– Зачем тебя Данилов вызывал?
– Да он мне сказал, что я будто два пулемета взял. Ничего я их не взял, я перескочил окоп, в котором был пулемет, и наткнулся на тачанку нечаянно.
– Так, дорогой, это всегда так случается. Никто на дуло пулемета нарочно не идет.
– Ну, я даже забыл про первый, а второй я взял с испуга.
Андрей засмеялся:
– Ты, дорогой, дурак, я все время испуган, и слава богу. Когда я отчего-то не боюсь, меня это всегда беспокоит.
– А я дрейфлю все время, это, по-твоему, хорошо?
– Да, конечно: когда боишься, все замечаешь.
Я решил, чтобы себя успокоить, проехать на ту сторону моста посмотреть на дозор. Один из дозорных, Хмелев, когда я подъехал, сказал:
– На этой стороне красные.
– Как вы знаете?
– Да послушайте. Слыхали когда-нибудь, что курицы ночью кудахчут и свиньи визжат? Это их кто-то гоняет.
Действительно, курицы кричали и свиньи визжали – вот она, разведка, надо учиться все замечать. Я быстро вернулся к Андрею и доложил. Стало светать. Теперь можно было видеть дозоры на той стороне моста. В этот момент появились дозоры справа и минутой позднее слева. Андрей быстро посадил взвод и послал меня снять мостовой дозор. Хмелев показал: «Смотрите!» Еще далеко на улице, налево, появилась сотня червонных. Мы все трое повернули и поскакали через мост. Червонные нас, как видно, увидели. Андрей стоял, нас ожидая, отправив взвод назад по улице. Мы бросились за ними. И вдруг, посмотрев назад, я увидел наш взводный значок. Не думая, я повернул и подхватил его. Андрей и дозор притянули лошадей, пока я их не догнал, я бросил значок Хмелеву, и мы поскакали вперед за взводом.
Когда мы выскочили из деревни, было уже светло. На скаку я обернулся, червонные были по крайней мере в 200 шагах за нами. Мне послышалась где-то стрельба, я посмотрел налево. Цепь пехоты двигалась в нашем направлении.
Вдруг что-то хватило меня по каске, у меня промелькнула мысль, что это сабельный удар, и каска слетела с головы. Автоматически я поднял шашку, чтоб защититься от следующего удара. Но ничего не случилось, я повернулся и с удивлением увидел, что червонные были на таком же расстоянии, как и раньше. Я опустил шашку и заметил, что рука моя покрыта кровью. Посмотрел на рукав, он тоже покрыт кровью. Я ничего не мог понять, затем вдруг почувствовал, как что-то липкое стало залеплять мне правый глаз.
Моя первая мысль была – есть ли у нас в обозе каски?
Хмелев, на меня посмотрев, притянул лошадь и со мной поравнялся.
– Вы что, ранены? Где ваша каска?
– Не знаю, как видно, царапнуло.
– Да вы в голову ранены.
– Не думаю, ничего не чувствую.
В этот момент Андрей тоже притянул коня и велел второму дозорному скакать рядом со мной с другой стороны. Мы, вероятно, ушли от червонных, потому что следующее, что я помню, – Андрей на пригорке, смотрящий в бинокль, и за ним остальной взвод. Я слышал, как он крикнул, чтобы меня отвезли к санитарной повозке.
Но я был на лошади и, если не считать того, что видел только одним глазом, чувствовал себя великолепно.
Мы втроем продолжали идти шагом. Вдруг я услышал звук команд и поднял голову. Я до сих пор помню, как это меня оживило. Насколько можно было видеть, через все поле полным галопом, с пиками наперевес, значки играли на ветру, летел весь полк лавой в атаку. У меня дух захватило. Я наших не видел, они, вероятно, были где-то на правом фланге. Мимо нас проскакали две прямые линии желтых кирасир с ротмистром князем Черкасским, с саблей, поднятой высоко, на выхоленном блестящем черном коне. Красота!
Помню стоящую двуколку Красного Креста и у нее в белом платье и повязке Мару.
– Что, тебе в голову вклеили, можешь слезть или помочь? – спросила Мара.
Мара всех на «ты» называла, от последнего солдата до Косяковского. Она была замечательно красива. Ее все обожали. Она была грубая, но с золотым сердцем. Ругалась по-солдатски, но была удивительно добра. Она сама говорила, что до войны была киевской проституткой.
Я слез с лошади и в первый раз почувствовал, что голова кружится. Облокотился на двуколку.
– Да тебя пуля через голову звякнула!
Она стала чем-то обмывать мне лицо и лоб и обкрутила мою голову бинтом несколько раз.
– Как еще стоишь, дурак? Грешной, знать, хорошего б в гроб уложила.
– Да, знать, грешной, только голова кружится.
– Это тебе в госпитале справят.
Солдаты подняли меня в двуколку, рядом лежал синий кирасир, и она сейчас же двинулась.
Оттого ли, что она была безрессорная, казалось, что скакали по вспаханному полю. Голова у меня вдруг заболела. Помню, что сказал санитару, который правил двуколкой:
– Да что ты по полю скачешь!
– Да по дороге, и не скачу, – ответил он обиженно.
После этого я ничего не помню.
Когда я пришел в себя, меня несли в носилках вверх по очень крутой насыпи. Пришлось держаться за носилки. На насыпи стоял длинный поезд Южной железной дороги, составленный из серых товарных вагонов, на двух четырехколесных тележках каждый, и большими белыми буквами было написано на каждом вагоне: «Красно-крестный поезд имени генерала Алексеева». На круглом белом пятне – красный крест.
