– Моя фигура уже не так хороша, как раньше, но я не тщеславен, мистер Этлбридж, я не тщеславен.
– Полагаю, вы страдали от ревматизма? – предположил я, в порядке разговора.
Очевидно, он меня не услышал, так как занимался выгребанием золы из колосниковой решетки. Когда он закончил, он сказал:
– Вы прилетели из Америки на своем воздушном корабле?
Торренс рассмеялся.
– На этот раз нет, мистер Уэтерби, но я рассчитываю вернуться на нем, – ответил он.
– Прекрасная уверенность! Великолепная уверенность! – воскликнул Уэтерби. – Что ж, я рад этому, без нее ничего не достигается.
Старик оперся головой на руки, а локтями уперся в колени. Он не мог сидеть прямо. Его волосы были седыми, а лицо морщинистым; он выглядел на свой возраст. Конечно, он был совсем не таким, как ожидал Торренс.
– Полагаю, вы взяли с собой модель, – продолжал Уэтерби, – вы, янки, очень умело обращаетесь с такими вещами.
Очевидно, это был комплимент.
– Нет, – ответил Торренс, – я не думал, что это необходимо. Перевозка была бы дорогостоящей, и я знал, что, если вы настоите, ее можно отправить вслед за мной. Моя последняя попытка была неудачной в некоторых незначительных деталях, что потребовало бы тщательной переборки деталей с повторной настройкой. Сейчас я абсолютно владею предметом, и я подумал, что с вашей помощью я мог бы сразу построить полноразмерное судно. Больше нет необходимости тратить деньги на модели, поскольку следующая машина будет летать в полном размере.
Мистер Уэтерби слегка приподнял голову.
– Почему вы в этом уверены? – спросил он.
– Потому что моя последняя модель летала, – ответил Торренс.
– И все же вы признаете, что произошла ошибка.
– Была небольшая ошибка в расчетах, которая помешала получить мощность, которую я надеялся развить, но я знаю, где была ошибка, и могу ее исправить. Все мои планы и формулы при мне. На карту не поставлен какой-либо жизненно важный фактор. Дело гарантировано, вне всяких сомнений.
– А какого размера будет судно, которое вы предполагаете построить? – спросил Уэтерби.
– Моя идея состоит в том, чтобы построить корабль для практической воздушной навигации, способный перевозить полдюжины пассажиров с их багажом. Длина такого судна будет около шестидесяти футов, ширина – десять футов, а наибольшая высота – около одиннадцати футов.
– И сколько времени потребуется на строительство такого судна?
– Если все будет под рукой, и все необходимые средства будут получены, я бы сказал, что на это потребуется около шести недель.
Фигура старика приобрела удивительную прямоту. Его глаза засияли ярким светом. Я видел, что мой брат производит впечатление, и надеялся на удачный поворот дел.
– А что вы сказали о вероятной стоимости такой машины? – спросил Уэтерби, его спина все еще не расслабилась.
– Я про это еще не говорил, – ответил Торренс, – но, насколько мне известно, при условии, что труд и материалы здесь не дороже, чем у нас на родине, я полагаю, что машина может быть подготовлена к эксплуатации, скажем, за двадцать тысяч долларов.
Глаза Уэтерби были пристально устремлены на огонь. Он выглядел даже более заинтересованным, чем можно было предположить по самым смелым ожиданиям.
– Это… дайте мне разобраться! – пробормотал он.
– Около четырех тысяч фунтов, – ответил я.
– И вы гарантируете результат?
– Мистер Уэтерби, – сказал Торренс, придвигая свой стул немного ближе к стулу инвестора, – у меня нет средств, чтобы дать юридическую гарантию, но вот что я скажу – я абсолютно уверен в успехе, что потрачу имеющиеся у меня несколько фунтов на рабочую модель, при условии, что вы обещаете мне, в случае успешной демонстрации принципа, предоставить в мое распоряжение необходимые средства для постройки и оснащения судна указанных размеров. Но позвольте мне повторить свое заверение, что такая модель будет пустой тратой времени и денег. У меня есть большая порция доказательств, подтверждающих все, что я говорю.
Тут Уэтерби покинул свое кресло и зашагал по комнате без трости. Казалось, он забыл о ней. Вдруг он остановился и, опираясь на стол, заметно дрожа, сказал:
– А что, если это не удастся?
– В таком случае я буду единственным проигравшим! – ответил Торренс. – Но это не может провалиться. У меня нет ни малейшего страха перед этим.
