– Что?
Прерванный в середине слова, я на секунду растерялся, и смысл его подмигивания от меня ускользнул.
– Ну, та, из-за которой ты задержался.
Вот оно что… Отец часто шутит, и это хорошо. Будь он серьёзней, мне было бы совсем невыносимо находиться с ним рядом. Ведь он так похож на меня. Только успешней, взрослей, уверенней в себе. Он знает, чего хочет, и как этого добиться. Я будто бы смотрю на прототип, что выдался удачным. А сам при этом – неисправная, поломанная копия. Подделка.
– Эй, можешь не отвечать, если не хочешь. Давай так, больше никаких вопросов, ни где ты пропадал, ни с кем – это твоя личная жизнь, ты уже взрослый человек. Лучше расскажи мне о том, что меня действительно касается. Что там насчет твоих картин? Удалось продать хоть одну?
Говорить о делах мне хотелось ещё меньше. Подобные вопросы будто заставляют меня отойти от своей деятельности на несколько шагов и взглянуть на неё со стороны, чтобы ещё раз убедиться, насколько она ничтожна и безуспешна.
– Нет. Пока ещё нет…
Его движения замедлились после короткой паузы. Что, интересно, пряталось в этих глазах – жалость или разочарование?
– Вот как. И почему же, как ты считаешь?
– Не знаю, они… Они не понимают. Никто не понимает моё искусство…
Как и всегда, я искал оправдания в окружающих. Папа заметил это и поднял на меня непродолжительный взгляд, будто упрекающий в незрелости.
– А должны?
– Конечно! Мои… Мои картины единственные в своём роде! Таких больше никто не пишет, только я могу это делать, так что я… я…
Видя, как быстро я забегаю в тупик в своей жалкой обороне, отец наконец-то оставил в покое вещи, развернувшись ко мне всем телом, его руки упёрлись в бока. Глубокий вздох, беспорядочно окидывающий комнату взгляд. Так выглядят механики, когда смотрят на неисправный двигатель, перед тем, как решить, что с ним делать. Обычно я не был таким косноязычным, но перед ним я всегда ощущаю себя так и не выросшим ребёнком, и всё мое красноречие куда-то пропадает.
– Люди не станут платить тебе лишь за то, что ты уникальный. Лошадь с тремя ногами, вместо четырёх, тоже не похожа на остальных, но это не делает её лучшей на скачках, или для работы в поле. Мир нуждается в понятных и знакомых вещах, покупатели желают иметь представление о том, за что они платят. Не спорю, возможно твои талант и неординарность, которые сейчас никто не замечает, станут причиной того, что через сотню лет твоё имя будут изучать в начальных классах школы, а твои работы займут почётные места в лучших галереях Европы и самых дорогих частных коллекциях. Вот только будет ли в этом смысл, если самого тебя к тому времени не станет? Ты живешь здесь и сейчас, заботиться о себе, о жилье, о возможной семье, которую в будущем придётся содержать – всё это бремя действительности, в которой мы живём, свалено на тебя уже сегодня. И тебе не удастся сбежать от этого.
Сколько уже прошло времени? Десять, пятнадцать минут? Мы говорим лицом к лицу, но я как будто бы не здесь. В теплом воздухе под жёлтым светом лампы плавают слова отца, но меня нет в этой комнате, чтобы услышать их. И всё же он подходит к тому месту, где я только что стоял, заглядывает туда, где были мои глаза. Теперь он ближе к моим ушам, но голос его при этом стал только тише и нежней.
– Послушай, я знаю – ты отличный художник. И говорю всё это не потому, что хочу обрезать тебе крылья, я лишь хочу убедиться, что ты твёрдо стоишь на ногах, и сможешь достойно жить, когда меня не станет. Я ещё не так стар, чтобы думать о смерти, но мама обоим нам преподала ценный урок о том, как хрупка и непредсказуема человеческая жизнь. Прости, что снова вспомнил о ней, для меня эта тема так же болезненна, но всё же…
Похоже, ему опять стало грустно и он отвернулся. Как давно мама покинула нас? Не помню. Но когда я думаю, что её не стало, мне как будто становится легче. Теперь мною будет разочарован только один человек, а не два. И если я не стану полноценной частью, а лишь половиной или даже нулём – в моей формуле будет больше смысла, если одно из слагаемых отсутствует.
