Артем Валентинович Клейменов "Дерлямбовый путь Аристарха Майозубова"

Поэт вспомнил, что лет в десять посмотрел фильм «Ко мне, Мухтар», с Никулиным в главной роли. Имя собаки и невероятное обаяние собеседника тут же соотнеслись с яркими детскими впечатлениями от кинофильма, придав неожиданному знакомству некий флёр особого доверия.

– А далеко отсюда живёшь? – непринуждённо поинтересовался владелец собаки.

– Рядом, в домах у гостиницы «Украина».

– Да это же совсем близко от меня, я живу за этим сквером, – поведал Миша и ткнул пальцем в кирпичный дом, стоявший метрах в трёхстах.

– Собаку Мухтаром назвали, потому что работаете в милиции?

– Тоже любишь этот фильм? – добродушно усмехнулся Миша.

– Да, конечно, его все любят.

– Ну что ж, догадался правильно, – кивнул новый знакомый и тут же продолжил: «Вот только я рапорт об увольнении написал и, считай, почти на пенсии уже».

– Что-то вы очень молодо выглядите для пенсионера.

– У нас можно выходить на пенсию с тридцати восьми лет, так что всё в норме. Ну а ты, наверное, в институте учишься?

– Да нет, не учусь, мне не это нужно, я и так гений, – не скромно, но спокойно и уверенно ответил Аристарх.

– Сильное заявление, – иронично усмехнулся сосед по лавке и деликатно прикрывшись локтем, сделал ещё один глоток спиртного.

– Принимаю вашу иронию, но я поэт, а таланту поэта в институте не научишь, он либо есть, либо нет. Потом, этим надо жить, в смысле даже не зарабатывать, а именно жить, как поэт, что, ой, как не просто.

– Хорошо тебя понимаю, так как мент – тоже образ жизни и там очень много всякого того, что на грани и давай будем на «ты», ведь мы, вроде, соседи, да и новое тысячелетие, кстати, празднуем…

– Договорись, Миша. А чего ты со службы-то ушёл так рано?

– Да всё просто, со времён фильма про Мухтара, слишком многое поменялось: и той большой страны нет, и люди стали совсем другими, а я до мозга костей советский, и не могу торговать совестью.

– Мне тоже СССР жалко, хотя я его почти не видел. Знаю, великая страна тогда была, а сейчас одни лохмотья остались.

– Да не то слово, все в бизнесмены ушли… Я, например, ловлю преступников, а начальники продаются и дела закрывают – зарабатывают, надоело ужасно. Мне же не по чести так работать, видимо, коммерсант я никудышный, но вот гениям, думаю, попроще.

– Думаете, проще? – вспыхнул Аристарх и чуть не поперхнулся от возмущения. Переживания последних дней так размотали душу, что он готов был орать.

– Ну, прости, не знаю, как там у вас всё устроено, я же всего лишь «следак», – примирительно парировал бывший милиционер, заметив откровенные нотки напряжения и не стесняясь выпил.

– Ладно, Миша, объясню на твоём же примере. Ты говоришь, мол, я ловлю бандитов, а корыстное начальство их выпускает… Понимаешь, есть отдельно ты и отдельно предатель, который за деньги разрушает систему, а у меня это происходит в душе. Я люблю Родину, хочу, чтобы она цвела и жажду бороться за неё, но если сейчас с тобой выпью, то сразу же стану отвратным либералом – предателем, и за деньги продамся на раз, оставаясь конченой мразью пока снова не протрезвею.

– Это звучит очень и очень странно, Аристарх. Это где-то даже ку-ку…

– Да знаю, что странно, и точно, крыша у меня изрядно подтекает, но это плата за талант. Знаешь, в нашем деле иначе никак, вот у тебя враг отдельно – ты отдельно, а во мне всё это перемешано и ничего с этим нельзя поделать. Можно только отказаться от подарка Создателя – быть поэтом, что ещё хуже раздвоенности, ведь подобное означает, что я предаю Его!

