– О, я с удовольствием почитаю произведение такого именитого писателя. А что-нибудь из работ родителей? – попытался я все-таки добиться от писателя подтверждения гениальности его предков.
– Ну, отца завистники гнобили, и власти не давали ему издаваться, а потом все, что было написано, он уничтожил, чтобы это не мешало мне стать писателем. Я поэтому и псевдоним взял. Отец так просил.
– О! Я понял. А что-нибудь из творений деда? – уже подозревая, что и в этом случае не услышу ничего вразумительного, спросил я.
– А дед ушел из жизни очень рано, не выдержал исторических катаклизмов. Весь архив его утерян при переездах.
– Как жаль, как жаль, – сокрушался я, пытаясь не разрыдаться от смеха над такими выдающимися, по словам потомка, писателями.
– А в писательском поселке как давно вы живете?
– С 1994 года, – гордо произнес самозваный писатель. – Тесть купил нам этот дом на свадьбу.
«Что ж там за невеста, за которую надо было дать такое приданое, чтобы всучить ее этому прыщу, еще и приплатив?» – подумал я…
Вопросы иссякли. Что делать с таким собеседником, было непонятно! Я, конечно, еще до встречи с ним придумал пару баек о жизни геологов, но рассказывать их ему не было никакого смысла.
– А давайте я вам почитаю свой фельетон? – хватая со стола свою тетрадку и не дав мне опомниться, Афиноген Герардович начал читать, встав в позу Пушкина, читающего «Онегина».
Сначала я думал, что я брежу или нахожусь в коме, и мне это чудится. Потом я удивлялся, что никогда в жизни не встречал до такой степени глупых людей, и этот был первым. Потом захотелось взять его за шиворот и выкинуть в окошко веранды, обязательно разбив стекло, чтобы ему было мучительно больно от порезов, как было мучительно больно моему разуму слушать этот желчный бред недалекого, озлобленного на весь мир человека. Но в конце я, всегда умевший находить хоть что-нибудь положительное в ситуации и людях, вдруг сообразил: «Да с такими именами, да в трех поколениях жизнь наверняка не давала им спуску. Что он мог видеть, кроме насмешек?» И мне стало его жалко, такого убогого и бесталанного, мнящего себя писателем.
«А в сущности, чем мы отличаемся? – подумал я. – Вот он спросит у меня с усмешкой: Ты – Сергей Верхотуров – писатель? А докажи! Что ты написал? Предъяви, покажи, дай почитать! И что я ему дам? Книжку, подписанную чужим именем? Мы оба сейчас пусты и оба судорожно ищем тему…»
Похлопав Афиногена по плечу и подняв большой палец вверх в качестве одобрения, я выпроводил его восвояси, а сам поехал в свою съемную квартиру расплатиться с хозяевами и забрать вещи.
Ночь прошла бурно: снился дед-писатель, какие-то толпы знакомых и незнакомых лиц великих. Они хлопали меня по плечу и говорили: «Ничего, внучок, прорвемся!». Звали выпить и пытались накормить. Софья не снилась.
Глава 4. День первый
Конечно, хотелось побыстрее уладить все вопросы с внуками почившей старушенции и поскорее вернуться к Роману и его призраку, но опыт предыдущих лет подсказывал, что на этапе поиска сюжета новой книги любой встречающийся на пути человек может подсказать такой замысловатый фортель, что лучше не пренебрегать подворачивающимися возможностями.
Я отдавал себе отчет, что другого случая покопаться в истории 90-летней неугомонной бабульки мне точно больше не представится. В этой квартире таилось нечто, не дававшее покоя разуму и не поддающееся логическому объяснению, какая-то непонятная загадка. Редкой советской бабушке доставалась подобная квартирка на Тверской. И не каждая бабушка способна нанять таких дизайнеров, которые сделали бы из ее жилища современную конфетку. Кто все эти люди? Откуда такие средства? Кто эти загадочные родственники?
Ни на одной фотографии я не нашел семейной идиллии. Но зато при детальном рассмотрении обнаружил фотографии Фиделя Кастро и Мирей Матье, Джона Леннона и Лайзы Минелли с автографами. И даже фото молодого Брежнева с подписью. Я понимал, что на этих стенах висит целое состояние. Но ни одной фотографии хозяйки дома с детьми не было видно. Более того, я и внуков-то ее не видел. Общался только с агентом, который действовал по доверенности от имени то ли внука, то ли внучки, то ли их обоих – я так и не понял. Документов я не спрашивал. Бывали в моей судьбе страны, где верить людям на слово было возможно, и обратное считалось не совсем приличествующим местным нравам и правилам.
Даже если бы меня агент обманывал, я ничего не терял. Залога он не потребовал, умеренную квартплату запросил понедельно и не вперед, а по мере проживания.
