Пока мы расправлялись с этим и все еще курили сигары, портьеры нашего алькова внезапно раздвинулись, в проем просунулось грубое, небритое лицо и так же быстро удалилось. Хотя это было всего лишь мгновение, я узнал в этом лице моряка, которого видел на пароходе на Темзе. Торренс нахмурился, но не выглядел удивленным.
Когда мы встали, чтобы уйти, Торренс настоял на том, чтобы оплатить счет из своей доли, что он и сделал, и тут, когда мы уже собирались выйти на шумную улицу, из одного из альковов к нам подошел тот же грубый, грязный на вид моряк.
– Еще пару слов с тобой, незнакомец, – сказал он, подойдя к Торренсу и прикоснувшись к его шляпе.
– Конечно, – ответил он, как будто никогда раньше не видел этого парня, а затем, повернувшись ко мне, Торренс добавил:
– Не мог бы ты подождать минутку, Гурт, пока я поговорю с этим человеком? – и, не говоря больше ни слова, они вошли в один из альковов.
Я развлекался тем, что рассматривал рыбок в аквариуме, стоявшем недалеко от входа, и наблюдал, как крупные хлопья снега падают на стеклянную панель двери. Сколько времени я просидел так, трудно сказать, но оно показалось мне бесконечным. Моряк предусмотрительно задернул за собой шторы, поэтому невозможно было услышать, о чем они говорят, и даже звук их голосов заглушался звоном посуды, топотом официантов и шумом прибывающих и уходящих гостей. Наконец беседа закончилась, брат вышел с довольно необычным, как мне показалось, выражением лица, и мы отправились домой.
– И что ему нужно? – спросил я, когда мы шли по тротуару.
Торренс рассмеялся, а затем, словно раздумывая, что ответить, сказал:
– О, он сумасшедший! Хочет получить ссуду в двадцать фунтов под дом и участок, которые, по его словам, принадлежат ему в Дептфорде. Моряки вообще капризны, знаете ли, и я решил немного поговорить с ним, чтобы узнать его идеи и понять, стоит ли нам рисковать, имея возможность стать владельцем его собственности. Но я убежден, что этот парень – сумасшедший.
– Если он сумасшедший, то ты, наверное, еще больший! – воскликнул я, а затем, чувствуя, что он засыпает меня чепухой, чтобы избежать расспросов, я свернул тему и начал говорить о погоде. Мы больше не упоминали о моряке, и я пришел к выводу, что Торренс просто наткнулся на какого-то беднягу, который, по его мнению, может быть ему полезен, хотя каким образом, я не мог себе представить.
На следующее утро мы расстались, и я помахал Торренсу рукой на прощание, когда он занял свое место в омнибусе с сумкой Гладстона и зонтиком. Я стоял и смотрел ему вслед, пока автобус не свернул за угол, а затем направил свои шаги в сторону Патерностер-роу.
Я не собираюсь томить себя перечислением горьких разочарований, которые я претерпел в этом квартале города, да и для определения Этлбриджей как подлинных участников чудес, о которых мне предстоит поведать, важно лишь упомянуть тот факт, что фирма "Крамб и Крампет" после долгих переговоров об условиях, долгих и утомительных обсуждений заслуг и качеств в конце концов отказалась от моей книги, равно как и от всех более коротких работ, представленных им; факт, который эти джентльмены, несомненно, запомнят, если их внимание будет привлечено к нему.
Наше жилье и так было унылым, но теперь, когда я остался один, оно казалось невыносимым. Помимо моих собственных мрачных чувств, я был вынужден разделять чувства моей хозяйки, которая постоянно досаждала мне рассказами о своих финансовых трудностях, о своей неспособности платить за жилье и о страхе, что ее выселят. Вопреки моему здравому смыслу, ей удалось уговорить меня одолжить фунт, чего я не мог себе позволить, но я сделал это, отчасти из сочувствия, а отчасти чтобы избавиться от ее назойливости.