– Аристарх, вижу, ты считаешь, что Бог всё-таки есть…

– Миша, ты что слепой? Оглянись, во вселенной нет ничего, что не починяется Высшей воле, мы состоим из миллиардов «мёртвых» частиц, но двигаемся, мыслим переживаем, влюбляемся, рождаемся и умираем… И так по кругу. Подумай хотя бы над тем, что заставляет тебя, ощущать себя собой? Это крайне важно для осознания Творца, если ты его, конечно, ищешь…

– Понимаешь, я следователь, пускай и очень непростой, но следователь, впрочем, уже даже бывший, при такой работе и семью-то завести некогда, а про это думать и подавно.

– А мне двадцать два года, Миша, и я вряд ли доживу до твоих лет…

– Опасные вы люди поэты, ты вон у меня градус своими рассуждениями украл, я аж протрезвел, – игриво подмигнув, ухмыльнулся владелец Мухтара и допил содержимое бутылки до дна.

– Наверное, я погорячился, Миша, и наговорил лишнего, ты уж прости.

– Брось, не надо извинятся, вижу ты искренний, у меня опыт в этом огромный и, скажу прямо, в твоих словах есть зерно, правда сейчас в моих планах найти хорошую, добрую женщину, жениться на ней и завести пару весёлых детей, желательно мальчишек. Однако, я всё же тебя услышал, поэтому обещаю подумать над тем, что ты сейчас сказал. В свою очередь расскажу, как спасался я, чтобы не сойти с ума на работе, может, что-то пригодится и тебе.

– Буду благодарен, Миша.

– Я использовал иронию и идиотизм: иронизировал над ситуацией, в которой приходилось постоянно находиться и исполнял обязанности дословно, будто бы не понимал обращённых ко мне намёков, а когда надо, доводил ситуацию своей скрупулёзностью и исполнительностью до абсурда. За это бывало и прилетало, но зато потом я долго смеялся. В общем, научись делать так, чтобы в любой ситуации было смешно и в целом не относись к себе слишком серьёзно – это здорово помогает не загоняться.

– Спасибо, теперь и мне есть о чём подумать, а сейчас, пожалуй, пойду спать, – благодарно выдохнул что-то осознавший Майозубов.

– Думаю, и нам пора, Мухтар уже точно нагулялся. Новые знакомые дошли до кирпичного дома, пожали руки и расстались.

Аристарх понял, что дико устал и хотел одного – упасть в постель и проспать до двенадцати часов следующего дня. «В любой ситуации должно быть смешно», -размышлял он, понимая, что ему в последнее время было и странно, и страшно, и напряжно, но никак не смешно, хотя он воочию наблюдал целующихся Ельцина и Чубайса, что, если разобраться, тот ещё угар. Возможно, мудрое провидение послало любопытный глюк, как подсказку, усмехнулся про себя Аристарх, после чего вошёл в квартиру, умылся, не раздевшись упал на кровать и уснул.

Утро следующего дня случилось до зевоты серым, но капельку потеплело, а дотошный термометр показывал минус пять градусов. Майозубов попил апельсиновый сок и нехотя поплёлся в ванную, принять душ. От вчерашних самокопаний и переживаний не осталось и следа, а их место занял покой и радостное предвкушение грядущих перемен. Аристарху показалось, что наступающий год, в рамках огромной страны, станет чересчур драматичным, но в итоге, всё это приведёт к положительным переменам и снизит общий градус напряжения. Струи душа стекали по спортивному телу поэта, а он шептал очередные строки:

В предвкушении новых событий,

Что меняют смыслы и сути

Вспоминаю осенние листья,

Сонм предвестников будущей жути,

Вижу, как на крови и злобе

Переменам придётся случиться

Жаль, что в этом круговороте,

Не успел за любовь помолиться…

Аристарх, не двигаясь стоял под струями горячей воды, чувствуя всем сердцем, как боль и страдания сотрясут величайшую страну. Он покорно принимал грядущее, понимая, что иного сценария нет и быть не может. «Мир намного сложнее, чем мы его видим», – думал гений, осознавая, что каждый воспринимает реальность, через призму своих желаний, представлений и эгоизма. Возможно поэтому, добро и зло – вовсе не фундаментальные понятия, а лишь оценочные суждения отдельного индивидуума и вполне вероятно, что в одной точке пространства, в одно и тоже время, зло может быть добром, а добро злом. Ведь, в конце концов, всё зависит от точки зрения.