Условия были странными, но мне ли привыкать к странностям, если ими была усыпана вся моя жизнь!
Все время пребывания в этой квартире я мысленно вертел историю бабушки и так и эдак. Загадочная, пустующая квартира явно намекала на какие-то московские тайны…
Но на данный момент оставалась последняя задача: найти хоть одно письменное свидетельство о том, кто здесь жил. Не хотелось думать, что бабушку по-тихому грохнули, а квартиру сдают по каким-нибудь подложным документам или по наследству, оформленному по принуждению. Всякое в нашем мире могло приключиться, а теперь, когда я не собирался оставаться здесь жить, разгадку хотелось обязательно найти и как можно скорее.
Я осмотрел каждый уголок, заглянул в каждую щель между мебелью и стенами, обыскал старинный отреставрированный стол на предмет потайных ящиков. Тщетно! Не было никаких следов. Хоть бы на фото было что-нибудь типа: «Любимой, дорогой Люсе от пламенного воздыхателя» или «Дорогая Люсьен! Рад знакомству» Нет же! Ничего.
А может, это просто задумка дизайнера? Ничего не значащие фотографии, найденные на развалах блошиного рынка?
Но нет, я чувствовал, что все не так просто! Хотя никак не мог объяснить себе это ощущение важности поиска ответов.
Собрав все свои вещи и скинув квартплату на карту агенту, который молчал, как партизан, как бы я его не пытал по поводу хозяев, я спустился в кафе. Ставшая уже знакомой девушка-бариста приветливо предложила маффин к обычному кофе, и я решился спросить:
– Саш, а вы не знали бабульку, которая жила раньше двумя этажами выше и гоняла на байке. Хотя… вы, наверное, недавно здесь работаете. Откуда вам знать?
Девушка как-то болезненно… чорт! Со всем арсеналом слов писателя я не могу передать суть этого взгляда! … Именно болезненно посмотрела на меня, потом удивленно повела головой … и, ничего не ответив, в замешательстве убежала.
Вместо нее из кафешного закулисья вышел совсем зеленый юнец и сказал, что рассчитает меня вместо Александры. Я попытался было разузнать, что с девушкой, но парень был, по всей видимости, неисправимым интровертом и ничего сколь-нибудь внятного сказать не мог.
Решив заехать к Саше когда-нибудь потом, я выдвинулся к новой, как мне казалось тогда, главе своей жизни. Я переключился на настоящее.
Таксист был настолько разговорчивым, что хотелось сменить машину или на худой конец придушить его. Так, немножечко, для профилактики, чтобы образумить! Нет, я всегда готов был говорить с любым, лишь бы поймать ту нить, которая завернет историю в неожиданные дали, но сегодня хотелось разобраться с самим собой, а не болтать с посторонними!
Как говорили в книжках, которые я читал до того, как возомнил себя писателем: сердце пело, а душа ликовала. И ничто не могло затмить этой радости, даже этот нагло нудный таксист.
Хотелось только понять: неужели это и есть влюбленность? И чувствовал ли я когда-нибудь что-либо подобное в своей жизни, ну, хотя бы в юности!
Но чем дальше я пытался анализировать свое состояние, тем увереннее казалось, что я был влюблен в нее всю свою жизнь! Казалось, что не могло быть и дня ранее, чтобы я не думал о ней. Жизнь не делилась на до и после. Казалось, что войдя в мою жизнь, она заполнила там всё: и прошлое, и настоящее, и, хотелось надеяться, будущее.
Я вышел из машины около дома Романа, достал чемодан и сумку, и замер на месте: навстречу шла она, Софья.
Хотелось броситься к ней, обнять, расцеловать, схватить в охапку, забрать и больше никогда не отпускать, но я испугался, что нас увидит Роман. А что я без его деда сейчас? И я, поджав губы и разведя руками, показывая, что в руках вещи и нет возможности поздороваться, трусливо ретировался, зайдя в калитку писательского участка.
В этот момент в моем сознании наступила пауза. Я не помню, как дошел до дома Романа, как плюхнулся в кресло на террасе и сколько я пробыл в таком оцепенении – не могу вспомнить. Одно только слово обухом стучало по голове: «Трус!», причем, в разных вариациях. Как будто тысячи сущностей вдруг пришли в мою голову, и каждый на свой лад повторял это слово. Я хотел сойти с ума, лишь бы не думать о том, что я прошел мимо нее, как будто вчера ничего не произошло между нами.
Спас Роман:
– Привет, пропавший! Куда ты вчера исчез? Даже слова не сказал… Я думал, ты сбежал, испугавшись деда, и уже не вернешься…
– За вещами ездил и расплатиться, – пытаясь вернуться в действительность, машинально ответил я.
– Это всё? – кинув взгляд на мой багаж, удивился Рома.
