на первом семинаре. – Как вы думаете, мы должны сообщить в опеку? Мы же должны?

– Из-за пары синяков?

– Тут не пара синяков, Ахмед Имранович. На девочке живого места нет. И, возможно, она не упала, как утверждает мать, а ее чем-то ударили. Мне кажется, отправлять ее обратно в эту семью небезопасно…

В трубке послышался тяжелый вздох.

– Аида, ну ты как с Луны свалилась. Какой смысл сообщать? Мы же обращались в прошлый раз, помнишь? И еще год назад, пока ты тут не работала, обращались, я их помню. И что? Девочка до сих пор в семье, как видишь, и мамаша не исправляется.

– Мать ее тут сидит. Может, опека шуганет их, я не знаю? Нельзя же вот так оставлять. Мне ребенка жалко.

– Понимаю. Но знаешь, что скажет опека? То же самое, что и в тот раз. Да, ужас-ужас. Но дети иногда сами напрашиваются. И сами эти из опеки наверняка своих ремнем прикладывают при случае. Конечно, иногда родители перегибают. Что ж теперь, забирать ее из семьи? А думаешь, в детдоме ей будет лучше? Там вообще не пойми как с детьми обращаются и не пойми кого воспитывают. Тебе любая опека скажет, что семья лучше.

– А если в другой раз ее убьют?

– Ну что ты такое говоришь! – возмутился врач. – Какой убьют? Они же ее родня. Да, мы и воспитываем детей строго, но мы не звери какие-то. Не бери в голову, поняла? Не вмешивай опеку. Они сами разберутся. Это семейное дело.

– Ахмед Имранович… Дядя, может, ты все-таки на нее посмотришь?

Трубка издала сердитый вздох.

– Сейчас подойду.

Завершив вызов, Ахмед Имранович по привычке почесал черные, жесткие, как обувная щетка, усы и потер кончик носа. Он еще немного посидел в кресле, потом смирился и закрыл окно браузера с новостями на экране компьютера. Он поднял с кресла вполне еще крепкое тело, которое отделял от идеала тридцатилетней давности большой, как бараний курдюк, торчавший из-за ремня живот, и неспешно вышел из кабинета.

Ахмед Имранович устал. Устал от дерзких сотрудников, всюду совавших свое ненужное мнение, а также от тупых сотрудников, неспособных справляться с элементарными задачами. От инициативных сотрудников, постоянно предлагавших устроить в их больнице что-то эдакое, на что вечно не хватало средств, и от безынициативных сотрудников, или, вернее, сотрудниц, которых не интересовало ничего кроме маникюра и зарплаты. Он устал от затянувшейся стройки дома для младшего сына. Устал от своенравности старшего, который, не успев развестись с первой женой, которую ему так долго искали, заявил, что Ахмед Имранович скоро станет дедом незаконному полурусскому ребенку. Устал от учебы дочери, которой взбрело в голову получать высшее образование, из-за чего бюджет семьи каждую сессию проседал на несколько тысяч в зависимости от количества экзаменов и жадности преподавателей. Устал от осыпавшейся со стен штукатурки родной больницы и бесконечной череды отписок из министерства, мол, денег нет, но вы держитесь. Устал от отсутствия необходимых лекарств, от вечно скандаливших родителей, от продажных политиков, от лихачившей на дорогах молодежи, от наркомании, разлетевшейся по республике об руку с экстремальной религиозностью.

Когда Ахмед Имранович зашел в приемную палату и бросил взгляд на лежавшую на кушетке девочку, то устал еще больше и добавил в список утомляющих вещей родителей, неспособных наказывать детей назидательно, но умеренно.

Бедняжка действительно выглядела неважно и будь она родной дочерью Ахмеда Имрановича, он бы закатил жене хорошую взбучку за то, что посмела так побить дитя. Но девочка была чужой семьи и рода, в методы воспитания которых лезть было не принято. Но девочка была семьи, которую Ахмед Имранович немного знал как неблагополучную, со странной матерью и еще более прибабахнутой молодой бабкой, красившейся ярко и не стеснявшейся демонстрировать на улице вырезы возмутительно глубокие для их города. Да и в роду этих Мулиговых хватало гнили – было откуда взяться таким «фруктам».

Ахмед Имранович помнил, как впервые врач, работавшая до Аиды, тоже обратила внимание на синяки и даже сломила его сопротивление и нежелание вмешивать посторонних доложить в опеку. Он доложил. И забыл об этом, потопленный ворохом собственных проблем и обязанностей, в число которых надзор за работой посторонних государственных органов не входил. Потом новый эпизод. Женщина из опеки с желтыми волосами и черными корнями, утомленная не меньше его собственными семейными хлопотами, вытянув губы, задавала ему вопросы, потом покачала головой, обещала «принять меры» и исчезла из больницы вместе с полицией и Мулиговыми.