Теперь я занялся подготовкой статьи о психологической эволюции обезьяны, которую я надеялся разместить у другого издателя и которая, если бы она была закончена, я не сомневаюсь, имела бы успех; но обстоятельства вмешались до завершения последних страниц, что заставило меня отказаться от работы, и поэтому мир должен был пострадать. Я продолжал работать без остановки больше недели, а затем стал с тревогой ожидать возвращения брата и совершил несколько долгих прогулок в том направлении, откуда, как я полагал, он должен был прийти; но я не встретил его и возвращался домой, каждый раз немного удрученный. В эти вечера я рано ложилась спать, не имея никого в компании и не имея возможности позволить себе развлечений вне дома. По истечении десяти дней я стал настолько экономным, что был вполне удовлетворен состоянием своих финансов и чувствовал себя легче душой, чем когда-либо с момента приезда. Тем не менее, я не нашел ничего, чем можно было бы заняться, кроме как писать, и будущее было неопределенным.
Воскресное утро было темным и мрачным, и, поскольку прошло уже почти две недели с тех пор, как Торренс покинул меня, я начал с растущей тревогой думать о том, что с ним стало. Я вправе был ожидать его появления, но с момента его отъезда я не видел и не слышал от него ни слова. Могло ли что-то случиться? Я не верил в это и, зная, как он не любит писать письма, списал все на то, что он занят; и я искренне надеялся, что с пользой. Тем не менее, я провел день в мрачных предчувствиях и решил отправиться в Грейвсенд на следующее утро. Однако вечером, когда я собирался идти в свою комнату, слуга передал мне письмо, и я не сразу понял, насколько я встревожен, пока не прочитал его. Письмо было следующего содержания:
"20 Узкий переулок, Грейвсенд.
Воскресное утро.
"Дорогой Гурт! Извини, но я не смогу приехать сегодня, как рассчитывал. Постараюсь приехать до следующего дня Господня. Как дела с книгой? Держи язык за зубами и не унывай,
твой, Торри".
Это было не очень-то большое письмо, но это было лучше, чем ничего, и я был благодарен за него. Я положил письмо в карман и на время оставил все мысли о Грейвсенде. Очевидно, Торренс нашел себе занятие, и я не считал его человеком, способным долго трудиться впустую, но чувствовал, что его мучает то, что он не сказал мне, в чем дело. Правда, я никогда не писал ему, что он велел мне делать под опекой Уэтерби, если будет о чем писать, но поскольку этого не было, я чувствовал оправданность своего молчания. Однако теперь я должен был скоро его увидеть и утешал себя мыслью, что все в порядке.
В течение последующей недели я ответил на несколько объявлений в надежде найти работу, так как, несмотря на испытываемое удовлетворение от своей способности экономить, бывали моменты, когда размышления о том, что я совершенно ничего не зарабатываю, настигали меня с такой силой, что я впадал в уныние и с радостью принял бы все, что сулило хоть малейшую прибыль. Но все попытки найти работу были безрезультатны; очевидно, Лондон был переполнен.
Прошла еще одна неделя без Торренса, и когда наступило следующее воскресенье, и он не пришел, я стала не только проявлять нетерпение, но и злиться. Почему он не забежал ко мне? Это, конечно, казалось странным. Если бы он так настойчиво не просил меня оставить его в покое, я бы уже давно уехала в Грейвсенд. Но я едва осмеливалась выходить из дома, боясь, что он придет и уйдет в мое отсутствие.