– Да, представь, – улыбнулся я. – Минимализм. Что нужно пи… геологу в его кочевой жизни? Пара белья и зубная щётка…
– Пффууу, чуть не спалился, – сказал в моей голове какой-то остаточный голос из тех, что кричали «трус».
– Тааак, я что, схожу с ума с этой влюбленностью и здешними призраками? – спросил первого второй голос внутри меня.
– Молчать! – попытался заткнуть их обоих кто-то третий.
– Да, щас! Кто ты такой, чтобы нами командовать! – возразил первый.
– Как дедушка? Приходил? – сказал я вслух, чтобы эти трое заткнулись.
– Да тут такое столпотворение народа было, пока ты где-то пропадал… – ответил хозяин дома.
– То есть? – Голоса в голове исчезли, я полностью вернулся в действительность.
– Ночью нагрянул Афиноген, сказал, что ты открыл ему глаза на его творчество, и он теперь знает, что ему делать и что писать. Утром прибегала его жена, спрашивала, куда я дел ее мужа, Афиноген ушел из дома. Потом была Софья и несла какую-то чушь. Потом заявилась полиция, потому что тесть Афиногена – какая-то шишка в МВД или где-то там еще, и они завели дело о его пропаже или похищении.
Не смог я удержаться и не спросить, с напускным безразличием, конечно же:
– А что за чушь несла Софья?
– Да даже не бери в голову! Какие-то фантазии влюбленной дурочки. Крыша уже поехала, видимо, столько лет ходить вокруг меня…
– А тебе… – попытался спросить я.
– Мы еще вчера закрыли с тобой эту тему. Мы больше не говорим о моих отношениях с Софьей. А теперь про деда. Он объяснил мне, почему явился тебе. Сказал, что хочет заключить с тобой сделку. Он отдает тебе то, что тебе нужно, и то, зачем ты здесь. Не знаю уж, чтобы это могло быть. А ты за это делаешь из меня писателя. И если у тебя за восемь дней не получится сделать из меня писателя, то он вышвырнет тебя вон.
Роман смотрел на меня и наслаждался моментом. Он, конечно же, понимал, что не собирается становиться писателем. И если его не сподвиг на этот труд родной дед-призрак, то уж куда там какому-то геологу справиться с этим…
Остался вопрос: почему он вдруг смотрел на меня сверху вниз. Не в физическом смысле этого выражения, а с налетом какого-то садистского превосходства. Он видел нас (заметьте: нас, я не говорю: меня) с Софьей? Софья сказала что-то о нас? Я почему-то уже не сомневался, что она уже любит меня, а не этого Романа, которому симпатизировала всю свою жизнь.
Мне хотелось этого до скрежета зубов… чтобы она уже любила меня! Чтобы утереть нос этому сопляку! Знаменитый дед говорит ему: пиши, у тебя талант! А он выкобенивается тут! Кто бы мне сказал, что у меня талант! Не нравится, видишь ли, ему его писанина! Знал бы он, сколько всего писатели готовы отдать, чтобы только получить замысел книги! А он пишет и сжигает, падла! Знал бы, какие лишения мы готовы терпеть, чтобы написать, чтобы получилось. А у него пишется, и он нос воротит! Его увещевает такой дед, а он корчит из себя не пойми что! Дед с Того света пришел и тусит тут, чтобы родной внучок поверил в свое призвание…
В общем, к этому моменту между нами сложились натянутые отношения: он хотел немножечко стереть меня с лица земли, а я его презирал настолько, что, кажется, с удовольствием бы уже и стер.
– Ладно, окей, – резюмировал мизансцену Роман. – Мне пора на работу, а ты осваивайся здесь. Если дед сам не явится, а ты захочешь с ним поговорить, найдёшь его в кабинете. Просто сядь в его кресло и закрой глаза.
– Постой, ты же вчера говорил, что не работаешь…
– Да, не работаю, но хожу по окрестностям, чиню, что попросят, помогаю людям, они мне за это что-нибудь подают.
– Но мы же договорились, что у меня есть деньги на еду, зачем тебе куда-то идти сейчас? – реально не понимал я, что происходит.
– Не хочу, чтобы надо мной ставили опыты и склоняли к писательству. Это первое. А второе – ты всего-то здесь на восемь дней! И если дед решит (а он, уверяю тебя, решит) вышвырнуть тебя отсюда, как он сказал, то, поверь мне, ты и пары секунд без его произволения здесь не останешься!
– Ясно, – не стал спорить я о том, о чем спорить было неблагоразумно.
«Интересно, – снизошло на меня как озарение. – Получается, дед ведь знает о нашем поцелуе с Софьей? И ничего не сказал внуку? Или сказал? И поэтому он себя так ведет? Надо пойти поговорить с дедом…»
Роман ушел, показав мне комнату, в которой я мог расположиться. Это была достаточно уютная средних размеров выбеленная комнатенка с шикарной печкой и приличным письменным столом, с креслом около распахнутого окна и небольшой кроватью. Всё, что надо писа… геологу на отдыхе!