Волнение старика было заразительным. Наконец-то мы нашли выход из затруднительного положения, бальзам на душу от всех разочарований. Я представил себе воздушный корабль, парящий над сушей и морем, чудо века, и моего брата, восхваляемого как гения века. Я слышал его имя на устах будущих поколений и представлял себе небо, уже заполненное сверкающими флотами от горизонта до горизонта. За всем этим я видел несметные богатства и новую эру процветания для всех людей. Мой полет воображения был прерван долгим протяжным вздохом Уэтерби, когда он пробормотал:
– Четыре тысячи фунтов! Ах! Если бы я только мог их достать!
Мечта о блаженстве была прервана грубым пробуждением. Я был встревожен. Что имел в виду этот человек?
– Если бы я только мог достать их! – повторил он со вздохом, который, казалось, исходил из глубины его души. Затем он, ковыляя, вернулся к огню и снова сел на свое место. Я наблюдал за Торренсом, с лица которого исчезла всякая радость. Он был мрачен, как никогда прежде.
Уэтерби снова уставился в угли. Он забыл о своем окружении. Ни Торренс, ни я не разговаривали, надеясь, что он обдумывает, как лучше собрать деньги. Тишина была зловещей. Часы в углу бесконечно тикали: "Четыре тысячи фунтов". Я прислушивался, пока они не зазвучали, словно наделенные человеческим разумом. Каждая минута была как час, пока мы ждали, что скажет хозяин, чувствуя, что от его слов бесповоротно зависит наша судьба. Внезапно мы были напуганы резким голосом в зале:
– Мистер Уэтерби, ваш суп готов!
Старик поднялся, словно очнувшись от сна, взял трость и, шатаясь, направился к двери. У порога он остановился и, повернувшись вполоборота, сказал:
– Джентльмены, я подумаю над вашим предложением, и если я смогу найти способ вложить деньги – что ж, у меня есть ваш адрес, и я свяжусь с вами. А пока на одном из моих полей есть амбар, добротный и просторный. Он в вашем распоряжении, и я искренне надеюсь, что вы сможете собрать деньги для вашего предприятия. Сарай вы получите за символическую плату, а здешние болота покажутся вам лучшим местом в окрестностях Лондона для ваших экспериментов. Я желаю вам всего хорошего. Если вы решите воспользоваться сараем, дайте мне знать, и я немедленно передам вам ключ. А пока желаю вам удачи!
Он вышел, не сказав больше ни слова, оставив нас наедине с говорливыми часами и мертвыми травами предыдущего лета. Я взглянул на Торренса, он был бледен, но в его глазах светилось неукротимое бесстрашие. Я видел его и раньше.
По манере Уэтерби уйти невозможно было сказать, намерен ли он вернуться или нет. Мы едва успели подумать, что беседа окончена, поскольку не сделали никакого движения, чтобы уйти самим, и пока раздумывали, что лучше предпринять, в коридоре раздались легкие шаги, и дверь снова открылась, впустив женщину средних лет, которая подошла к нам хмурясь. Мы поклонились.
– Могу я поинтересоваться характером вашего поручения? – начала она, не обращаясь ни к кому из нас конкретно, но Торренс, шагнув вперед, ответил:
– Наш визит вряд ли можно назвать поручением, мадам. Мы здесь по важному делу к мистеру Уэтерби, который, я надеюсь, скоро вернется и даст нам возможность продолжить нашу беседу.
– Я этого боялась! – ответила она с выражением сожаления. Она села в то же кресло, которое занимал Уэтерби, и попросила нас занять свои места. В ее манере было что-то странное, выдававшее глубокую озабоченность нашим визитом. Засунув руку в карман, она достала футляр для очков и водрузила очки на нос. Затем она посмотрела на каждого из нас по очереди с растущим интересом.
– Вам не нужно скрывать от меня свои дела, джентльмены, – продолжала она, – мистер Уэтерби – мой отец. Как вы знаете, он очень старый человек, и я выступаю в двойном качестве – сиделки и попечительницы для него. Он ничего не делает без моего ведома.
Ее речь была очень серьезной, а выражение лица – глубоко озабоченным. Торренс после минутного колебания ответил следующим образом:
– Ни на минуту не сомневаясь в вашем утверждении, мадам, не будет ли более правильным спросить согласия мистера Уэтерби, прежде чем говорить о деле, в котором он заинтересован наравне с нами? Если он согласится, я охотно объясню вам все, о чем мы говорили. А пока я могу лишь сказать, что наш разговор касался очень важного вопроса, который я вряд ли вправе разглашать без согласия всех заинтересованных сторон.