Через несколько дней после этого произошел случай, поставивший меня в крайне затруднительное положение. Моя хозяйка пришла ко мне со слезами на глазах и сказала, что если я не смогу собрать десять фунтов, то лишусь дома. Она заверила меня, что если я предоставлю ей хоть часть денег, то она предоставит их, но зачем вдаваться в подробности – у меня отняли гораздо больше, чем я мог позволить себе потерять; я потерял друга и подорвал свои шансы на успех, и не только хозяйка лишилась собственности, но и все ее постояльцы. Я был вынужден сразу же искать новое жилье, причем с сильно урезанными средствами. Теперь все выглядело очень скверно, и я был твердо уверен, что богадельня находится в соседнем квартале и что я могу столкнуться с ней в любой день без предупреждения. Я сразу же написал Торренсу, чтобы сообщить ему об изменениях в моем положении и обстоятельствах и настоятельно попросил его немедленно приехать для совета. По обратной почте я получил следующий ответ:
"20 Узкий переулок, Грейвсенд.
"Дорогой Гурт! Сожалею, что тебе не повезло, но не переживай из-за пустяка. Горсть золота, более или менее крупная, не стоит и внимания. Нищий может поднять ее на Лондонском мосту, не став от этого лучше, и, как я тебе уже говорил, день или два в оранжерее его величества рано или поздно не будут иметь большого значения в вечности. Я приеду к тебе через день или два и буду искать тебя в твоей новой квартире. А пока радуйся, что так дешево отделался, и не волнуйся. Я был ужасно занят.
С уважением, Т."
Мой брат всегда относился ко всему легко, но в этом письме он просто затмил самого себя. Я не сомневался, что он нашел какую-то работу.
Я снова был вынужден платить вперед за новое жилье, и мои запасы наличных тревожно уменьшались. Если Торренс не придет в ближайшее время, меня арестуют как бродягу.
Примерно через три дня после этого, когда я уже собирался отправиться в Грейвсенд, ничего не зная о брате после его письма, к двери подъехал фургон, и из него вышел Торренс.
– Ну, старина! – сказал он как можно веселее, – рад, что наконец-то нашел тебя. Но что заставило тебя переехать в такое место, как это?
Он с неприязнью посмотрел на грязный, унылый дом, который я выбрал для проживания. Я все объяснил, пока мы поднимались по ступенькам, даже назвал ему до копейки сумму денег, которая у меня осталась. Вместо того чтобы удивиться, он только рассмеялся и, повернувшись к извозчику, бросил ему деньги за проезд с солидным запасом, после чего мы вошли в дом. Расточительность брата всегда удивляла меня, но в наших нынешних обстоятельствах его безразличие к деньгам казалось непростительным.
Торренс с отвращением оглядел мою маленькую комнату.
– Мне не нравится это место, – сказал он. – Нам нужно переехать из него.
– Когда? – спросил я в изумлении.
– Сейчас! – ответил он.
– Это самое дешевое жилье, которое я смог найти.
– Наверное, так и есть! – ответил он.
– Но даже если ты зарабатываешь какие-то деньги, не будет ли неразумно их тратить? Не забывай, что я ничем не зарабатываю.
Торренс улыбнулся и сказал:
– А сейчас, Гурт, не надо читать мне нотаций, а закажи вместо этого четырехколесную машину – может быть, лучше сказать, пару, потому что я хочу перевезти все наши трофеи разом, пока они не слишком сильно пропитались этими кварталами, и… Ты что-нибудь задолжал?
Я объяснил, что уже заплатил вперед, что однажды мы уже потеряли деньги таким образом, и что я надеюсь, что он не позволит нам еще больше растрачивать наши средства; но Торренс был настроен решительно, и менее чем через час мы оказались в комфортабельном экипаже, с нашим багажом наверху. Когда водитель, собираясь закрыть дверь, на мгновение замер, чтобы принять заказ, я услышал, как мой брат совершенно отчетливо произнес:
– Отель "Мустафа"!
Глава IV
Итак, "Мустафа" – один из самых шикарных отелей Лондона; сомневаюсь, что во всей Европе найдется более великолепное место для развлечений или более непомерные цены; и когда я оказался в одном из его великолепных коридоров, я, естественно, удивился, зачем мы сюда приехали.
Через несколько минут нам показали апартаменты, состоящие из трех больших смежных комнат – двух спален с гостиной между ними, обставленных роскошной мебелью.
