Михаил Карачёв "Нить"

Ода Лаптюгу

Здравствуй, Лаптюг, родной лесопункт,
Ненадёжный хранитель наследства!
Не сберечь тебе родственных пут
Послевоенного детства.

Всё ты отдал родимой стране
Трудового во имя салюта.
Ничего не оставил себе
Кроме бедного в жизни приюта.

Твои дети ушли в города
Старикам умирать недалече.
И жильё не согреть в холода
Остывающей каменной печи.

Все побиты в округе леса.
Молевого весеннего сплава
Растворилась как дым в небесах
Трудовая победная слава.

Сколько выпито в мае вина!
Сколько плясок в кирзовой обутке!
Не забудь же родная страна, —
Эта жизнь сожжена на распутье!

И в забвении жизни без слёз,
Под ночным полыхающим небом,
Как архангел, гудит лесовоз
И уносится в вечную небыль.

Так сияй же, небесный чертог,
Оглашайся для памятной славы
Русской пляской кирзовых сапог
На забытых просторах державы!

«В тёмном автобусе дальней дорогой…»

В.В. Кожинову

В тёмном автобусе дальней дорогой
Я замечтался о многом, о многом…

Что эта грусть – подпевая мотору,
Душу доверить ночному простору?

Так без конца бы всё ехать и ехать.
Славно мы жили – оставили эхо.

Быль позабудутся – пыль понесётся,
Только родимое эхо вернётся.

Эх, разогнаться бы нам, разлететься,
Где-нибудь вынесет, некуда деться!

Ёлки всё сумрачней, темень всё гуще, —
Знать потянулись родимые пущи.

Где-то за лесом, в глухом уголочке,
Дом ли родимый блеснул огонёчком?

Чьи голоса не слыхать за мотором?
Чьи это взоры с печальным укором?

Что это крутится как в лесопилке!
Остановите меня у развилки!

Дайте сойти в неоглядную мглу,
Дайте родимому верить огню.

…В тёмном автобусе дальней дорогой
Я замечтался о многом, о многом.

Что обожгло меня как уголёчком?
Что там блеснуло в ночи огонёчком?

«Утихнет сердечная смута…»

Утихнет сердечная смута.
Тревожный расступится воздух.
В застывшую эту минуту
Далёкий даруется отдых.

Недолгое это мгновенье
Догонят отставшие годы,
И дом в позабытом селенье
Наполнится снова народом.

И плачут знакомые лица
И голоса над столами,
И заоконная птица
На свет ударяет крылами!..

Но это недолго продлится,
И в хаосе зреет восстанье:
Неведомой силой томится
Грядущее ожиданье.

Так юное сердце томится
Безмерностью тающей жизни
И в чуждые дали стремится,
Родные забыв укоризны.

Так буря несёт с чернозёмом
Иссохшее старое семя
И рвёт, и терзает не внемля
Мечтаньям о мире зелёном.

Мерцает бессмертная сила
В туманах небесного света,
Но кровь холодеет по жилам
Живого не слыша привета.

И снова сердечным тиранством
Срывает родимые звенья
И в согнутом, мутном пространстве
Гудит и терзает забвенье!

«Помнишь – усталые травы…»

Помнишь – усталые травы
Никли к литым сапогам,
А у речной переправы
Волны ласкались к ногам.

Помнишь ли – первые льдины
Плавно несло по реке.
Край лесовой, нелюдимый
Весь отдавался тоске.

Скудость предзимнего света
И неотчетливый страх.
Крикнешь – не слышно ответа
В мёрзлых туманных лесах.

Надо успеть к перекрёстку,
К шуму на том берегу,
И на попутной трёхоске
Ехать и ехать во мглу,

К дому за дальним болотом,
Там, где за тусклым окном
После домашней работы
Молится мать перед сном.

Скоро морозы – как праздник!
Мёрзнет дорожная грязь,
Но в колее непролазной
Глохнет машина. Вылазь!

Дальше пешком… Серебристый
Воздух с высоких равнин!
Небо открылось! За мглистой
Далью мерцающей, близкой,
В доме под крышей землистой
Жизнь и забвенье равны.

«Старый тополь первый встретил…»

Старый тополь первый встретил,
Расшумелся мне в ответ.
Ты узнал меня, приветил
Через тридцать с лишним лет.

Это старое селенье
С белым храмом у реки
Бережёт мои волненья
Давней радостной тоски.

В этом времени забытом
Я один ещё живу
В мире радостном, сокрытом,
Безответном наяву…

Незнакомые мне дети
Молча смотрят на меня.
Был и я на белом свете