У двери ванной, вальяжно облокотясь на стену, стоял умиротворённый Борис Николаевич и как обычно идиотски улыбался. Его присутствие немного озадачило Аристарха, но объяснить происходящее он всё-таки мог. Причём, лёгкая сдвинутость последних дней, из которой вытекала причина нахлынувших видений, никак не утомляла. «Ну вижу и вижу, зато не скучно», – оптимистично рассуждал поэт, собравшись просто пройти мимо. Однако, Борис Николаевич этого не позволил и обиженно заговорил: «Ну, понимаешь, игнорировать целого Президента бесполезно. Налил бы, что ли»?

– Какой же ты липкий глюк, – презрительно огрызнулся Майозубов.

– Почему глюк? Я твоя самая настоящая реальность, причём надолго, если не навсегда.

– Ну и наплевать, привыкну, буду звать тебя «Бориска» и абстрагироваться. Ты же всего лишь мерзкий плод моего обострённого воображения.

– Плод воображения, не смеши! Смотри, я вот и мы разговариваем.

– И что это меняет, Бориска? Ты всё тот же малозначимый глюк.

– Будь поуважительнее к первому государственному лицу.

– С чего это? Настоящий-то Ельцин не пойми что, а ты, вообще, тупое привидение. Тебя нет, ты мне кажешься!

– Ну это уж совсем неприлично, я вот возьму и обижусь!

– Очень смешно. Ещё скажи, что к маме уедешь. Вали, если что, скучать не буду.

– Ты б так сильно не выпендривался, поэтишко. Ведь выпьешь же рано или поздно, вот тут уж я над тобой покуражусь.

– Да и плевать, Бориска, всё равно когда-нибудь найду на тебя управу…

– Замучаешься управу искать и меня слезливо звать будешь! Теперь буду приходить к тебе, только когда алкашки мне купишь, – злобно прошипел Ельцин и мгновенно растворился в пространстве. Казалось, что горячий душ не только освежил тело, но и смыл часть эмоциональной пыли, отчего стало немного ясней и спокойнее. Впрочем, если быть абсолютно честным, раздражающая дуальность пока никуда не делась.

Аристарх обмотался полотенцем и побрёл на кухню за спасительным утренним кофе. Ему нравилось пить брутальный чёрный кофе и размышлять, но сколько бы он не размышлял о мучившей дуальности, компромисса пока так и не вырисовывалось. Майозубов хорошо помнил себя в каждом из состояний и понимал, что мира между этими реальностями нет и быть не может. Причём, различия содержались вовсе не в мелочах, на кону стояла суть.

Либерализм не то, чтобы категорически отрицал Создателя, он скорее пытался его сместить, заменив, в целом понятные заповеди, выдуманным человеколюбием никогда не битого ребёнка – капризного малыша, который живёт в плену своих бесконечных хотелок и желаний. Майозубов искренне считал, что любовь – безусловный абсолют, а бесконечные эгоистичные желания потреблять всё и вся всегда переменчивы, а то, что переменчиво, не может стать основой, ибо ненадёжно по сути.

С патриотической частью своей натуры Аристарх тоже спорил, так как не возникало ясности, что это в итоге такое. Проблема состояла в том, что свойственный патриоту консерватизм не решал возникающих проблем, а приятие величия Создателя через давно существующие религии, казалось недостаточным для развития, ведь душе необходимо куда больше, чем просто следование традициям – требуется гармония с Вечностью. Впрочем, данный, возможно, даже не очень совершенный подход, по-прежнему казался верным путём к цели. Пусть трудным и долгим, но зато весьма надёжным в сложившемся противостоянии с приятным ленивому эго либеральным тупичком.

«Всегда должно быть смешно», – неожиданно всплыла фраза из вчерашнего разговора. «А ведь, Миша, прав», – резюмировал эту мысль Майозубов. «Поиск гармонии – долгий путь в темноте, а в темноте можно набить столько шишек, что если не смеяться, то точно сойдёшь с ума, а над раздвоенностью можно и поржать», – Аристарх допил кофе, выдохнул и решил, что в данный момент времени, хоть какой-то внутренний баланс найден, а там будь, что будет.