– Как ты думаешь, это подойдет? – спросил Торренс, оглядываясь вокруг с безразличным видом.
– Для чего? – спросил я.
– Для нас.
– Дьявол! – воскликнул я.
– Нет, не для дьявола, а для нас с тобой.
Я смотрел на него в немом изумлении, а затем, не говоря ни слова, мой брат отпустил слугу, сказав, что, по его мнению, комнаты подойдут для этой цели, и приказал немедленно отправить наш багаж наверх. Неужели этот человек лишился головы? Я боялся, что он ее уже совсем потерял.
Оставшись одни, мы на мгновение замерли, любуясь окружающим нас великолепием, от роскошных фресок на потолке до пышных ковров под ногами, а затем, не в силах сдержаться, я спросил Торренса, действительно ли он сходит с ума. Серьезность моей манеры и совершенно серьезное выражение моего лица заставили его смеяться до тех пор, пока он не плюхнулся на один из турецких диванов.
– Да! Разве ты не видишь? – кричал он, – почему бы тебе не послать за доктором? Но нет, ты не можешь позволить себе такие расходы, а здесь лучше, чем в любом приюте, я уверен. Не волнуйся, старина, если я и сошел с ума, то в этом есть свой смысл, и к тому же дьявольски хороший. А теперь успокойся, ведь безумие твоего брата никогда не причинит тебе вреда. Но здесь довольно уютно, не правда ли? – добавил он, вставая и оглядывая комнату. – Ты знаешь, я обыскал весь Лондон, прежде чем нашел квартиру, которая бы мне точно подошла, и я рад, что ты восхищаешься моим вкусом!
– Что ж! – ответил я, затаив дыхание, – ты, конечно, наверняка заработал целое состояние, причем быстро, но все же я не одобряю твою экстравагантность. Но скажи мне, ты заплатил за все это? И сколько это будет стоить нам?
– Нам! Я преклоняюсь перед этим, поскольку ты мой гость. Конечно, тебе это ничего не будет стоить! Но подожди здесь несколько минут, поскольку это, кажется, беспокоит тебя, я удовлетворю твой интерес к денежному вопросу. Я отправляюсь в офис и вернусь тотчас же.
Пока его не было, я занялся дальнейшим осмотром комнат. Чем тщательнее я вникал в их обстановку, тем больше поражался щедрому пренебрежению к деньгам, проявляемому на каждом шагу. Кровати были царственными, стулья и другая мебель – самой дорогой, какую только можно себе представить, и даже стены были украшены картинами, которые, как я сразу убедился, были очень высокого уровня. Ванные комнаты, которых было две, были по-княжески великолепны, и повсюду были зеркала, бронза и украшения, которые показались мне слишком дорогими для общественного заведения; действительно, мало найдется дворцов более великолепных.
Вскоре я услышал, что Торренс возвращается, и, войдя в комнату, он протянул мне бумагу.
– Вот, прочти это и успокойся! – воскликнул он.
Это была расписка в полной оплате за аренду комнат за два месяца вперед, триста фунтов.
– Хорошо! – воскликнул я, посмотрев сначала на бумагу, потом на брата, – откуда у тебя эти деньги, я не могу предположить, но скажу, что хотя мои опасения за ближайшее будущее поубавились, я считаю, что люди в наших обстоятельствах неразумно разбрасываются своими средствами, как это сделал ты.
Я был раздражен и продемонстрировал это.
– Подожди, старик, пока ты не поймешь, о чем говоришь, – была его единственная реплика.
– Полагаю, ты продал часть акций своего воздушного корабля, – предположил я с трудом.
– Какой абсурд! Я даже не думал о таком.
Он, казалось, наслаждался моим недоумением и ходил по комнате, насвистывая.
– Значит, ты продал это изобретение? – продолжал я.
– Угадай еще раз, дорогой мальчик, потому что я никогда не отдам воздушный корабль ни одному человеку!