Она не отвечала несколько минут, в течение которых жесткий взгляд ее глаз смягчался, мне даже показалось, что они помутнели от слез. На мгновение она отвернула лицо и, сняв очки, тщательно их отполировала, вернув в карман. Затем она уставилась в огонь, словно раздумывая, как поступить, а потом, не отводя глаз, сказала:
– Я не буду спрашивать о ваших делах, джентльмены, но я расскажу вам кое-что о своих. Мистер Уэтерби, мой отец, признаюсь с болью, помешан на изобретениях. Его состояние, которое когда-то было огромным, было растрачено на всевозможные механические глупости, которые я не могу назвать иначе. Изобретатель, который когда-то завладел его взглядом с помощью бумаги или его ухом с помощью речи, мог выжимать из него любые деньги, какие только пожелает. Видя, что наши средства распыляются, наш кредит уменьшается, а мой добрый отец не в состоянии видеть, что его обманывают, я обратилась в суд с просьбой о его опеке на основании умственной неполноценности. У него нет денег, которые он мог бы назвать своими, то немногое, что осталось у нас, находится в моем распоряжении. Если у вас есть планы, требующие денежной помощи, я должна откровенно сказать вам, что получить ее здесь невозможно.
Она замолчала и мы с Торренсом в изумлении уставились друг на друга.
– Но, мадам! – воскликнула я, не в силах сдержаться, – Мы проделали весь этот путь из Америки, с большими личными неудобствами и расходами, в ответ на письма вашего отца, и если он откажется помочь нам теперь, мы разорены.
– Это невозможно – совершенно невозможно, уверяю вас, мои дорогие сэры, – следить за перепиской моего отца. Он отвечает на все, что находит в бумагах, касающихся патентов. Это прискорбно, глубоко прискорбно, но ничего не поделаешь. Общественность неоднократно предупреждали в газетах, и мы не можем сделать ничего другого.
– Это действительно очень прискорбно, – сказал Торренс, – но позвольте спросить вас, мадам, если бы я смог продемонстрировать, к вашему полному удовлетворению, неоценимую пользу моего воздушного корабля, можно ли было бы побудить вас помочь в его строительстве?
– Увы, мой дорогой сэр, у меня нет средств!
Наступило тягостное молчание, в котором, как мне показалось, был виден конец всего происходящего. Мысленно я пробежался по счетам нашей наличности и примерно прикинул, как долго они еще продержатся. Как бы мы ни злоупотребляли жильем миссис Твитчем, я предвидел, что нам придется покинуть его в поисках более худшего.
– Неужели нет ничего, что могло бы побудить вас проявить интерес к нашей затее? Помните, это изобретение века. Все существующие железные дороги, все телеграфы будут считаться ничтожными по сравнению с ним, когда он будет построен и получит коммерческую значимость. Помните также, что требуемая незначительная сумма будет возвращена в десять раз в течение шестидесяти дней. Помните, моя дорогая мадам, что, отказываясь помочь нам, вы выбрасываете величайшее материальное благословение, которое только может обрести человек. Это мечта веков – кульминация всех надежд. Подумайте хорошенько, прежде чем отказываться!
Я был так взволнован, что говорил более серьезно, чем когда-либо прежде, понимая, что если мы потерпим неудачу с "Уэтерби и Харт", то станем изгоями. Но весь мой энтузиазм и все красноречие моего брата были тщетны.
– Дело не в том, что я не хочу, а в том, что я не могу, – повторила дама, которая на самом деле не казалась лишенной сочувствия или должного понимания ситуации.
– Значит, у вас нет друзей, – продолжал я, – которых можно было бы убедить принять участие в изобретении, я бы сказал, открытии, ибо это действительно скорее открытие, чем что-либо другое?
– Большинство наших друзей уже потеряли деньги из-за увлечения или слабости моего отца, и я не осмеливаюсь затрагивать эту тему ни с кем из них.
Мы встали, чтобы уйти, поблагодарив даму за ее объяснения и проявленный интерес. У двери Торренс остановился.
– Я чуть было не забыл, – сказал он, – ваш отец говорил нам о сарае, который он готов предоставить в наше распоряжение, если он понадобится нам для мастерской. Предложение еще в силе?
Дама улыбнулась и сказала, что не может отказать в такой простой вещи, особенно когда мы проделали такой долгий путь и вправе ожидать многого. Мы поблагодарили ее, попрощались и ушли.
Мы снова прошли по цементной дорожке между кустами самшита и через железные ворота. Когда мы снова вышли на открытое шоссе, Торренс повернулся ко мне и с удивительным безразличием сказал:
– Выглядит так, будто мы потерпели поражение, старина, но это не так. Эти люди только разожгли во мне решимость, и я построю воздушный корабль, несмотря ни на что.