В дверь настойчиво звонили, из-за чего, мгновенно выпавший из своих размышлений Аристарх раздражённо направился в коридор, посмотреть кто так не вовремя припёрся. Перед ним стояла улыбающаяся Яна.

– Привет, а я думал, что ты всё-таки не приедешь, – выдавил из себя слегка раздосадованный Майозубов, с сожалением осознав, что времени на внутреннюю философию больше нет.

– Так, значит, ты меня встречаешь, Аристаша? – делано разозлилась Яна и не церемонясь протиснулась в квартиру. В её руках были уже знакомые фирменные пакеты, она нахально сунула их Аристарху и приказала отнести на кухню, а потом, бросив на тумбу пальто, направилась в ванную.

Молодой человек настолько ошалел от неожиданного напора, что покорно исполнил приказанное. На кухне его встречал чрезвычайно довольный Ельцин и, скабрёзно ухмыляясь, показывал средний палец. Аристарх еле сдержался, чтобы не заорать, но собравшись, мудро промолчал, аккуратно поставил пакеты на стол и написал в тетрадке для стихов следующие строки:

Как ударить бабу по морде?

Ведь воспитаны все мы иначе,

Пушкин, Лермонтов, даже Есенин,

Не решили бы этой задачи,

К ним стучались женщины-нимфы

Те, что ценят поэзии нервы,

А сегодня по улицам ходят

Феминистки, шлюхи да стервы…

Поставив многоточие, Аристарх выдохнул и понял, что немного успокоился, Ельцин куда-то исчез, а за спиной послышались неторопливые шаги бесцеремонной, самоуверенной Яны. Растерянность, заставившая написать в целом сомнительные поэтические строки, исчезла, отдав власть иному чувству, в основе которого доминировала твёрдость. Как-то вдруг само собой, пришло спокойное понимание взросления, локализованное в том, что молодой человек осознавал, чего хочет.

– Аристаша, я тебе замечательных вкусняшек накупила, а ты такой бука.

– Это, конечно же, многое меняет, Яна, я ж сразу не понял, что так всё здорово, а то бы точно открыл дверь ещё до твоего прихода и считал бы минутки и, не побоюсь этого слова, секунды.

– Ты бы поменьше иронизировал, молодой человек, – опять включила начальницу Яна.

– Знаешь, забирай пакеты, а где дверь тебе известно, – делано зевнув, ответил Аристарх.

– Я, между прочем, чтоб к тебе приехать, все дела отложила.

– Это очень серьёзный аргумент, но я тебя не ждал.

– Мы же вчера с тобой, вроде, договорились, Аристаша.

– Ну это вряд ли…

– Я так не привыкла, – уже по-серьёзному разозлилась Яна, всё ещё думая, что происходящее какая-то неудачная шутка. Её напористая манера поведения диктовалась огромным деловым опытом, поэтому даже личные отношения рассматривались, как некая сделка, пусть немного нестандартная, но всё-таки, сделка. Тем более, что она уже всё для себя решила и уснула только под утро, с вожделением вспоминая неутомимого юного любовника.

– Ладно, чего ты хочешь? – решив, что с неё, как обычно пытаются тянуть деньги, с вызовом спросила решительная женщина.

– Понимания и ничего больше, – улыбнувшись, ответил интеллигентный Аристарх, оценивая реакцию гостьи. При всей присущей ему раскрепощённости и чрезвычайной уверенности, он ещё не имел достаточного опыта общения с противоположным полом. В эти удивительные, новогодние дни, такой опыт только начинал накапливаться, поэтому возникшая ситуация стала казаться весьма любопытной. Впрочем, нахальная гостья по-прежнему казалась неуместной и даже странной. Еле сдержавшись, чтобы не рассмеяться поэт раскрыл тетрадку и написал несколько строк:

Кошки крутят хвостами

И рвут коготками шёлк,

Ты ж, улыбаясь смотришь,

Ища в этом смысл и толк,

Что нужно им, ты не знаешь,

Греша на кошачью суть

И всё-таки, обнимаешь,

Успев глубоко вздохнуть…