– Я понял тебя. Так… Так что же ты предлагаешь?
Его лицо забавно морщится, когда он так почёсывает свой нос. Сомневается ли отец в ответе? Или в том, как он мне понравится?
– Не знаю… Как насчёт того, чтобы нарисовать несколько нормальных картин, например?
– «Нормальных»?
– Именно. Пускай в них не будет твоей индивидуальности, но если они станут коммерчески успешными, ты сможешь обеспечить себе необходимые условия, чтобы работать над теми, которые тебе хочется создавать.
В голове почему-то всплыли сцены того, как в детстве меня ругали за «неправильные» рисунки. И память о том, до чего это было обидно.
– Что если, пока создаю себе эти условия, я начну забывать, кем хотел стать изначально, и какая цель была передо мной? Я не хотел бы растратить всего себя, лишь в погоне за благополучием.
– Растратить? Так ты считаешь свой дар лишь конечным ресурсом, который можно исчерпать? А я было думал, что ты настроен серьёзно…
Так он всё-таки верит в меня?
– Я… Да, сэр, так и есть. Я настроен серьёзно.
Папина рука опустилась мне на плечо. Её тяжёлое похлопывание едва не вывело меня из равновесия.
– Хорошо. Рад это слышать, парень. Подумай-ка на досуге над тем, о чем мы говорили сейчас, идёт?
Забавно, как движение, задуманное, чтобы толкать и ронять, порою может наоборот – поставить человека на ноги. Хотя бы в мыслях и не надолго. Всё-таки отец – хороший человек. И хороший родитель. Можно ли стать плохим сыном хорошего отца?
– Когда ты снова уедешь?
– Так не терпится снова от меня избавиться? Не волнуйся, я не пробуду здесь дольше недели.
– Нет, я не имел ввиду, что…
– Я знаю. Просто пошутил. Нельзя же всегда быть таким серьёзным.
Чувствуя, как разговор полегчал и опять свернул к незначительным темам, сам папа снова вернулся к своему багажу.
– И как только тебе удалось познакомиться с кем-то сегодня…
– Пап!
Под звуки наигранного смеха, которым отец так очевидно старался ещё сильнее разрядить обстановку, рука его выудила со дна сумки бутылку непочатого коньяка, а бровь слегка приподнялась в вопросе.
– Выпьешь со мной?
– Не сегодня. Голова что-то разболелась, пойду прилягу, пожалуй.
– Снова боли? И как часто?
Не стоило говорить об этом. Маму тоже мучили головные боли, и теперь подобные вещи всегда вызывают у папы нескрываемое беспокойство.
– Нет, не волнуйся. Наверное, тело просто в шоке от такого количества воздуха, которым я сегодня надышался.
– Это точно. Выбирайся почаще.
Вряд ли его могла успокоить подобная глупость. Ведь глаза его всё так же мечутся по моему лицу, а в голосе сквозит неуверенный тон.
– Хорошо. Спокойной ночи.
– И тебе тоже, сынок. Спокойной ночи.
Но ночь не выдалась спокойной. Отказываясь смыкать глаза, моё тело ворочалось в душной постели, точно так же, как нескончаемые мысли в разгорячённой голове. Сон пришёл ко мне лишь перед самым рассветом.
* * *
Пасмурные осенние будни тянулись монотонной чередой. В отсутствии ярких событий, они перемешались в неразборчивый серый комок и неслись мимо меня, не оставляя за собой разборчивого следа. Эми приходила навестить моего отца. Они всегда хорошо ладили, как если бы она и вправду была его дочерью. За ужином казалось, что настоящий гость здесь – это я, прокравшийся за их семейный стол, неловко улыбающийся шуткам, которые не мог понять. Через несколько дней папа вновь попрощался с нами и уехал. Пробыв дома дольше, чем планировал, он всё же не мог игнорировать свою работу и остаться. Смущаясь и пряча взгляд в пол, Эми пообещала ему, что присмотрит за мной, поэтому он сел на поезд с лёгким сердцем и дурацкой ухмылкой.