После ранения
Мои носилки подняли в один из серых вагонов. Тотчас два санитара переложили меня в гамак. Голова перестала болеть. Я осмотрел вагон. Две сестры копошились между гамаками. Лампы на потолке выбеленного внутри вагона были голубые, и весь вагон был освещен голубым светом. Меня заинтересовали койки. Они были натянуты между четырьмя веревками, идущими от пола к потолку. Я был в верхнем гамаке. Насколько я мог видеть, было приблизительно 18 или 20 гамаков.
Я, наверное, заснул, потому что, когда я проснулся, меня несли два санитара по насыпи вдоль поезда и поставили в белый ярко освещенный вагон. Оттуда сразу же подняли на какой-то металлический стол. Надо мной стоял доктор и две сестры. Стали резать бинты. Доктор мне сказал:
– Будет больно, возьмитесь за эти поддержки.
Действительно, было больно, когда снимали последний бинт. Доктор мне обрил волосы за ухом и что-то обмывал на правой стороне лба.
– Чем это вас хватило? Никогда такой чистой раны не видел.
Помню, как я сказал довольно глупо:
– Я думал, шашкой.
– Хороша шашка! Это меньше калибра наших пуль. Если б нашей, вы бы были на том свете. – И засмеялся.
Наконец он кончил перевязывать и вдруг сказал ворчливо:
– Вы мне поддержки стола согнули.
Понесли обратно в мой вагон. Голова нисколько не болела. Снаружи было темно.
Когда пошел поезд, понятия не имею. Проснулся среди бела дня, мои носилки стояли на платформе в ряду по крайней мере 50 других.
Мелькали санитары и сестра, поднимали носилки и куда-то уносили. Наконец дошли до меня, подняли и снесли в автомобиль «Скорой помощи», в котором уже было трое носилок.
Я или заснул, или потерял сознание, потому что ничего не помню после этого. Очнулся в высокой, свежей, белой палате. Солнце светило в большие окна.
Я чувствовал себя очень хорошо и удивился: что я делаю в этой палате? Я обратился к соседу:
– Где это мы?
– Да, кажется, в Киеве.
– Вы какого полка?
– Третьего Интернационала.
– Третьего… Вы где были ранены?
– Под Британами.
– Когда?
– Два дня тому назад.
Я обратился к другому соседу:
– Вы давно тут?
– Да с неделю будет.
– Это что, мы в Киеве?
– Да Киев, наверное.
– Вы какого полка?
– Бугунского, ранен на Ирпени.
– Бугунского? Это что, 9-й дивизии? – (Я подумал, что он новобранец и по ошибке вставил «ун», что он 9-го Бугского уланского полка[254 - 9-й уланский Бугский полк. Полк Императорской армии. Возрожден в Добровольческой армии. Кадр полка входил в созданный в декабре Сводный дивизион 9-й кавалерийской дивизии, который 27 мая 1919 г. развернут в Сводный полк 9-й кавалерийской дивизии, где в июле 1919 г. бугские уланы были представлены 2 эскадронами. Осенью 1919 г. дивизион бугцев развернут в собственный полк в составе 9-й кавалерийской дивизии. С 16 апреля 1920 г. дивизион полка входил в 6-й (5-й) кавалерийский полк. В эмиграции начальник Полковой группы (Кавалерийской дивизии) во Франции – полковник Залесов.], но вдруг я вспомнил, что они где-то под Глузовом.) – Бугунского? – повторил я. – Это что, пехотный полк?
– Да, мы на Волыни сформированы.
– Так вы что, красный?
– Да, мы красноармейская бригада.
– А ваш сосед кто?
– Да тут налево все наши.
«Вот те, бабушка, и Юрьев день! – подумал я. – Может, Киев большевики захватили и я в плен попал?» Я испугался. Повернулся к моему другому соседу:
– А с вами рядом откуда?
– Не знаю, он все спит. Кажется, наш. Эй, товарищ! – Он обратился к спящему. – Вы что, Третьего?
– Да, Третьего, мы все тут Третьего, вместе с тобой нас привезли.
Меня охватила паника. Как я сюда попал? Ни санитаров, ни сестры не было видно. Госпиталь, как видно, хороший, может быть, и у большевиков хорошие госпитали? Я притих, не зная, что делать. Кто-то вошел, в халате и с палкой. Я не посмел даже посмотреть. Вдруг слышу:
– Николай, ты когда сюда попал?
Я отбросил одеяло и приподнялся. Передо мной стоял вольноопределяющийся унтер-офицер Борис Мартынов, кавалергард. Я с ним в последний раз разговаривал четыре дня тому назад.
– Борис, где мы?
– В Киеве. Тебя что, под Британами хватило?
– Нет, под Комаровкой после Британ.
– Так ты к нам перейди, у нас свободная постель.
– Как я могу перейти?
– Подожди, я устрою.
– Да тут все красные.
– Так их тоже ранили! – сказал он и засмеялся. – Что с тобой?
– Да ничего, я думал, я в плен попал.
– Вот ерунду несешь, это тебя по башке брякнуло.
Он куда-то ушел, и через несколько минут пришел доктор, маленький еврей в пенсне, с очень красивой молодой сестрой.
– Что это вы жалуетесь? Отчего вы хотите, чтоб вас перевели?
– Я не жаловался, просто мой друг в другой палате.
– Ну, если можете ходить, я пришлю санитара. Вам не понравится там.
– Почему не понравится?
– Там казачий сотник, он очень грубый.