– И будет ли он когда-нибудь построен?
– Конечно! Я уже работаю над ним. А что, по-твоему, я делал в Грейвсенде все это время? Ухаживал за дочерью старика Уэтерби, да? Что ж, ты ошибаешься, ничего подобного я не делал, но воздушный корабль уже заложен.
С таким же успехом я мог бы выпытывать информацию у клерка в офисе, и поэтому решил больше не задавать вопросов. Но моя решимость была недолгой, так как на следующем вдохе я поинтересовался, сколько времени потребуется для завершения строительства, на что Торренс ответил, что, по его мнению, шести недель будет достаточно, и поэтому он снял наши комнаты только на два месяца, но что время, необходимое для такой деликатной работы, какая потребуется на воздушном корабле, трудно оценить, и поэтому он оговорил возможность не сдавать наши апартаменты, если они нам понадобятся еще, по истечении срока, так как он не хочет снова искать жилье. Он заговорил о контрактах, которые он подписал для работы на воздушном корабле, о таких больших суммах денег, что я мог только стоять с открытым ртом и охать.
В 8 часов мы сели в нашем салоне за такой ужин, который вряд ли мог превзойти сам королевский двор. Стол был усыпан живыми цветами и серебром и освещен свечами. Присутствовали два человека, по одному за каждым из нас. Вина были самые лучшие; каждое блюдо сопровождалось соответствующим напитком. Эти бургундские и токайские вина, эти шампанские и ликеры, и все они расходовались с величайшей расточительностью, бутылки открывались, лишь дегустировались и отставлялись для более подходящего сорта. Я сидел, ел и пил, как во сне, и искренне молился, чтобы деньги не закончились раньше, чем мы рассчитаемся по этому счету. К нашей чести скажу, что никто из нас не пил слишком много. Действительно, великолепие подорвало мой аппетит, и я заметил, что, хотя в доме было довольно много бутылок и графинов – просто пустая трата денег, – Торренс тоже был крайне умерен.
После ужина обслуживающий персонал удалился, а мы продолжали сидеть за столом, курить и разговаривать. Сигары у нас были самые лучшие, а разговор состоял в основном из вопросов с моей стороны, некоторых ответов и многочисленных увиливаний Торренса.
– А где ты разместил свою мастерскую? – поинтересовался я.
– Воздушный корабль строится в сарае Уэтерби, по крайней мере, отдельные части, когда все будет готово, там же будут собираться под моим руководством, – ответил Торренс.
– Ты собираешься каждый день ездить в Грейвсенд, чтобы руководить работой? Мне кажется, что это довольно долгое путешествие. Не отнимет ли это у тебя слишком много времени?
– При обычных обстоятельствах – да, – ответил он, – но, видишь ли, я буду ездить на частном транспорте. На самом деле я купил паровой катер, он очень быстрый, так что я смогу перемещаться туда и обратно без проблем.
– О! – воскликнул я, не в силах скрыть своего удивления даже по поводу этой незначительной и, возможно, вполне оправданной экстравагантности.
– Я полагаю, ты будешь держать на борту команду?
– О, да.
– И эта штука всегда будет ожидать тебя?
– Именно!
– Разве мы не могли бы сэкономить кучу денег, если бы спали на борту? – спросил я.
– Возможно, но я не думаю, что это было бы также комфортно. Ты, Гурт, наверняка уже не недоволен нашей каютой?
– Недоволен! Боже упаси! Я всего лишь думал о твоем кошельке.
– Об этом, мой дорогой мальчик, ты можешь заботиться сам. Кстати, ты знаешь, что нам нужно иметь больше одежды, и пару камердинеров, я думаю, ибо кто слышал о людях нашего положения, которые одеваются сами? Думаю, завтра я дам объявление в "Таймс".
– Надеюсь, что нет, – ответил я, – со своей стороны я буду чувствовать себя дураком, если рядом со мной будет возиться парень, придерживать мои брюки, пока я в них наступаю, и умывать мое лицо – насколько я знаю, даже принц Уэльский одевается сам!