Я вернулся к холстам и краскам в тронутой переменами мастерской. Старые и недавно законченные картины облеклись в вуаль из белых простыней, а ветхая ширма огородила собой мольберт – таким образом Эми могла находиться здесь сколько захочет, без вреда для своих душевных сил. Иногда мы тихо разговаривали о бессмысленных пустяках, но куда чаще она просто была рядом – беззвучно сидела с книгой в руках, изредка зачитывая особенно понравившиеся ей кусочки текста вслух, под неторопливые звуки мазков. Мы будто снова очутились в далёком детстве. Под грязным морем облаков октябрь проливал холодные дожди и выл ветрами в окна, но в нашем маленьком мирке царила тёплая безмятежность.
– Хоть это место и стало таким белым и чистым, но не могу отделаться от мысли, что иной раз ощущаю себя здесь, словно муха, застрявшая в паутине. Я решила, что ему не помешает немного ярких красок.
С такими словами Эми однажды поставила несколько красных цветов в пустующую ёмкость из-под растворителя.
– Роза?
– Не только. Здесь ещё алый амариллис.
Её тонкие пальцы коснулись лепестков, и на лице заиграла заботливая улыбка. Во мне не найти такого же тепла.
– Ты же знаешь, я ужасно рассеян и невнимателен. Не стоит мне доверять уход за чем-либо, тем более за цветами.
– Конечно знаю. Потому и дарю тебе именно эти – они искусственные. Можешь не волноваться, их неувядающая красота всегда будет с тобой, что бы ни случилось. Будто застывшая во времени. И поливать их не нужно, они совсем не требуют к себе внимания…
Почему-то мне показалось, что улыбка её слегка погрустнела.
– Хорошо, в таком случае, не вижу причин возражать.
– Именно. Давай, поставим их вот сюда, на видное место. Согласись, теперь находиться тут стало приятнее, хоть мы и добавили всего лишь одну маленькую деталь. И на фоне всей этой белизны, они словно…
– Словно кровь на снегу… Да, ты права, мне нравится. Спасибо.
Преобразив мастерскую, пускай и незначительно, Эми будто привнесла сюда что-то от самой себя. Вместе с тем она стала здесь чаще и дольше задерживаться. Конечно же, я не забыл рассказать ей о том, как посетил ту самую выставку. Как глупо опоздал на её начало, о тех картинах, что видел, и художниках, что мне особенно запомнились. Поведал о «Чёрных полотнах» словами Белинды. Но о самой женщине я почему-то умолчал. Что-то внутри меня подсказывало – Эми расстроится, узнав о ней. А этого я бы хотел в последнюю очередь. Вспоминая Белинду, я будто снова возвращался мыслями к той спонтанной беседе, окутанной прохладой осенней ночи и парами вина. Она заверила меня, что наша встреча неизбежна, но я понятия не имел, где мне её искать. Тогда я чувствовал себя полнейшим идиотом, даже большим, чем обычно. Но вскоре эта загадка сама собой разрешилась, при помощи человека, от которого я подобного ожидал наименее всего.
VI
– На этот раз не вздумай облажаться!
– И в мыслях не было. Хотя, если вежливо попросишь…
На лбу Джилроя вздулась венка, а лицо его забавно покраснело.
– Я серьёзно, парень, кончай шутить и слушай внимательно! Наш человек – это крупная рыба. Деньги тоже немалые. Сделаешь всё, как надо – сможешь смело забыть о работе на несколько месяцев вперёд, а мне не придётся видеть твою страдающую физиономию. Даже жаль отдавать это дело такому лоботрясу, но вынужден признать, лучше тебя с ним никто не справится.
– Я тоже люблю тебя, старина.
– Тц!
Покидая мой дом, Джилрой был серьёзен, как и всегда, а я – всё так же беспечен. Но, хоть я и боялся это признавать, по отношению к нему в глубине моего сердца мягким ростком таилась робкая благодарность, которую неизменно топтала хладнокровная гордость, не давая ей пробиться наружу. Даже в тот миг, когда несколько дней спустя ко мне пришло осознание, что этот рыжий пройдоха собственноручно привёл саму судьбу к моему порогу. Незнакомый стук в дверь застал меня в полудрёме, взглядом сквозь мутное окно преследующим птиц, хлопающих чёрными крыльями в сыром небе. Тяжёлая сонливость боролась во мне с необходимостью спуститься ко входу и встретить гостя, однако тут же рассеялась, едва я увидел того, кто стоял в дверях.
– Белинда?
– Мистер Клэймен! Так Вы и есть тот самый художник? Какая приятная неожиданность. Вот видите, как я и сказала – наша встреча отныне неизбежна.