Как я уже говорил, мой брат был необыкновенным человеком; он обладал плодовитым умом, несгибаемой волей и вместе с тем скрытностью, которая иногда раскрывалась даже передо мной. Мы шли молча; будущее выглядело черным и неутешительным, и у меня не хватало смелости обсуждать его. Когда мы достигли реки, уже стемнело, и маленькая лодка шла по Темзе среди бесчисленных огней, отражавшихся на воде длинными, дрожащими линиями. Мельчайший предмет привлекал мое внимание, и я стал размышлять о душевном состоянии пассажира, который насвистывал знакомую мелодию у моего локтя. Я смотрел через поручни на черную воду внизу и думал о том, каково это – утонуть, и сколько людей пытались сделать это в этих водах. Я представил себе их трупы, все еще лежащие на дне, и прикинул, сколько лет потребуется, чтобы распался скелет человека, после того как рыбы съедят всю плоть с его костей. Затем в тусклом свете я увидел Торренса, проходящего мимо человека, который держал румпель. Он молчал, и я не стал его беспокоить. Возможно, он не видел меня, во всяком случае, мы шли по разные стороны палубы, каждый погруженный в свои мысли. Наконец мы встретились, как бы случайно, хотя я целенаправленно пробирался к нему.
– Ну, старина! Как дела? – воскликнул он с сердечностью, которая меня поразила.
– Ничего, – ответил я, – только хотел спросить, почему ты задал этот вопрос о сарае.
– Потому что я подумал, что это может быть полезно, – ответил он.
– И для чего же, скажи?
– Для постройки воздушного корабля, если уж на то пошло. А ты думал, что он мне нужен для бильярдной?
– И как же ты сможешь построить воздушный корабль без "Уэтерби и Харт"? – поинтересовался я.
– Я не совсем готов ответить на твой вопрос. Но я и раньше преодолевал трудности, преодолею и эту. Не волнуйся, Гурт! Воздушный корабль будет построен.
Его голос был уверенным и показывал такое безразличие к серьезности нашего положения, что я смотрел на него в изумлении. Больше сказать было нечего, и мы снова разошлись в разные стороны.
Я снова приступил к тщательному изучению окружающей обстановки – реки, огней, самой лодки и, наконец, своих попутчиков. Занятый этим, я пропустил без внимания несколько остановок, как вдруг меня заинтересовал негромкий, но оживленный разговор двух мужчин, которые находились напротив меня, один стоял, другой сидел. В той части палубы, где мы находились, было почти темно, но вскоре сидящий мужчина слегка сдвинулся с места, чтобы освободить место для другого, когда они оба оказались в поле зрения тускло горящего фонаря, и я с удивлением увидел, что один из мужчин – мой брат. Незнакомец был грубым, грязным на вид моряком, и эта пара, как я уже сказал, была глубоко поглощена разговором, которым они, очевидно, были заняты уже некоторое время.
– Да, чужестранец, – сказал моряк, – ты можешь верить мне или не верить, как тебе угодно, но у меня достаточно доказательств того, что я тебе говорю, и три раза меня запирали вместе с сумасшедшими за то, что я придерживался правды и не лгал.
– И ты говоришь, что можешь это доказать? – спросил мой брат низким тоном.
– Да, и сделаю это!
– Это слишком невероятно. Ты изумляешь меня! Я не могу этого постичь! – сказал Торренс едва слышным голосом, который, как я заметил, был намеренно приглушен.
– И в самом деле, вы можете вполне считать все это таковым, и даже больше. Когда я впервые узнал об этом, то, по крайней мере, был близок к безумию, но с тех пор, как меня заперли, я больше не говорю об этом, но когда я услышал, как вы, парни, судачите о воздушном корабле, я понял, что вы из тех, кто не прочь поговорить. Для меня это неважно – я не смогу прожить долго, и мне не хотелось бы, чтобы этот секрет умер вместе со мной. Я спускаюсь вниз по реке на "Кенгуру", это судно оборудовано как больница для калек и тому подобных. Мне там очень уютно, и я сомневаюсь, что когда-нибудь прицеплюсь к какому-нибудь другому судну в поисках дома по эту сторону от Дэви Джонса.
– Но, конечно, вы позволите увидеться с вами снова, – сказал Торренс, когда мужчина сделал движение, чтобы покинуть лодку на причале, к которому мы приближались.