– Тогда с этим покончено, – сказал Торренс, – но необходимо больше разнообразия в одежде, потому что слуги, которые нас обслуживают, одеты лучше, чем мы.
Я не стал возражать против одежды, чувствуя, что она является материальным активом, который в случае неудачи может быть использован в каких-то целях. Но камердинеры были совершенно излишни, они отнимали деньги, а также были проявлением чванства, от которого я поклялся воздерживаться.
Переход от бедности к богатству был настолько неожиданным, что это могло бы обескуражить, если бы не необыкновенное влияние моего брата. Я всегда относился к нему с непоколебимым доверием, и даже сейчас облегчение от денежного беспокойства перевешивало все опасения, которые я мог испытывать по поводу того, каким образом было получено это внезапно обретенное богатство. Как бы то ни было, хотя мое удивление было стимулировано, мое любопытство было больше похоже на любопытство ребенка по отношению к ресурсам родителя, а мои попытки разгадать тайну были так успешно пресечены, что вскоре я в какой-то мере удовлетворился тем, что получал и не задавал вопросов. Я говорю "в какой-то мере", потому что, конечно же, порой невозможно было не задуматься о том, каким образом была достигнута эта внезапная перемена в наших жизненных обстоятельствах.
После ужина я спустился в нижний зал отеля и полюбовался его великолепной отделкой и изящной обстановкой, а также веселой толпой, которая неизменно собиралась там. Затем, пройдя в читальный зал, я набросал несколько писем друзьям дома, испытывая особое удовольствие от использования великолепной бумаги для заметок с выгравированными в верхней части каждого листа словами "Отель Мустафа". Пока я писал, Торренс развлекался в бильярдной, где у него появились знакомые. Закончив с письмами, я присоединился к компании модных мужчин, которые явно смотрели на Торренса как на своего лидера. Они играли в бильярд на ставки, и когда игра закончилась, мой брат, сунув руку в карман, вытащил огромную пачку банковских купюр и свел счеты. Проигранная сумма не могла быть большой, так как он получил несколько золотых и несколько серебряных монет обратно в виде сдачи с одной купюры. Я с интересом отметил этот факт, так как он свидетельствовал о том, что Торренс не был азартным игроком. Он представил меня мужчинам как своего брата-близнеца, затем мы пошли в курительную комнату, выпили немного горячего виски и выкурили очень дорогие сигары, причем мой брат снова оплатил счет.
Вскоре на нас стали смотреть как на миллионеров-янки, между нами не делалось никакого различия, и, будучи хорошо обеспеченным, я всегда мог выглядеть как джентльмен.
Через несколько дней после нашего приезда мне сообщили, что одна из лучших лож в соседнем театре зарезервирована для нас. Торренс снял ее на сезон.
– Не то чтобы я рассчитывал ходить туда каждый вечер, – сказал он, – но приятно иметь свой собственный уголок, куда можно заглянуть, когда есть настроение. Сегодня вечером, например, я думаю, было бы неплохо заглянуть на балет, а как ты думаешь?
Я согласился, и после нашего обычного роскошного ужина мы сели в очень красивую закрытую карету и уехали. В карете было двое мужчин в ливреях, и когда мы бесшумно катились на резиновых шинах, я заметил, что это была самая шикарная общественный экипаж, которую я когда-либо видел. Мое замечание было воспринято с презрением.
– Общественный экипаж! – сказал Торренс. – Ты же понимаешь, что это не наемная карета!
– Что же тогда? – спросил я.
– Разумеется, личная. Я купил все снаряжение, лошадей и все остальное сегодня утром. Это моя первая поездка на них, и они – я имею в виду животных – пара отличных лошадей, могу вам сказать!
– И сколько стоило все снаряжение? – спросил я, не в силах сдержать свое любопытство по поводу денежного вопроса.