– Похоже на то…
– Так что же, Вы впустите женщину в дом, или так и оставите за порогом?
Я никогда не верил в провидение, но как иначе объяснить то, что наши пути случайным образом вновь пересеклись? Прервав эту мысль до того, как она заняла меня, я отложил её на более подходящее время, провожая гостью сквозь тихий полумрак длинной прихожей, сменившийся затем уютным светом просторной гостиной.
– Может быть, выпьем по чашечке чая? Начать мы всегда успеем.
– Да, не откажусь. Как раз будет время свыкнуться с обстановкой. Так Вы пишете портреты?
Сама мысль о её присутствии в моём доме была невероятно волнительной, но я старался не подавать вида.
– Портреты не моя специальность, но можете быть уверенны – я Вас не разочарую.
– Рада слышать. Ваш друг заверил меня, что за такую стоимость мне не найти лучшего художника во всем городе. И мне хочется ему верить.
Будучи польщён, к тому же её устами, я не смог сдержать глупой улыбки, возникшей на моём лице.
– Как мило с его стороны. Но я не назвал бы нас друзьями, мы с ним скорее коллеги.
Горячий напиток отяжелил наши чашки, с каждым глотком разливая по телу приятное тепло, сопровождаемое шумом бесцельной болтовни. Прошло немало дней с тех пор, как мы расстались с сентябрём в компании друг друга, и чутьё мне подсказывало, что нужно дать нам немного времени, прежде чем вновь вернётся та прежняя свобода в словах и жестах. По этой причине, я и не захотел сразу же переходить к самой работе, из-за которой случай нас свёл в очередной раз.
– Скажите, как так вышло, что Вы решили заказать свой собственный портрет? Признаюсь, при прошлой нашей встрече, я счёл Вас крайне необычной особой, но не подумал бы, что Вы к тому же нарцисс.
Её чашка с аккуратным звоном опустилась на блюдце, и задумчивый взгляд Белинды не сразу поднялся со дна напитка.
– Нарциссизм тут ни при чём, скорее даже наоборот. Каждый прошедший день приближает меня к старости. Мне никогда не стать моложе, чем сейчас. Скорее всего, и прекраснее тоже. Я знаю, что я красива, но также и понимаю, что к тому моменту, когда портрет будет закончен, моя внешность начнёт лишь угасать с каждым заходом солнца, пусть и едва заметно. Сейчас идеальное время, чтобы предать мой лик полотну, потом может стать слишком поздно. Можете считать этот портрет – надгробным камнем, Реквиемом по моей уходящей юности. И я хочу, чтобы Вы стали моим Моцартом.
– Как… поэтично. Но вместе с тем – немного удручающе.
– Что Вы, ни в коем случае. Я не печалюсь о вещах, которые лежат вне моего контроля. В данном случае мною движет скорей прагматизм, чем какая-то надуманная сентиментальность, ведь за моим решением стоит вполне конкретная логика, которую я только что описала. Кстати, работать мы будем в Вашей мастерской?
В глазах моей собеседницы вновь заиграли искорки того интереса, который я распалил в прошлый раз рассказами о своих картинах.
– Вообще-то, я подготовил другую комнату, рядом с ней. Не ожидал, что заказчиком в этот раз окажетесь Вы, кого моя мастерская так сильно заинтриговала.
– И всё же, я бы не отказалась там побывать, пускай даже единственный раз. Прошу, окажите мне подобную любезность?
Никогда раньше не замечал, насколько громко тикает стрелка старинных часов в нашей гостиной. Её ритмичный звук эхом отражался от стен, заполняя собой всю комнату, пока я в молчании разрывался между намерением отвадить всякого возможного свидетеля от своих картин и желанием уступить озвученной просьбе. Белинда смотрела мне прямо в глаза – в глубокой зелени её взгляда пылал огонь живого любопытства, и у меня не хватило решимости встать на пути этого лесного пожара.
* * *
Глухой топот наших нестройных шагов, цепочкой поднимавшихся к мастерской, был единственным звуком, нарушавшим покой этого дома. Гул часов остался внизу, и каждый из нас хранил молчание, я – от волнения, она – в предвкушении. Оказавшись, наконец, у входа в мастерскую, мы сделали последнюю остановку. Шаги стихли, настала полная тишина. Проглотив накопившуюся слюну, я осторожно, будто боясь обжечься, повернул ручку.