– Конечно, позволю. Я не забуду вас, – он постучал себя по груди, как бы ссылаясь на записку, которую, как я предполагал, дал ему Торренс. – И я тоже сдержу свое слово и докажу каждый вздох, который я сделал с вами сегодня ночью. Пока!
Мужчина поспешно покинул лодку, и на следующую пристань мы высадились сами.
Глава III
Шел снег, и земля уже стала белой, когда мы добрались до нашего скромного жилища. Всю дорогу из Грейвсенда меня поражала переменчивая натура моего брата: в один момент он был оживлен, в другой – задумчив и уныл. На мой вопрос о необычном знакомстве, которое он завел на корабле, он просто рассмеялся и сказал "чудак", полностью игнорируя обрывки подслушанного мной разговора между ними. В таком настроении я решил оставить его в покое, будучи уверенным, что если и есть что-то стоящее, то я это услышу.
Мы поспешно осмотрели свои владения, чтобы убедиться, что в наше отсутствие ничто не было потревожено, а затем, с чувством уверенности в хозяйке, снова отправились в бурю в поисках еды. Мы ничего не ели с раннего утра и были почти голодны. Найти наш небольшой ресторанчик оказалось несложно, а свет и тепло внутри ободрили даже мою унылую душу.
Усевшись в алькове за аппетитным столиком, Торренс пододвинул ко мне меню, но я умолял его выбрать ужин самому, причем выбрать самые дешевые и объемные блюда.
– Чепуха! – ответил он, – Я голоден и собираюсь съесть еще один нормальный ужин. Если нам суждено отправиться к дьяволу, какая разница, в понедельник или в субботу?
Я никогда не мог спорить с Торренсом; у него во всем был свой путь, и все же мы никогда не ссорились.
Перед нами поставили изысканный ужин и большой кувшин пива; ужин обошелся дороже завтрака.
– Не знаю, как это так, – сказал Торренс в разгар поедания огромной отбивной, – но что-то мне подсказывает, что я никогда не был рожден для голода!
После ужина мы зажгли сигары и, задернув шторы в нашем алькове, продолжали сидеть и курить за чашкой кофе. Мы пыхтели уже несколько минут, когда Торренс, сунув руку в карман, достал деньги, которые я дал ему утром, вместе со своими собственными, и, положив стопку на стол, сказал:
– Теперь слушай! Мы разделим эти деньги на две равные части, и каждый возьмет свою часть. Неизвестно, что может случиться с нами, и лучше искать удачу по отдельности, чем вместе. Если мы пойдем одним путем, то встретим одинаковые трудности, а если разделимся, то шансов на удачу будет вдвое больше, и тот, кто первым поймает ее, сможет помочь другому. Это будет стоить не дороже, чем жить под одной крышей, за исключением того, что мы заранее заплатим за наши кровати, но другие соображения с лихвой компенсируют эту потерю, которая, в конце концов, может и не быть потерей. Возможно, нам предстоит пережить очень трудное время, но в конце концов мы справимся, не сомневайся. А теперь не мори себя голодом, старик, и не затыкай рот, а копай-копай-копай. Проталкивай свою рукопись – жми на рычаги – бросайся на все, что увидишь, но не унывай, и, прежде всего, пиши регулярно и держи меня в курсе.
Сердце у меня защемило, потому что я не мог смириться с мыслью, что мне придется покинуть Торренса. Он был лидером во всем, и с самого раннего детства я всегда верил, что то, что не может сделать Торренс, не может быть сделано вообще. Я привез с собой несколько рукописей, для которых надеялся найти издателя, но теперь сама мысль об этом была отвратительна. Я не мог ответить, и Торренс продолжал:
– Завтра утром, после завтрака, я покину тебя. Не спрашивай, что я собираюсь делать, потому что я не знаю, но я отправляюсь на поиски удачи и буду во многом полагаться на свои мозги янки, которые помогут мне выйти на первое место в этой игре. Не жди меня, пока не встретишь, но я либо напишу, либо вернусь, когда будет что рассказать.
– Ты собираешься вернуться в Грейвсенд? – спросил я.
– Возможно; но не приставай ко мне с вопросами. Во-первых, тебе не стоит знать, что я делаю, а во-вторых, мне не поможет, если ты будешь знать. Ты можешь представить меня строящим воздушный корабль, или управляющим галантереей, или кем угодно, но помни, что когда бы я ни столкнулся нос к носу с удачей, ты обязательно об этом узнаешь; и я только прошу тебя делать то же самое по отношению ко мне.
Я подал ему руку, и мы заказали две порции бренди и бутылку "Аполлинариса".