Я сел в кресло и расслабился, наконец-то можно было собраться с мыслями и подумать в одиночестве. Но по факту оказалось, что в этом доме мне не суждено было остаться наедине со своими мыслями.
По деревянному наличнику, спрятавшись за стену дома, кто-то тихонько постучал. Я нехотя встал и, подойдя, не поверил своим глазам, под окном стояла она, Софья.
Довольно неуклюже, но со всей решительностью я выпрыгнул из окна на улицу и, тут же попав в ее объятия, решился на долгий поцелуй, который был прерван на самом страстном месте властным окриком:
– Молодой человек! – женский голос кричал со стороны центрального входа. – Роман! Я требую, чтобы вы подошли ко мне немедленно.
Софья показала мне вторую дверь в дом и движением руки нежно подтолкнула ко входу! Я торопливо пошел, а когда взялся за ручку двери и оглянулся, ее уже не было видно из-за кустарника и деревьев.
– Молодой человек, – встретила меня властным голосом женщина средних лет, ярко и безвкусно одетая. Довольно симпатичная внешность скрывалась за притворно вредным выражением лица. – Молодой человек, я с вами разговариваю. Что вы такого вчера сказали моему мужу, что он исчез?
– А, вы жена Афиногена! – догадался я.
– Да, я жена Афиногена, Марго. Это не настоящее имя, это псевдоним, – тут же добавила она.
«Кажется, она заразилась», – подумал я про писательские замашки ее мужа.
– Что случилось, Марго? Расскажите толком!
– Он вчера прибежал от вас, возбужденный и какой-то странный! Сказал, что вы открыли ему глаза на действительность, и он теперь все понял про свой талант. Схватил свой портфель и убежал. Потом его видели у Широкого и у Белого.
– Кто такой Широкий? – спросил я, решив показать свою вовлеченность в происходящее.
Марго посмотрела на меня как на умалишенного:
– Широкий – самый успешный писатель из нашего поселка, – произнесла она со всей значительностью, на которую, видимо, была способна.
– Ясно, – после такого взгляда безопаснее было не уточнять. – А Белый?
– Саша Белый – ну, псевдоним, конечно, поэт местный, так, шелупонь, просаживает папины денежки, делает вид, что поэт.
Марго явно поклонялась Широкому и презирала Белого.
– Хорошо, что было дальше?
– Дальше его видели в такси, он уехал и больше не возвращался.
– А почему вы подумали, что этому виной я? – попытался я разобраться в сути предъявляемых мне обвинений.
– Так он явно сказал, что вы открыли ему глаза! О чем вы с ним говорили?
– Ни о чем… – Пожал я плечами в знак того, что: «Не виноват я, барышня!».
– Как ни о чем? Он здесь больше часа просидел впервые в жизни! Его нытье никто столько времени не выдерживает. О чем вы говорили? – напирала Марго с настойчивостью асфальтоукладчика.
– Я просто слушал его фельетон.
– Его? Фельетон? Вы? Слушали? – в удивлении она произносила каждое слово, отделяя одно от другого паузой. – Боже мой! – Мадам с каким-то немыслимым отчаяньем во взгляде, казалось, обессилев под спудом информации, на нее свалившейся, рухнула в верандное кресло. – Что вы наделали? Зачем вы это слушали? Я так много лет положила на то, чтобы этого бреда никто не читал, а вы… – Марго вдруг разрыдалась, став настоящей: не притворной дурой, а настоящей бабой, которая может позволить себе любые излишества! – Что вы наделали? – сквозь всхлипы все повторяла и повторяла она.
Я уже сбегал за водой и, стоя рядом, гладил ее по голове и как мог утешал. Напоминала она мне кого-то… Может, какой-то персонаж из советского фильма? Не мог вспомнить и понять.
– Марго! – вдруг резко оборвал я ее плач. – Расскажите все толком, я ничего не понимаю!
Плач постепенно прекратился, а на меня смотрела совсем другая женщина, с размазанной тушью, какая-то доверчивая и простодушная:
– А вы никому не расскажете?
– Слово даю! – вложив в эту фразу всю уверенность, на которую я только был способен, проговорил я, стараясь приободрить плачущую визитершу.
– Я вышла замуж за Афиногена из-за Широкого, – кажется, чуть успокоившись, начала свой рассказ Марго. – У нас с Широким был роман, а потом он меня бросил, но я никак не могла жить без него! Я встретила Афиногена, он готов был от безысходности и тотального одиночества поверить мне, что я влюблена в него. Я упросила отца купить мне этот дом, чтобы быть рядом с Широким.
– И с Широким у вас…?
